Лоран Графф - Один из нас. Вояж, вояж
Теперь надо ликвидировать последствия. Ты уже не так влюблен, как был только что, и вовсе не готов подвергать опасности жизнь, на обустройство которой ушли долгие годы и которой, как ты только что заметил, ты все-таки дорожишь, как старым теплым свитером, что бы ты там не говорил. В целом ты любишь свою жену этакой практичной, привычной, основательной любовью. Но и Розу тоже любишь, как дополнение. И представляешь себе, как заживешь теперь двойной жизнью, полной любви: с одной стороны, женщина, на которой женился, дети, которых она родила, стабильность, надежность, с другой — Роза, твоя любовница, отдушина, фантазия, тайна. Вдвоем они обеспечивают равновесие и удовлетворенность. Чего еще желать? Видишь в этом решение жизненных проблем, небольшое дополнение, которое подсластит пилюлю, добавит немного остроты, чтобы вернуть вкус к существованию, это ложь во имя правды.
Второй раз занялся любовью с Розой, возможно, с меньшим энтузиазмом, чтобы закрепить, упрочить свершившийся факт, чтобы после потопа перейти к восстановительным работам. И уже потом заговорил о будущем, сначала полунамеками — чтобы не разрушить очарование момента! — затем, прагматизм обязывает, пустился в обычные технические детали: когда, где и как? Определил условия и рамки отношений, меры предосторожности, которые стоит предпринять, и обязанности, которые стоит соблюдать. Условились на одно свидание в неделю, два — в случае крайней необходимости, добавила Роза.
Настал час расставания. Неизбежные, разрывающие сердце разлука и печаль — «Роза, мой цветочек, заноза в моей ноге!» — «Ахилл, моя слабость, моя пяточка!» — едва ты остался один, обернулись эйфорией, в которой ты отныне будешь пребывать. Ты счастлив, Ахилл! В конечном счете, нужно совсем немного: Роза и стакан воды.
В этот вечер возвращаясь домой, весь так и светишься, паришь: «Привет, семейство!»
АМБРУАЗ, АНОНИМНЫЙ АЛКОГОЛИК«Будьте добры, представьтесь».
— Меня зовут Амбруаз, — вот уж точно не повезло, — мне сорок лет, я женат — то есть сейчас разведен, — у меня двое детей, я офисный служащий — то есть был офисным служащим.
— Мы вас слушаем, Амбруаз.
— В то утро я проснулся не как обычно. Ночью сбился будильник. Во всем квартале отключали свет из-за сильного урагана. Я сделал все возможное, чтобы быть на работе вовремя, но опоздал на электричку.
— Бывает.
— До следующего поезда было еще полчаса. Чтобы скоротать время, я зашел в «Привокзальное кафе», где обычно по утрам пью кофе. Помню, у стойки с кружкой пива сидел странный парень, никогда раньше его не видел, он бросил на меня косой взгляд и, ухмыльнувшись, отвернулся к своей кружке. В зале была еще парочка, они вытирали воду, наверное, опрокинули стакан. Увидев меня, Эдди, хозяин, собрался варить кофе. Но как-то само собой получилось, машинально, может, оттого, что опоздал на электричку, произошел какой-то сбой, и я вдруг сказал: «Нет, сегодня не надо кофе! Виски!»
Годами втайне мечтаешь сказать эти слова, позволить себе каприз, поддаться соблазну, так же как хочется порой набраться смелости и сказать гадость шефу. Врезать правду-матку. Выскочило само собой. Вроде бы ничего страшного, но слово не воробей… Эдди ошеломленно таращится на тебя, как бы удостоверяясь, тот ли самый клиент, который каждый день в одно и то же время пьет кофе, сейчас сказал ему это. «Со льдом или без?»
Со льдом. Льдинки тихонько потрескивают, когда наливают виски. Ты вертишь стакан в руках, и прозрачные кубики плавятся в стеклянном горниле. Делаешь первый глоток, большой, медленный и решительный, словно выпиваешь смертельное снадобье — Доктор Джекилл, поглощающий свою микстуру и превращающийся в Мистера Хайда. Убиваешь частичку себя, сгорая в алкогольном пламени, обрекаешь себя на смертную казнь. Разжигаешь жертвенный костер своей души, топливом для которого становится твоя жизнь.
«Еще, Эдди!» Второй стакан — для пущей убедительности. Втягиваешься в процесс. Ты пойдешь до конца. Клиентов становится больше, потрепанные своей беспокойной жизнью, они смотрят на тебя с отвращением и укоризной. Чашки кофе выстраиваются на стойке, как немой укор: ну что еще можно пить в такой час. Сидишь за стойкой бара, словно на скамье подсудимых, ты клерк, которого выгнали из офиса, недостойный отец и позорящий жену муж, этим утром объявленный вне закона. Обвиняемый у стойки бара! Встаньте и займите ваше место!
