Ирина Лобановская - Жена из России
Так хотелось внимания к себе, пусть маленького, но очевидного, и только к себе. Неужели она не заслужила этакой малости?..
Володе все давалось легко. Он пел, играл на пианино, танцевал, рисовал, мастерил игрушки с той непривычной и ясной одаренностью, полунебрежной, полунепонятой им самим, которая достается в удел немногим и всегда удивляет своей простотой и безыскусностью. Он никогда не задумывался над своими способностями — настоящему таланту несвойственно думать о своем даровании.
Это был редкий и большой дар быть счастливым на Земле и всегда радоваться жизни. Любить и уметь жить. Вовка Бельмондо был щедро наделен этим.
Странно, думала Маша, почему природа слишком неохотно отпускает людям это умение? Жадничает? Не доверяет? Или и здесь тоже ее мудрая осторожность? Иначе мы не ценили бы так высоко способность радостно жить. А я, кажется, просто не умею быть счастливой…
И была стремительная осень, примеряющая на себя дожди и туманы… И желтые московские сады и парки становились все строже, спокойнее и тише.
Они виделись каждый день. Машка наплевала на строгие наставления Инны Иванны — девушки всегда должны опаздывать на свидания, это правила хорошего тона! Она прибегала к месту встречи, как радостный жеребенок, не вспоминая об условленном часе, иногда намного раньше, и потом долго ждала, уткнувшись в какую-нибудь книгу. Это ожидание казалось лучше всего.
Вовка рисовал для нее. На одном рисунке, долго висевшем у нее в комнате, была черная кошка на красном ковре, на котором в стремительном полете застыло слово "мышонок"… Так называл ее не только Саша…
Позже, боясь лишних напоминаний, Маня разорвала все Вовкины рисунки, чтобы через много лет пожалеть об этом.
Она знала о нем все: какие у него лекции, как зовут его маму, сколько раз он влюблялся. Она думала, что знает о нем все. Не задумывалась ни о чем, не оглядывалась и не загадывала.
Он был беспредельно открытый. Яркий. Разноцветный. Легкий. И рядом с ним она тоже чувствовала себя легко и просто. А легкость — не синоним легкомыслия. Хотя корень один…
— Игреливый, — задумчиво сказала о Вовке бабушка, увидев его впервые.
Однажды в гостях они случайно встретили Сашу.
Все чувствовали неловкость. Кроме Вовки. Хозяин дома терзался противоречиями: и Саша, и Володя были его друзьями.
— Я думал, ты придешь один… — растерянно сказал он.
— Нет, — безмятежно отозвался Вовка, — мы всюду ходим только вместе. И чужие мнения нам не указ!
Маня хотела как можно скорее уйти. Она боялась взглянуть на Сашу, хотя тот казался совершенно невозмутимым: ни малейшего смятения в ясных, широко открытых, чересчур светлых глазах. Настоящий товарищ Мум…
Так кого же больше на свете: плохих или хороших? И какие они, эти плохие и хорошие? В чем смысл и суть таких определений? А какая она сама?..
— Что мы, преступление совершили? — возмутился Володя. — Обыкновенная жизнь: люди приходят и уходят, встречаются и расстаются. Норма! Чихня! Все очень просто! Не мучайся зря, мышонок! Дели все на двадцать четыре.
Они не совершили преступления. Конечно, нет. Что вообще называется преступлением? И кого же больше на свете…
А Саша неожиданно для всех напился. Сначала странным сделалось у него лицо: неподвижное, как маска, с застывшими жесткими чертами. Он пил и молчал, а потом вдруг неестественно, громко и вызывающе засмеялся и швырнул с размаха бокал о стену. Разлетелись осколки, по обоям медузой расплылось темное пятно…
Маня ушла в другую комнату. За ней вышли Володя и хозяин дома.
— Уходите быстрей! — сказал он, внимательно рассматривая шкаф. — Сашку я сейчас домой отведу…
Никто не совершил ничего дурного… До Машиного дома они ехали в полном молчании.
После той нечаянной встречи в гостях свидания с Вовкой превратились в самоистязание. Слова рождались с трудом, повисали в воздухе, казались бессмысленными и ненужными. Говорить вдруг стало абсолютно не о чем. Не хотелось ни о чем вспоминать, но само собой вспоминалось. Они виделись все реже и реже, а потом и вовсе перестали: что-то между ними сломалось. И совершенно притих телефон.
Наконец Маша решилась и подкараулила Вовку возле его иняза.
— Почему ты перестал мне звонить? — спросила она.
— А зачем ты ждешь моего звонка? Ты и сама можешь набрать номер…
Голос у него был чужой, уставший, монотонный.
— Мне кажется, тебе этого не хочется. Ты раньше звонил мне несколько раз в день. Просто так, чтобы услышать, — напомнила она.
