Александр Щёголев - Кто звал меня?
— А папу и бабушку в больницу увезли, — он неожиданно всхлипывает. — А маму я вообще не видел, ее дома почему-то не было… Потом эти понаехали, которые в плащах, меня хотели тоже. А я рванул во двор, у нас во дворе всякая разная свалка, и этот дядька запутался, дурак…
Мужество все-таки оставило его. Он вытирает глаза рукавом, жалобно хлюпает носом, сгорбившись, опустив голову, не осмеливаясь больше поднять взгляд. Что с тобой, малыш, зачем ты здесь?
Нет, не отвечает мне. Плачет. Звук его трепещущего на ветру голоса поразительно ясен и чист, и тут я понимаю — только теперь! только теперь понимаю, позорище! — насколько неестественно звучали голоса других людей, попадавшихся на моем сегодняшнем пути, насколько далекими и чужими были до сих пор все произносимые под здешним небом слова! Я понимаю также, что виной тому странный невидимый барьер, стоявший между мной и городом великого Ленина; я вспоминаю, что еще четыре часа назад — там, в квартире, — вопли этого перепуганного пацана никак не вписывались в общий тягостный фон, потому что легко преодолевали коварное стекло, казались мне столь же ясными и чистыми, но тогда я не придал значения своим чувствам, не остановился и не вслушался, тогда я неудержимо шел вперед. И вот теперь, только теперь…
Я делаю шаг. Второй, третий. Невероятно — я волнуюсь. Я шагаю к мальчику, и он резко вскидывается, будто ожидает чего-то плохого… Не бойся, малыш. Кто ты?
Он сжимается, лихорадочно моргает, но бежать пока не пытается. Опять смотрит, задрав голову — его блестящие в свете фонарей глазищи едва не падают от недетских переживаний.
— Я ничего такого… — бормочет, — я просто обязательно должен книжку забрать, потому что вдруг они ее найдут и догадаются, что я во всем виноват?
Уже нет сомнений — стеклянный барьер исчез. И наступает покой.
— Дедушка, — говорит мальчик чуть уверенней, — вы не думайте, я вот-те крест ничего такого не хотел. У нас учительница одна есть, по закону Божию в летней школе, так она сказала, что мертвых надо хоронить на кладбище, а не где попало, даже всяких подлых дураков вроде вас… Ой, не дураков. Как же она сказала?.. А-а, государственных негодяев! Мы с ней потом ругались-ругались, жуть, потому что она вас сильно не любит, обзывает по нехорошему, и меня тоже, из-за того, что у меня дед такой, мы с ней вообще часто ругаемся. Короче, она сказала, что завтра будут какие-то там выборы — и все, через десять лет про моего деда ни один дурак не вспомнит, а мне очень обидно стало. Ну, думаю, сама ты дура, сама ты «лже-пророк от новой религии»…
Дедушка.
Это страшное слово наконец прозвучало. Нестерпимо больное, оглушительное слово. Дедушка — я. Внук — ОН. Звал меня, дал мне силу — ОН, ОН, ОН!
Трогательно переминаясь с ноги на ногу, стесняясь и путаясь, ОН продолжает признаваться, как удрал вчерашним вечером из дому, поздно-препоздно, пока мама с папой в кино были, как захватил с собой дедушкину книгу, из-за того, что там есть хорошая фотография, а семейные фотографии бабушка не позволяет трогать, как пробрался на аллею Славы, положил книгу на мраморную плиту — в развернутом виде, фотографией вниз, — прочитал Главную молитву, посидел немного, подождал и отправился домой спать… Если честно, ОН не очень-то и верил, что получится. ОН ведь взрослый, во всякие сказки давно уже не играет. Просто помечтал чуть-чуть — будто бы дедушка заявляется к училке, когда она спит, и наказывает ее, чтобы больше не обзывалась. Откуда ОН знал, что все это правда! И про молитву правда, и про фотографию, и про Ночь перед Днем Выбора…
Бабушка давно еще рассказывала, что у деда осталось много недописанных и недопридуманных сказок, но сейчас они то ли в музее, то ли в библиотеке. Как раз одна из таких сказок и была про сумасшедшего, который однажды понял, что Великая Русская Мечта умерла и решил ее срочно оживить, иначе всем будет ужасно плохо. Порылся сумасшедший в старинных книгах и прочитал, что оживлять мертвых можно только в Ночь перед Днем Выбора, а день этот бывает очень редко, один-единственный раз за много лет — тогда, когда люди вдруг начинают на что-то надеяться, каждый по отдельности и все-все-все вместе. В эту ночь якобы надо положить на могилу портрет того, кого любишь, и сказать Главную молитву Ночи. Стал сумасшедший буквально жить на площади Ленина, возле памятника Малюте Скуратову, потому что, во-первых, не знал, когда ждать этот День, и во-вторых, обычная могила ему не годилась, он же не кого-нибудь, а целую Мечту собирался вызывать…
Жалко, никто не захотел объяснить, к кому не обращайся, что это вообще за такое — «Русская Мечта», и кто такой Скуратов, а в школе этого пока не проходили. И еще жалко, что бабушка не помнит, чем сказка должна была кончаться, и где ее берут — Главную молитву Ночи. Но все равно жутко интересно! ЕМУ всегда нравились дедушкины сказки, честно, особенно в книге «Просто Так». Училка — дура очкастая, зануда рыжая, ничего в жизни не понимает. Обязательно надо было наказать ее, вот тут и подвернулся придуманный дедушкой способ… Ну кто бы мог подумать, что именно завтра — тот самый День! То есть уже сегодня… День, когда все люди вдруг на что-то надеются… Чудеса. И с Главной молитвой угадал правильно, надо же. Заменил в «Отче наш» несколько слов, всего-то навсего. Училка, когда заставляла зубрить, говорила, что «Отче наш» — это главная молитва Господу нашему, а ОН сдуру взял и переделал ее, чтобы не Господу она была, а как бы наоборот… Не нарочно, вот-те крест! Не нарочно!..
