Виталий Владимиров - Закрытый перелом
И тогда Вовка огрел ее деревянной лопаткой по спине и заревел во весь голос.
И в школе Люсе доставалось предостаточно всего поровну: и мальчишеской влюбленности, и, маскирующих эту влюбленность, обид и оскорблений. Люся не производила ошарашивающего впечатления своей внешностью — она всегда была складной, симпатичной, веселой, искренней девочкой, с которой хотелось дружить, и с которой, казалось, так легко перейти грань открытой дружбы к тайной от других взаимной влюбленности. Вот тут и наступал крах мальчишеских иллюзий. В ответ на немые или даже откровенные признания Люся мотала головой, смеялась серебряным завораживающим смехом и оставалась и дальше такой же ровной и приветливой.
Это порождало у мальчишек бездумное желание доказать Люсе силу своих чувств, что приводило к захватывающим дух последствиям. Так, Эрик Мирзоянц перешел из одной классной комнаты в другую по карнизу на высоте четвертого этажа школы, что соответствует, примерно, уровню шестого этажа современного жилого дома. Он совершил это во время урока физкультуры, когда весь класс играл во дворе на баскетбольной площадке. Дойдя до середины простенка, Эрик остановился, кто-то его заметил, завизжали от страха девчонки, побежал искать веревку и организовывать спасательные работы учитель физкультуры, а Эрик, цепляясь за швы между кирпичами, судорожно нарисовал, нет, не нарисовал, а сотворил немного кривые, натужные, но огромные, насколько ему позволяло его положение, буквы "Л", потом "Ю".
Физрук уже торчал из окна, в руках у него была веревка и сам он был подвязан веревкой, и пытался дотянуться до Эрика, но тот все-таки закончил свой труд. "С" и "Я" получились у него хуже — видно было, что он устал и что ему очень нелегко, потому что русское "Я" он написал как латинское "Р".
Физрук добросил наконец-то веревку до Эрика, и она сыграла свою спасительную роль, потому что, когда Эрик ухватился за нее, то физрук дернул ее на себя и поймал мальчика, уже летящего в пятнадцатиметровую пропасть с сереющим на дне асфальтом.
Переполох в школе поднялся страшный. Понимая, что такого впредь допускать нив коем случае нельзя, и учительский состав, и родители, выговаривая молодому поколению, столкнулись с проблемой: да разве возможно запретить влюбляться? И в нравоучительных беседах взрослые ругали Эрика Мирзоянца за то, что он вылез на карниз, пугали тем, что он мог разбиться, но умышленно обходили причину, заставившую его перебороть страх высоты и страх перед неотвратимым наказанием. Сгоряча хотели собрать школьную линейку, вызвать пожарных и стереть на глазах у школьников неграмотное слово с перевернутым русским "Я".
Неотвратимого наказания однако не последовало, потому что у кого-то все-таки хватило ума не делать этого, тем более, что надпись была на заднем фасаде школы, и года три имя Люси гордо красовалось, постепенно бледнея от дождей и городского чада.
Эрик Мирзоянц обновил надпись полностью, не меняя орфографии, перед выпускным вечером. Проделал он это, соблюдая все меры безопасности, потому что к тому времени стал заядлым альпинистом с высоким спортивным разрядом. Восстановил он надпись не столько во имя Люси, потому что вернувшись после девятого класса из спортивного горного лагеря, Эрик полностью потерял интерес к девочкам-сверстницам. Для него надпись стала символом преодоления страха, с этого поступка он проявил себя как личность и, подписывая свою фамилию Мирзоянц, всегда переворачивал букву "я".
Но даже в те моменты, когда Люся вместе с Эриком попала в центр бурных событий, она оставалась по сути дела равнодушной к такому весомому доказательству, что именно она, Люся, является первой красавицей школы. Люся также спокойно и естественно, как само собой разумеющееся, принимала подарки капризной Фортуны: свою привлекательность, всеобщее внимание и ласку, высокий пост своего отца, который позволял ей не знать нужды и отказа буквально ни в чем. Она поступила, правда, не без помощи родителя, в педагогический институт и понеслись, как колесо ярмарочной карусели, студенческие годы.
Влюблялась ли Люся сама когда-нибудь?
Конечно, и в того же Эрика Мирзоянца, и в звезд зарубежной эстрады, и в артистов кино. Но все это настолько не всерьез, поверхностно, что, казалось, она просто неспособна на настоящее сильное чувство.
