Игорь Сапожков - Шарф
Больше всего адвоката, прокурора да и самого народного судью, удивило то, что и Маруся, и гражданин Георгидзе, весили ровно в два раза больше, подсудимого Качалова. Суд длился не долго, Маруся плакала, путалась в своих показаниях и в самом конце произнесла фразу, поставившую в тупик публику и юристов: «Чем больше я узнаю мужчин, тем больше мне нравятся животные!» Гражданин Георгидзе, вообще ни на что не жаловался, а претензии имел только к Гидрометцентру — лето выдалось жаркое и его гвоздики портились быстрее, чем продавались. Александр Мантулович Качалов, учитывая хорошие характеристики с места работы, получил два года за мелкое хулиганство и отбыл в лагерь общего режима, первым же попутным этапом. На вокзале его провожала Маруся, рядом с ней сидел огромный дог, она размахивала в след уходящему поезду кружевным платочком, с языка дога на вымытый дождём перрон, стекала длинная слюна…
Всю дорогу Саша молчал, когда удавалось протиснуться к окну, неморгая смотрел в пустоту одной шестой части суши. Уже где-то за Ставрополем, он перезнакомился с остальными пассажирами. Руководил этапом смотрящий Зяма-Треф, татуированный звёздами блатной, ещё довоенной закалки. Он не признавал беспредел, разводил разборки по понятиям, не допускал мордобоя. Блатные играли в карты, приблатнённые пели «за Мурку», остальные отсыпались, травили байки, дымили, благо курева было полно, алтайский конвой не зверствовал. Сашу и ещё десяток зэков высадили в Новороссийске. Там их пересадили на узкоколейку и через день их путешествие закончилось в посёлке с ничего хорошего не обещающим названием — Нижняя Галда. Разговорчивый сержант конвоя, рассказывал лузгая семечки, что до Революции, в этих местах чалился зэка, Михаил Лермонтов.
Сидел Саша тихо, прибился к семейке и получил кличку Шахтёр, работал за себя и за вора, скучал по Лузановке и детдомовским детям. Тюремная фабричка, производила бетонные блоки из цемента Новороссийской бухты. Цементная пыль была повсюду — в еде, в постели, в зубном порошке. Постиранную и высохшую на воздухе робу, нужно было отбивать деревянным молотком, чтобы зацементированная ткань, вновь стала мягкой. Вор на положении по кличке Вокзал, в основном был пьяный или обкуренный, понятиями учреждения управляли шерстяные. В камерах заправляли отморозки и озверевшие беспридельщики. Они издевались над работягами, отбирали у них всё, что могли включая еду и одежду, проигрывали их друг другу в карты, избивали, доходило до поножовщины, что само по себе редкость, на общем режиме. Ко всем бедам, в зоне обнаружили туберкулёз. Был объявлен карантин и зеков, поделив на группы, возили на автобусе для обследования и профилактики, в санчасть соседнего гарнизона.
Саша Шахтёр бежал через поле огромных жёлтых цветов, терпкий запах кружил ему голову, бег приносил ему истинное наслаждение. Он давно уже потерял счёт времени — может быть двадцать минут, может быть два часа; его ноги не чувствовали усталости, они скорее наоборот с каждым следующим шагом наливались силой. Неожиданно цветы закончились, Саша резко остановился на краю оврага, без подсолнечников он вдруг почувствовал себя совсем беззащитным. На дне оврага беззаботно журчала быстрая речушка. Придерживаясь за крутой склон, он ловко спустился к воде. Там он стащил через голову, влажную от пота робу с выжженной хлоркой фамилией на кармане, сел на бревно, снял ботинки и с удовольствием опустил ноги в прохладную воду. Так он просидел наверное с полчаса, потом собрал вещи, связал их вместе, подтолкнул бревно в реку, обнял его руками и поплыл по течению. Холодная вода взбодрила его, вскоре речка превратилась в ручей, а затем и вовсе исчезла где-то под землёй. Саша немного подсох, полежав на солнышке, оделся и побрёл в ту сторону, где как ему показалось, он слышал характерный звук стучащих о стыки рельс колёс, движущегося состава.
От тревожных мыслей, его оторвала музыка, он остановился и прислушался, а потом свернул на медные звуки траурного марша. Вскоре Саша упёрся в покосившийся забор маленького кладбища. Прячась за некрашеными досками, он наблюдал за похоронами. Несколько заплаканных старушек, суетились вокруг худой женщины, крепко державшей за руку девочку с косичками. Четверо хмурых мужиков, несли оббитый чёрной тканью гроб, из карманов их пиджаков, выглядывали мятые кепки. Сизоносые музыканты, усердно надували щёки. Редкая толпа людей с печальными, усталыми лицами, покачиваясь в такт музыки, медленно двигалась за гробом.
