Урс Видмер - Господин Адамсон

Я ничего не сказал. Между тем господин Адамсон продолжил, обращаясь скорее к своим носкам, чем ко мне.

— Те, которым больше нельзя наверх, — бормотал он, — со временем становятся все больше похожи друг на друга. Бесформенные тени. Разумеется, безутешные. Но безутешнее всех те, кто только что прибыл. Их больничные ночные рубашки спереди болтаются до пола, как зеленые флаги, а сзади едва прикрывают зад… Мне вот сейчас не хватает, собственно, только ботинок. Они остались на верстаке господина Киммиха. Когда Биби нашла меня, то есть мое тело, я уже был вместе с мексиканкой на полпути к входу. Кстати, к этому самому.

Я понял. Вот почему он был разут. И вот почему ему так была нужна Биби.

Мы замолчали. Он — потому что думал о своей Биби, а я — потому что она начинала действовать мне на нервы. Пусть мне еще не было двенадцати, но я ведь тоже человек!

— А почему вы просто не пошли на Хаммерштрассе? — спросил я наконец. — В смысле — без меня?

— Потому что это невозможно. — Он заморгал и моргал, пока, вероятно, не прогнал образ Биби, стоявший у него перед глазами, и не увидел снова меня. — Мертвые могут передвигаться в радиусе ста метров от входа. Если они отходят дальше, то совершенно теряют силы. И только при последнем выходе радиус неограничен.

— Но вы же ушли намного дальше!

— Я все поставил на одну карту. На тебя. Понимаешь, если живой хорошо относится к покойнику, подопечный к предшественнику, если он к нему очень хорошо относится, даже любит его, то он дает ему силу, так что покойник, пока есть это чувство, может уйти на многие километры от входа. Вероятно, ты все время хорошо ко мне относился.

— Вы мне понравились, — сказал я. — Вы мне и теперь нравитесь.

— Если женщина, — продолжил он, с улыбкой глядя на небо, — влюбляется в своего предшественника, она может дать ему столько сил, что он снова обретет кожу и кости. Руки и ноги. Плоть. Она может до него дотронуться. Они могут даже… Ну, ты понимаешь.

— Нет, — сказал я.

— Это должно быть ужасно, — господин Адамсон снова обращался к своим носкам, — если однажды, днем или ночью, женщина вдруг перестает его любить. Она же не знает, что он мертв и что без ее любви его не станет. В середине объятия он вдруг чувствует, как все телесное покидает его, и она тоже чувствует это, понимает, не понимая, и с криком мчится прочь.

— Мы найдем Биби, — сказал я. — Когда-нибудь вместе мы найдем ее.

Господин Адамсон с сомнением поглядел на меня.

— Надежда умирает последней, — пробормотал он. — Во всяком случае, если бы ты посреди Хаммерштрассе вдруг подумал бы: «Ох уж этот старый болтун, что я, собственно, делаю вместе с этим идиотом?» — то я прямо там, на том самом месте и упал бы без сил. Все. Конец. С этим ничего не поделаешь, тут не бывает помилования. Ты мог бы долго кричать: «Господин Адамсон, что мне сделать, я этого не хотел!» Но я лежал бы там, где упал, невидимая кучка, пятнышко, тень, которую может увидеть только еще один человек, который, подобно тебе, родился в момент моей смерти, и случайно оказался бы в Базеле, на Хаммерштрассе, и принял бы это лежащее нечто за пьяного или наркомана. Наверное, он испугался бы, увидев, как меня переезжает машина и никто из местных не обращает на это ни малейшего внимания. Вот как это было бы. На веки вечные и даже еще дольше я остался бы на этом моем последнем месте. Я видел бы, как ко мне подъезжает один автомобиль за другим. Мне не было бы больно. Но все равно мучительно. У тебя это всю жизнь так и стояло бы перед глазами.

— У меня? Как это?

— Ну, это просто так говорится, — ответил господин Адамсон. — У меня, конечно же у меня. Я только хочу тебе объяснить, как я рисковал и почему ты был мне так нужен. Вполне могло случиться, что ты возненавидел бы меня. Я подверг тебя опасности. Когда потолок подвала рушится тебе на голову, необязательно продолжать любить того, кто тебя сюда привел.

— У меня не было времени чувствовать что-то.

— Я не смог бы даже нажать на звонок двери в квартиру Биби. Не говоря уж о том, чтобы поднять чемодан. Ты мне помог. Спасибо тебе.

— Пожалуйста, — ответил я.

Я почувствовал, как во мне поднимается новая горячая волна любви. Она начиналась в животе, поднималась к груди и почти обжигала голову, так что казалось, голова расплавится. Наверное, у меня даже затылок покраснел.