«Я не шелохнулся. Раздался сигнал, предупреждающий о прибытии электрички, и все вышли, снялись с мест, словно стая птиц, оставив меня наедине с третьей порцией виски».
Ты будто почувствовал, как ускоряется вращение Земли, увлекающее тебя за собой в кружение по орбите. Из-за центробежной силы шум посуды превращается в гул, а свет за стойкой — в мелькание огоньков. Мир перестает казаться таким жестоким, ослабляет хватку. По той же причине возникает ощущение, что все расплывается, удаляется, тело расстается с душой, ты в разводе с самим собой. У тебя еще есть право на встречи, на моменты ясности, порой к тебе возвращается сознание. После четвертой порции уже ничего не происходит. Реальность отступает, идет на попятную. Бредешь по шлейфу, который тает под ногами. Связь с миром утеряна окончательно и бесповоротно.
«Из вредности я все-таки сел на электричку. Вместо бутылки минералки, которую обычно беру с собой на работу, положил в сумку бутылку виски. Эдди решил отдать мне ее, чтобы не лишать меня удовольствия, а заодно и избавиться от меня. Я растянулся на скамейке, как хулиган, под негодующими взглядами пассажиров».
Никакого злого умысла в твоем поведении нет, и если окружающим оно кажется вызывающим, то ты на них не в обиде. Тебя интересует разве что явное неодобрение в их взглядах, каждый из которых как удар розгами. Ты сам виноват в своем падении, и тебе одному за все расплачиваться. Жил, безнаказанно погрязнув в трусости и сделках с совестью, за что ты достоин самого сильного унижения, и никто за тебя этого не сделает, наоборот, все поздравляют. Ты не пытаешься вернуть себе невинность или, раскаиваясь, вымолить хоть какое-то прощение, ты просто хочешь показать свое истинное лицо без утайки и кривляния.
«Я продолжал отхлебывать из горла то мелкими, то жадными глотками, как садист, чередующий пытки».
Мучаешь себя, чтобы признаться, выложить все начистоту, выплеснуть наконец все, что скопилось на душе. Потаенные обиды и озлобленность. Пытка не столь уж и сурова: по заслугам тебе еще не воздалось. Все эти годы лжи нельзя зачеркнуть одним взмахом руки, за них нужно заплатить. И долг можно искупить, лишь пройдя через лишения и полное самоуничтожение.
Ты допустил весьма распространенную ошибку. Согласен, нужно играть по правилам, если не хочешь, чтобы тебя исключили из игры. Неважно, что правила тебе не по душе, — они установлены родом человеческим, так уж вышло, и спорить с ними бесполезно, нужно прогнуться и терпеливо сносить боль в спине. Упрямо спорить и не принимать правила — заблуждение, подстраиваться под них и жить во лжи — ошибка. Ты полагал, что сможешь разобраться с этой дилеммой и вести двойное существование: одно — официальное, второе — подпольное. Но ты переоценил собственные силы.
«Я разошелся не на шутку, потерял всякий стыд. Присмотритесь, и вы увидите, кто прячется за скромным и примерным конторским служащим, который едет на работу! Я лгал вам, обманывал все эти годы. Сегодня перед вами грязное, отвратительное животное, которое скрывалось во мне. Я плюю желчью и горечью. Отвергайте меня, бейте! Ведь я самозванец, мошенник. Я притворялся одним из вас — и порою сам верил в собственное надувательство, — мы пили вместе, но я сплевывал у вас за спиной. Я обманул вас и, что еще хуже, надул сам себя. Мое место в сточной канаве, именно там».
«Кое-как я добрался до офиса».
Приступаешь к полному самоуничтожению. Все должны знать, все, кого ты вводил в заблуждение своим лживым существованием, кто тебя уважает и ценит. Откройте глаза! Маски сорваны, симпатичный коллега по работе превратился в жуткого циника, который ругается и хлещет виски. Ни у кого не должно остаться приятных воспоминаний о лживой близости с тобой. Сомнение недопустимо. И уж тем более никакой путаницы. Да, это точно ты, здесь, перед всеми, обнаженный, вывернутый наизнанку и вовсе не терзаемый какой-либо гротескной печалью или приступом некоей болезни, это именно ты, такой мерзкий, какой и есть на самом деле.
«Я обошел все кабинеты с бутылкой виски в руках, орал как резаный, приказывал смотреть мне в глаза: смотрите на меня! Жестокая необходимость заставляла меня унижаться, такова была расплата за мою двуличность. Я потопил себя, растоптал на глазах у всех: судно пошло ко дну Меня проводили к выходу, а чтобы удостовериться, что меня правильно поняли, я им еще такого наговорил до кучи. Меня выкинули, как оборванца. Я оказался на улице.