Солнце уже давно перевалило за зенит, тени крестов удлинялись на глазах. Люди не торопясь расходились, последней ушла женщина с девочкой, она так и не выпустила из своей руки, ладошку ребёнка. Из-за забора Саша видел, как работники кладбища, собрали инструмент в тачку и двинулись в сторону вагончика. Там они покурили на крыльце, потом вымыли лопаты, поливая их водой из резинового шланга, живо переоделись и разошлись. Спустя ещё немного времени кладбище по периметру обошёл сторож со старой, хромой собакой на поводке.
Вокруг была кромешная темнота, угрожающе близко стрекотали цикады. Саша с силой вонзал лопату в рыхлую землю, работа спорилась. Вскоре штык лопаты глухо ударился о крышку гроба, как по заказу на миг показалась луна. Она осветила блестящего от пота, по пояс раздетого мужчину, методичными движениями, раскапывающего могилу. Луна опять спряталась в плотные облака. Саша перестал копать, вытер тыльной стороной ладони пот со лба, вставил остриё лопаты между крышкой и гробом, а затем с силой нажал на черенок. Крышка легко поддалась. Вытащив из гроба негнущееся тело, он засыпал пустую могилу землёй, тщательно укрыв её венками. Всё это он проделал машинально, хотя его действия со стороны напоминали работу хорошо отлаженного механизма. В действительности им руководил инстинкт направленный на выживание. Вернув лопату на место, Саша взял у вагончика тачку, уложил на неё труп и бегом двинул к железной дороге. Там он снял с покойника костюм, натянул на него свои ботинки, брюки и верхнюю робу, уложил на рельсы и сел рядом. Его била крупная дрожь, от нервного перевозбуждения руки и плечи судорожно вибрировали. В уме всплыли слова старого зэка-мокрушника говорившего со знанием дела: «Убивать так же легко как дышать, а вот жить потом с этим, так же легко, как дышать под водой». Конечно он не убивал, мертвец был холоден, как кафель в морге, но ощущение того, что он убийца, не покидало его. Внезапно его вырвало, вывернув на на изнанку, мощный спазм стальным обручем сжал горло. Саша пришёл в себя, почувствовав как задребезжали рельсы, он взглянул на труп будто прощаясь с самим собой. Темноту ночи разрезал острый луч тепловоза…
Саша вернул тачку на место, попил воды и умылся у колонки, одел пришедшиеся в пору костюм и туфли, вытащил из пепельницы на крыльце у вагончика несколько окурков подлинней и опять двинул к железной дороге. Он шёл всю ночь вдоль полотна, будто игрушечной узкоколейки, утром свернул в лесопосадку, аккуратно снял костюм, лёг в траву и проспал до обеда. Проснувшись поел диких яблок и с наступлением темноты опять шёл и шёл. Зэка Качалов давно уже потерял счёт времени, его лицо покрывала жёсткая щетина, от усталости и недоедания двигался он всё медленней, но его глаза по-прежнему светились, как шахтёрский фонарик. На пятый день он вышел на деревянный перрон какого-то заброшенного полустанка.
— Гражданин, предъявите пожалуйста удостоверение наличности, — Саша медленно повернулся. Перед ним стоял невысокого роста человек в расстёгнутом, сером кителе и жизнерадостно улыбался.
— Это вы мне?
— Тебе… А кому же ещё? — сержант улыбнулся ещё жизнерадостней, — кажись здесь больше никого и нет…
Саша обречённо полез во внутренний карман пиджака. Там он пальцами нащупал какую-то бумажку и не глядя протянул её милиционеру. Тот взял её, приблизил к глазам, неопределённо хмыкнул и официальным тоном сказал:
— Ну что же, тогда следуйте за мной.
На другой стороне перрона одиноко стоял деревянный домик, видимо станция. Под крышей домика, белой краской было выведено «Посёлок Верхняя Галда». Войдя в помещение, милиционер дружелюбно обратился к Саше:
— Посиди здесь, я быстро… — и взмахнув перед его лицом двадцати пятирублёвой купюрой, быстро исчез за дверью. Саша услышал, как завёлся мотоцикл. Он быстро проверил остальные карманы пиджака и брюк, из бокового он достал сложенный вчетверо пожелтевший лист казённой бумаги — «Накладная» на имя водителя грузовика, Владимира Елисеева.
Стол был заставлен винными бутылками и нехитрыми закусками — крупно нарезанным плавленным сырком «Череповец», варёными яйцами, яблоками, от вида которых, у Саши оскоминой сводило челюсти. Они сидели в дырявом сарае.
— Раньше здесь была голубятня, — рассказывал милиционер Петя, поглядывая по сторонам, — потом её сожгли. Голуби вернулись, покружили и улетели. Больше не возвращались… Так кем ты Володьке приходишься?
