Артур Кудашев - Кофе для чайников
По утрам, включая воскресные, Иван Францевич совершал эту, одну и ту же прогулку до гостиницы. Из своей квартиры в первом этаже каменного дома напротив Успенского оврага он медленно поднимался по Успенской же вверх, пересекал центральную, то бишь, Инвалидную улицу и, раскланиваясь со знакомыми, шествовал мимо здания Городской Думы и доходных домов уже до конечной точки своего моциона. Моцион длился недолго, минут двадцать, от силы, и приносил телу бодрость, а духу — спокойствие. Попутное наблюдение за уличной жизнью большого губернского города, каковым Арск и являлся, за гуляющей публикой, торговым народом, гимназистами с барышнями, детьми, даже лошадями, собаками и кошками всегда дарило приятные впечатления.
И только в последние пару-тройку лет привычное благолепие арского городского пейзажа стало помалу портиться.
«Вот, к примеру, тебе, братец, настоящая Тортуга в самом центре православного селения» — это Иван Францевич подумал про биржу извозчиков, с недавних пор переехавшую к парадному входу гостиницы. Раньше лихачи стояли за углом, на Александровской, а сюда подъезжали по свистку швейцара или дворника, то есть, по мере надобности.
«Корсары, чистые корсары! Рожи зверские, куда там Стивенсону. И откуда они такие повылазили?! Только пистолей с ножами не хватает. Хотя ножи у этих господ, без сомнения, имеются» — взгляд Ивана Францевича чиркнул по лицам извозчиков и поспешил их тут же покинуть. Связываться с этой публикой было себе дороже. Тем более теперь, когда в городе не стало больше ни городовых, ни околоточных. Не на патруль же чехословаков, которые летом заняли город, в случае чего было рассчитывать?
Пятеро или шестеро извозчиков сидело в одной пролётке, ело семечки, сплёвывая шелуху прямо на мостовую, прикладывалось к бутылке тёмно-зелёного стекла, покрякивая после каждого глоточка, курило самокрутки и вполголоса вело свой корсарский (не иначе!) разговор. Чуть поодаль, у водоразборной колонки стояло несколько пустых экипажей. Их караулил угрюмый мальчишка лет десяти.
У самой двери гостиницы Иван Францевич остановился перекинуться словом с местным дворником.
— Здравствуй, Талгат! — приветствовал его хозяин лавки. — Что слышно нового?
— Здорова, Франсовищ, — отвечал дворник снимая картуз и кланяясь. — Этой нощью много народа приехали. Ощень много.
— Это кто ж такие? Иностранцы?
Дворник замотал головой.
— По-русски все говорили. Но прилищный, богатый народ.
— Это ты почему так решил?
Дворник усмехнулся и стал перечислять:
— Одежда богатый. Сигар курили. Багаж много.
— Ну, спасибо, Талгат, спасибо! — Иван Францевич сунул дворнику пятачок и сделал шаг вперёд.
— Премного, Франсовищ, премного! — кланяясь проговорил Талгат и отворил перед ним тяжёлую парадную дверь гостиницы.
Войдя внутрь Иван Францевич кивнул Тихону, хмурому швейцару, коротавшему время сидя в креслах с местной газеткой «Арский Паровоз», и, как всегда, подошёл к большому зеркалу в золочёной раме, висящему на стене справа от широкой чугунной лестницы, ведущей наверх, в нумера на втором этаже. Мельком оглядев свою фигуру и чуть внимательнее — лицо (поискал следы отёков под глазами) он направился под лестницу, где за добротной дубовой дверью размещалась его лавка.
Названия у лавки не было. Иван Францевич считал, что толку в названии — чуть, а ограничений — полно. Названию надо соответствовать, а назовёшь, например, лавку антикварной — и куда прикажешь девать весь современный товар? А ежели магазинчик будет сувенирным — то что делать с чугунной посудой, изготовленной на заводах соседней губернии, или, к примеру, с почечным, сердечным или желудочным сборами, пользовавшимися у публики весьма заметным успехом?
Однако в последнее время такие тонкости почти совсем потеряли былое значение. Торговля худела, как худело и всё остальное. Война и революция, разброд и шатания медленно, но верно делали свои чёрные дела. Вот и Тихон-швейцар перестал уже вскакивать и спешить ко входу гостиничного заведения едва в дверном проёме возникала чья-нибудь фигура. Охамел, братец, совсем охамел. С другой стороны, как тут не охаметь?