— Вот и позвонила бы сама просто так. Ты ведь знаешь, как сейчас трудно со временем… Мышонок, у меня диплом на носу, — беспомощно объяснил он.
Ей показалось, что это не он, а совсем другой человек. Или он, но в другом образе. Наверное, Сашином… Уважаемый товарищ Мум… И снова это проклятое время! Ни у кого на свете не хватало времени для нее…
— Я люблю тебя, — неловко сказала она.
— Знаю, — с досадой отозвался Володя. — Манечка, дели все на тридцать два, не ошибешься… Сколько раз я тебе советовал…
Как невесело это звучало!.. Ну, для чего ты суешься со своими никому не нужными признаниями и откровениями? Сейчас начнется неизбежный обмен любезностями…
— Но ты ведь лучше меня! Я знаю, что такое ты и что такое я. Я — легкий жанр… Просто болтун!.. Балаболка… Понимаешь, у меня, оказывается, совсем другой идеал жены… Послушай, а что это на тебе за полуперденчик? Какое ужасное пальто!
Он всегда знал, чего хотел. Он всегда говорил все, что думал.
Маша ошеломленно молчала, не в силах даже заплакать. Она еще не попадала ни в какие изломы. Вот оно что…
Пальто перешили из бабушкиного, правда, совершенно, нового, но от моды чересчур далекого. Значит, Вовке, сыну дипломата, просто стыдно быть с ней рядом. До нее дошло, наконец. Все объяснимо. При чем тут любовь? Откуда эта чепуха? Родители ее слишком плохо одевают, а бабушка вообще считает разговоры о нарядах глупостью и пошлостью. Ну да, отсутствием духовного развития.
Маня попыталась оттолкнуть обиду и сосредоточиться на идейной стороне вопроса.
— Другой? — повторила она. — Идеалы со временем меняются… Ты можешь позвонить мне когда угодно. Хоть через десять лет.
Он не позвонил никогда. При чем тут любовь?
Но случилось совсем неожиданное. Весной, в день ее рождения, пришел незнакомый мальчик с розами.
— Там, на углу, такой высокий блондин с длинными волосами. Он меня попросил передать и дал адрес, — объяснил мальчик.
Это был Саша.
А через полтора месяца, после Пасхи, он неожиданно позвонил.
— Знаешь, поехал на крестный ход в Сергиев Посад, — сказал он, не здороваясь. — Народу собралось — уйма. Ну, ясно… В давке мне сломали руку… Не суть. Теперь хожу в гипсе…
И повесил трубку.
Понимаешь ли, знаешь ли, помнишь ли…
После заключительного разговора с Вовкой Маша потрясла родителей и бабушку резким и категорическим заявлением о своем желании пойти работать. Потому что ей нужны деньги, свои "бабки" на тряпки — она слишком плохо одета и не желает больше ходить в обносках. А родители одевать ее не собираются. Они все время оправдываются тем, что на Машу с ее ненормальным ростом довольно трудно достать готовые вещи, а шить в ателье — им не по карману.
С Инной Иванной случилась истерика.
— Мне только этого не хватало! Это просто ужас! Ты с ума сошла! — закричала она.
— Чтобы с него сойти, его неплохо сначала заиметь, — буркнул отец.
Бабушка надолго насупилась и надулась. Отец внимательно осмотрел трех своих женщин и беззаботно махнул рукой.
— Инна, не пыхти! Ты у нас вечно начальник паники. Ну и пусть она идет работать и учится на вечернем! Что здесь такого? Все равно из нее толка не будет! Пирог без начинки. Буквы от слова не отличает.
И устроил дочку в редакцию крупной газеты.
Папа, почему ты меня так не любишь?!.
Замкнутая, настороженная, неестественно напряженная, Маня явилась на работу. Накануне звонила Элечка, долго разговаривала с подругой и учила, как себя вести.
Добрый эльфик уже второй год трудился маникюршей и учился в заочном Педагогическом, поскольку мать-одиночка, работавшая уборщицей, содержать взрослую дочку не могла.
— Улыбайся, не высказывай своего мнения и старайся ни с кем не ссориться, — поучала Эля. — Так лучше всего. Твое место за шкафом! Сделай вид, что ты всех любишь и всех уважаешь. Не дует — и ладно!
Маша последовала Элечкиному совету. Гнала информашки, вечерами ходила на лекции, в конфликты не вступала. Безразлично посматривала по сторонам карими, тоскливыми, жалкими глазами. Ждала любви и участия. Об этом Элечка ничего не говорила.
Единственный Машкин ухажер в редакции, фельетонист Бройберг, быстро отвалился от нее, встретив абсолютно искреннее нежелание и неумение трепаться, флиртовать, кокетничать и прочее-прочее… Она больше всего на свете боялась разговоров, которые в редакции велись запросто, направо и налево. Болтовня о том о сем. Напоминало своеобразное перебрасывание мячиком. Два раза не поймала — выбываешь из игры.