Михаил направился ей сразу. Не только своей статной фигурой — он имел первый разряд по спортивной гимнастике, но и светлой улыбкой и ощущением надежности, спокойствия, которое исходило от его добродушных внимательных глаз и налитого уверенной силой тела.
Люся и Михаил встретились во время подготовки к весеннему спортивному празднику в Лужниках. Студенческое общество "Буревестник" праздновало свой юбилей, и на зеленом ковре футбольного поля по идее режиссера-постановщика массовых зрелищ должны были распускаться громадные цветы из упругих и гибких человеческих тел. Двумя лепестками в этих цветах служили Люся и Михаил.
Кроме цветов, предусматривались всяческие пирамиды и упражнения с предметами.
После очередной репетиции Люся увидела Михаила, который шел, крестообразно расставив руки между двумя шеренгами девушек, и они, смеясь, навешивали свои обручи ему на руки. Уже десятки обручей образовали неровные подрагивающие подвески с каждой стороны Михаила, когда он подошел к Люсе. А она, в отличие от других, накинула свой обруч ему на шею и повела, как окольцованного быка, к раздевалке.
Люся, не задумываясь, доверилась Михаилу — настолько надежным, сильным, уверенным он ей показался. А может и время приспело, чтобы лопнула почка желания от бродившего весеннего сока молодости, наступило время цвести цветку и пчеле собирать нектар.
Они даже не клялись друг другу в любви, не давали никаких обещаний в верности до гроба, все произошло естественно, желанно и ничего иного, кроме того, как соединить свои судьбы, быть вместе, им не приходило в голову.
Только один раз Михаил, как обычно, спокойно и уверенно, обрисовал Люсе дальнейшую перспективу их семьи, их такого удачного, такого безоблачного, такого достоверного брака: Михаил заканчивает через год Бауманское училище, у него уже определена тема дипломной работы, он едет работать на Ленинградское оптико-механическое объединение, через три года возвращается в Москву и поступает в аспирантуру. Поскольку Люся на курс младше Михаила, то ей надо будет перевестись в Ленинградский педагогический. А перед этим они поженятся.
Все так и получилось, как рассчитал Михаил. Все теперь в жизни случалось так, как говорил Михаил, как решал Михаил, как программировал Михаил. Свадьбу закатили знатную, пышную, со всеми ритуалами, правда, больше по желанию Люсиного отца, который не жалел ничего для единственной дочери.
На многочисленных цветных фотографиях навеки застыл депутат, перепоясанный, как чемпион, лентой.
Застыла Люся, одевающая кольцо Михаилу — именно в этот момент какая-то подружка припомнила: "Сначала обруч на шею накинула, а теперь кольцо на палец надела."
Застыли, как часовые, молодые у Мавзолея.
Опустился на одно колено Михаил у могилы Неизвестного солдата. Разглядывая потом эту фотографию, Люся всегда испытывала сильное волнение, как воспоминание об остром проблеске настоящей любви, которую тогда впервые она испытала, вдруг обнаружив для себя, что и Михаил может сгорбиться от придавившего его тяжелого горя — его отец пропал без вести на войне.
Застыли гости с бокалами в руках и открытыми ртами — их тосты остались там, в том времени и пространстве, их пожелания счастья и любви теперь немы, и только новобрачные знают достоверно, насколько эти пожелания исполнились.
Застыл длинной буквой "П" стол, стойко несущий на своих плечах изобилие вин и закусок — и половины не было съедено и выпито.
И невесте Люсе, и новобрачной Люсе, и жене Люсе казалось, что так было и так будет всегда — всего в избытке: и здоровья, и счастья, и всех земных благ и удовольствий.
Нельзя сказать, что Люся совсем не была готова к самостоятельной жизни, но когда они переехали в Ленинград, контраст по сравнению с прежней жизнью оказался для нее довольно разительным. Сыграло свою роль и то, что пожив почти год совместно с тестем и тещей, Михаил, обретя самостоятельность, начисто отказался от всех поблажек и помощи, которые почти автоматически обеспечивались высоким положением тестя. Люся также пожелала быть независимой и поддержала Михаила, и только потом ощутила бремя всех тягот повседневной жизни в небольшой комнатке, которую им предоставили от работы Михаила. Пришлось сносить и ежедневную толчею городского транспорта, и необходимость добычи пропитания в изматывающих нервы очередях, и осваивать навыки поварихи, посудомойки и прачки.
К тому же петербургские туманы не пошли на пользу Люсе — она часто простужалась, болела, потеряла свою обычную приветливость, скучала по своим московским подругам, не желая заводить новых знакомств — ведь вся ленинградская эпопея в их жизни была временной.