Покупатели в лавку шли обычно по совету дворника или швейцара. Вновь прибывшие постояльцы обычно обращались к ним с вопросами о том, где тут можно прикупить чего-нибудь особенного на память, и те адресовали их в заведение Ивана Францевича. Поскольку в последнее время в гостинице стало полно бывать пролетариата, то бишь, голытьбы, от который Тихону и Талгату на чай ничего не перепадало, то и поток посетителей лавки в связи с этим почти прекратился. Однако дворник публику под лестницу всё же продолжал направлять, а швейцар делать это перестал вообще.
«Кстати, а сама гостиница? — продолжал Иван Францевич свои философические рассуждения. — Ведь и она тоже охамела. Утрата прежнего хозяина была лишь увертюрой к дальнейшему падению. Кого мы только с тех пор не видали! То делегаты губернского съезда Советов, то какие-то, прости Господи, красные китайцы из Всемирного Интернационала! И то ли ещё будет! Ведь даже и вывеску хотели поменять с «Уральско-Сибирской гостиницы» на «Дом Крестьянина и Работника». Но, вишь, не успели — потому как пришли чехословаки».
При них порядка, надо признать, прибавилось. Внешне всё стало даже почти как прежде. В Арске снова открылись рестораны и заработали электротеатры. На гастроли приехал цирк-шапито, впервые за последние пять лет. В парке, у Пехотного озера, как и до начала войны, по вечерам заиграл оркестр, составленный из дружинников пожарной команды. Оркестром дирижировал лично брандмейстер, седоусый румяный старик, поклонник Штрауса и Оффенбаха.
Но это была, так сказать, видимость. «То, что случилось внутри людей, по всей вероятности, измениться или вернуться назад уже не может — рассуждал Иван Францевич. — Отсюда и извозчики-корсары, и Тихон с газетой, и прочая, прочая, прочая…»
Иван Францевич отворил дверь в своё заведение и включил рубильник. Когда гостиницу электрифицировали магазинчик под лестницей не остался в стороне. Ивану Францевичу нравилось спокойное и тёплое свечение ламп накаливания, благодаря которым в лавке, не имевшей ни одного окна, всегда было очень светло.
Войдя внутрь хозяин первым делом осмотрел дверь. В городе участились взломы, притом не только явные, но и более тонкие, не бросающиеся в глаза. Несмотря на то, что лавку под лестницей Бог пока миловал, Иван Францевич некоторое время тому назад решил уже, что наиболее ценные свои экспонаты надо бы от греха подальше перенести на квартиру.
Не найдя на дверях признаков вторжения он прошёл в заднюю комнату, где поставил на керосинку чайник с водой. Вода вскипела быстро. Иван Францевич заварил себе чаю и вознамерился было его выпить, но тут дверь распахнулась и в лавку вошёл человек.
Это был высокий дородный господин, в тёмном твидовом пальто, в котелке, с холёным круглым лицом, с рыжими бородкой и усами. Войдя в лавку он широко зевнул, едва прикрыв рот рукой в замшевой перчатке, лениво огляделся и медленно прошёл к прилавку. Здесь он склонился над розовым японским сервизом, но почти сразу же фыркнул и передвинулся к следующему экспонату — часам с кариатидами. Однако ими он тоже остался недоволен и отступил от прилавка назад.
Иван Францевич с вежливой улыбкой, но молча, наблюдал за манёврами посетителя. Выпрямившись тот ещё раз оглядел пространство лавки, цыкнул и покачал головой. Выражение его лица было одновременно спесивым и брезгливым. «Барином держится. Москвич, не иначе, — подумал Иван Францевич, — у питерцев спеси на лице нету, они теперь уже совсем как европейцы. Улыбка рассеянная, а глаза, как у детей. Хотя, что это значит — теперь? Месяц назад — это «теперь» или уже нет?»
— А что, любезнейший, — заговорил незнакомец отвлекая хозяина лавки от его размышлений, — а есть у вас, всё-таки, что-нибудь любопытное?
— А что вас интересует?
— А что у вас есть? — господин презрительно выпятил нижнюю губу и обвёл рукой внутренность магазинчика. — У вас же тут нет ничего!
Иван Францевич поднял брови.
— Ну, почему же? У нас есть кое-что любопытное: ювелирные изделия, туземные сувениры, оловянная миниатюра, почтовые марки.
— Марки? — хмыкнув переспросил «барин». — У вас что, есть марки?
— Да-с, — отвечал Иван Францевич, — имеется некоторый выбор.
— Неужели?
Господин фыркнул повторно, махнул на хозяина лавки рукой и вполголоса произнёс:
— «Брансвик-пятёрочки», полагаю, у вас, всё равно, не найти.
С этими словами он отвернулся к стеклянному шкафу с ногайскими тростниковыми дудками.
Иван Францевич ничего не ответил, снял с полки толстый альбом в бордовом сафьяновом переплёте, открыл его на нужной странице и выложил альбом на прилавок.