Я бросаю меч.
Я беру мальчика на руки, и путаный рассказ, звенящий у меня под черепом, мгновенно стихает.
Бледное личико близко-близко…
Итак, что Ты хочешь? Я готов, приказывай. Рассеки сумерки безжалостным перстом, укажи путь. И перестань наконец оправдываться — те мутные капельки страха, что продолжают сочиться из Твоих уст, недостойны нас. Только Твои желания имеют отныне власть над этим миром, трясущимся в ожидании кары, только Твой ясный чистый голос. Пойми и поверь. Поверь и прости, прости меня, если сможешь, и не плачь, молю Тебя, потому что воспоминаний больше не существует.
ОН не вырывается. Не стремится высвободиться. Напряжен, но скоро привыкнет, расслабится, повеселеет, ОН скоро будет счастлив. Костьми лягу…
Робко шепчет:
— А вы не уроните? Когда я был маленький, папа один раз меня даже уронил. А вы, кстати, сильный, почти как папа. Он просто споткнулся, а мама говорит, что я не заплакал, я ведь вообще-то редко плачу, вы не думайте.
Прижимается ко мне, обняв меня за шею. Устраивается поудобнее, малыш мой единственный. Что теперь делать? Куда идти?
Я с тоской оглядываюсь. Неужели обратно в яму?
С ребенком на руках… Бред!
Бред все не кончается — окаянная бессмысленная ночь не отпускает спящий разум. Какое же у Тебя желание, малыш? Не отвечает. Шепчет, закрыв глаза:
— Кстати, я вас сразу узнал. Еще когда дома, честно, потому что вы на эту фотографию ужас как похожи. Даже усы. А то, что зеленый, так я уже не боюсь, только сначала немножко испугался, но вы почему-то из квартиры ушли. Обиделись, да? Дедушка, а чего там такое случилось, вы не знаете? Наверное, папа с бабушкой вас так сильно испугались, что заболели, а куда мама из комнаты пропала, я до сих пор не понимаю…
Обмяк в моих руках. Привык, успокоился, мой единственный. Куда теперь? К учительнице, оскорбившей наш род? Поднять брошенный меч, обняв жадными пальцами рукоять, и вперед — нетерпеливо, целеустремленно, без колебаний… Нет, явно нет.
Смотрю в нежное лицо перед собой.
У Него — другое желание. Ребенок утомлен до последнего предела. Мокрый и замерзший, ребенок хочет домой. Только туда он хочет — в пустую мертвую квартиру. И ничего кроме этого, ничего, кроме… Что же я натворил! — вдруг ужасаюсь. Государственный негодяй, лже-пророк от новой религии, красно-белый рыцарь. Скорей домой, на перекресток — осторожно, бережно, изо всех сил стараясь не споткнуться… Как же меня уничтожить? — вдруг начинаю трястись. — Какими силами Земли или Неба? Кто возьмется и кто сумеет?
Трясусь, разумеется, от смеха — бесконечно долго. Наконец открываю рот, чтобы сказать Ему правду, всю правду без остатка, но в груди мгновенно вскипает вой, за которым рвется знакомый, ставший ненужным вопрос, и я обрываю себя.
Господи, за что — так? Ведь барьер исчез! Ведь звуки отныне подвластны мне — звуки чисты и свободны! Делаю вторую попытку, упрямо сопротивляясь неизбежному, и только тогда — сквозь тягостный танец челюстей, сквозь чечетку гниющих зубов, — толчком выплескивается:
— С-спи-и… — колючий, застрявший в горле стон.
«Спи, малыш». Вот оно — безотказное Заклинание Власти, вселенское Правило Ночи. Пока Ты уютно сопишь, устроившись у меня на руке, я смогу все. Новым Государем будешь Ты — Давший Мне Силу, — и никто другой. Смешно думать, что кто-то раньше мог занимать это место…