Наступил вечер. Солнце, огненно-красный шар, закатилось за лес, над которым поднимались неподвижные столбы дыма, потому что ветра не было. Господин Адамсон встал.

— Мне пора, — сказал он.

Он махнул рукой на прощание, отвернулся и решительно направился к стене. Сзади, да еще в закатном свете, он был похож на консультанта фирмы «Юст», только без шляпы, или на человека, уходящего навсегда. Я не знаю, что на меня нашло: я тоже встал, схватил свою кость динозавра и побежал за ним. И в тот момент, когда господин Адамсон приготовился войти в стену, я вскочил в него. В его оболочку, в очертание его тела, окружившее меня со всех сторон. Внутри было прохладно, он был холодный, господин Адамсон, даже ледяной, и я двигался с его скоростью. Я пробыл в нем всего несколько мгновений — но этого хватило, чтобы вместе с ним преодолеть вход.

Я сразу же почувствовал вокруг себя какой-то клейкий воздух, собственно, даже и не воздух, а влажную тепловатую слизь, которой надо дышать. Темно, черная ночь. Мне это уже однажды снилось, со мной это уже случалось — во время болезни или даже раньше. Может, в другой жизни. Я катился, на этот раз действительно чуть не переломав все мои — настоящие — кости, по крутому откосу из щебня и ила, увлекая за собой камни и пытаясь попасть на твердую почву, пока кость динозавра не застряла в камнях. Я держался за нее, а камни под моими ногами все катились вниз. Кость гнулась под моей тяжестью, но не ломалась. Ноги болтались над пропастью.

Все было черно, нигде ни проблеска. Ни звука, только слышен хрип моих легких, да еще — очень громко — удары сердца.

— Господин Адамсон! — закричал я наверх. — Я здесь! — Я ничего не слышал. Совсем ничего. — Помогите! — завопил я, но казалось, что я кричу в вату.

Ни эха, ни отклика, мой беззвучный крик упал, как выплюнутая вишневая косточка, к моим ногам. Но как бы то ни было, господин Адамсон и выход могли находиться только надо мной. Итак, я попробовал найти опору и начал карабкаться вверх по почти отвесной стене из мусора и щебня. Ничего не видя. Мне даже удалось подняться на один-два метра, но тут я соскользнул и только порадовался, что с размаху грохнулся верхом на кость динозавра, которую с перепугу бросил там, где она застряла. Я взвыл от боли, но все равно не услышал себя. Потом я пристроился на корточках на каком-то узком выступе, который ощупал руками и ногами, — он был не шире моей ступни. Я беззвучно захныкал. Да, думаю, я готов был сдаться, ну не совсем, а так — посмотреть, что будет, потому что все еще цеплялся за ископаемую кость, пока — прошла целая вечность, несколько вечностей, а может, несколько минут — не услышал в этой абсолютной тишине что-то вроде шепота. Странно, он звучал внутри меня! И тут же ко мне вернулись силы.

— Господин Адамсон? — крикнул, нет, скорее выдохнул я.

— Ты идиот! Болван! — Голос господина Адамсона, очень взволнованный, действительно раздавался внутри меня. — Довольно! Хватит! Прекрати!

Я его не видел и ничего не почувствовал, когда попробовал руками отыскать хоть что-нибудь в этой темноте. Вероятно, то есть даже наверняка какое-то холодное дуновение означало, что он где-то поблизости.

— Ты можешь взобраться назад, к выходу? — спросил он после такого долгого молчания, что я подумал, он больше никогда не станет со мной разговаривать. Правда, теперь он был поспокойнее. Я снова схватился за то место, откуда раздавался голос, за ухо, но и на этот раз ничего не нащупал.

— Нет, — прорыдал я. Мой беззвучный голос гремел в моей голове.

— Тогда придется пробираться к другому выходу. Не такому крутому. О Боже, о Боже! Что бы ни случилось, веди себя как мертвец.

— Вот так? — Я бессильно опустил руки, приоткрыл рот и закатил глаза, так что исчезла радужка. Куда я смотрел — себе в череп или наружу, было все равно. Наверное, глаза господина Адамсона что-то могли различать в этом мраке.

— Нет. — Значит, он видел меня! — Ты как раз стоишь на тропе. Давай вперед.

Я, как мог, пошел вперед. Я продвигался на ощупь по карнизу, господин Адамсон назвал его тропой, по узкому выступу, каменной ленте не шире моей ступни, которая, очевидно, вела вдоль отвесной скалы. Над пропастью. Кость динозавра помогала мне удерживаться на карнизе и сохранять равновесие. Так шаг за шагом я пробирался вперед. Справа стена, слева — пустота. Господина Адамсона по-прежнему не было видно, но время от времени я слышал его голос.

— Если ты оступишься, — произнес он внутри моего уха, — можешь проститься с жизнью там, наверху.