Ирвин Шоу - Пестрая компания (сборник)
— Да, мы ничего не почувствовали, — ответил Датчер. — Ты ждешь шесть лет, что она вот-вот начнется. Если где-то раздастся выстрел, ты говоришь себе: «Ага, вот оно». Но ничего не происходит. Ты каждый день ждешь и читаешь газеты, но когда война начинается, ты ничего не ощущаешь. Мы все ощутим позже. Гораздо позже…
— И что ты теперь намерен делать?
— Я намерен спать, — со смехом ответил Датчер.
— Спокойной ночи, — сказал Макамер.
— Спокойной ночи.
Бомбардировщик идет на посадку и парень, скорчившись в кресле пилота смотрит вниз, чтобы проверить, вышло ли шасси, а он, Датчер, собирается на вшивый мексиканский ипподром в обществе жиреющей гражданки Соединенных Штатов, затянутой в отороченный мехом рыжей лисы костюм. Самая юная лошадь в скачках будет не моложе девяти лет. На ипподроме соберется множество голливудских типов с яркими косынками на шеях, обязательно в темных очках и в ботинках из лосиной кожи. Типов будут сопровождать их агенты и победительницы разнообразных конкурсов красоты. Изнемогая от страшной мексиканской жары, они станут сорить своими шальными деньгами. Говорить они будут только о сексе и долларах, все время повторяя как припев: «Колоссально, потрясающе, на него в этом году спрос, и он обошелся „Метро“ не меньше, чем в миллион». Но война уже идет. Идет она и для этих беспечных, легкомысленных бездельников. И я, несмотря на войну, останусь в Голливуде, закончу, если хватит сил «Полуночное убийство». Мне предстоит стерпеть и все те Полуночные убийства, которым ещё предстоит увидеть свет. Книги я писать не стану. Всякая честная книга несет в себе критику. Я не хочу истязать себя критикой этого несчастного, развращенного, измученного и бьющегося в агонии мира. Позже… Время для критики наступит позже…
Мальчишка-газетчик вопил под самыми окнами.
И вот я нахожусь здесь, в номере отеля в обществе нелюбимой, умирающей девушки, у которой украли её час; в компании сценариста, который подобно неприкаянному бродяге слоняется от студии к студии и с выражением профессионального попрошайки умоляет предоставить ему работу. В соседней комнате расположилась хиромантка, которую можно было бы купить на ночь тройкой комплиментов и десятью минутами вежливого флирта. Непостоянный, ревнивый, эгоистичный, с постоянно меняющимся настроением мир. Мир, который, в конечном итоге, так и не добился успеха.
— Англия… Англия… — долетал сквозь окно колеблющийся в ночном ветре мальчишечий голос.
Мне должно быть стыдно, думал Датчер. Я встретил трагический час в печальном и нелепом обличье. Настало время для свершения благородного и значительного поступка. Кто и что может дать мне возможность совершить поступок благородный и значительный?
— Мне хотелось бы поговорить со всем Европейским континентом, — громко сказал Датчер.
— Что? — пробормотал Макамер.
— Ничего, — ответил Датчер и подтянул одеяло к подбородку. — Ты знаешь, что я намерен сделать?
— Что?
— Я намерен жениться. Мы с супругой станем жить на ферме, выращивая кукурузу, пшеницу и виноград. Зимой мы будем следить за тем, как падает снег, и станем забивать свиней. Одним словом, мы найдем себе занятие на все четыре времени года. На некоторое время я хочу включиться в вечный круговорот природы.
— Валяй, включайся, — сказал Макамер. — А мне как раз снилось, что Мервин Лерой предлагает мне сногсшибательную работу. И это не плохо, это не плохо, не плохо… — конец фразы растворился в воздухе.
— В вечном круговороте все четыре времени года, — сказал Датчер так, словно обкатывал слова на языке. — Четыре времени года… — повторил он и закрыл глаза.
Бомбардировщик замер на месте, и из него выпрыгнул немецкий парень. Парень радовался прохладе раннего утра и твердой почве под ногами. От чувства облегчения, которое он испытывал, оказавшись дома, у него под мышками выступил пот. «Я сделал это. Я ещё раз сделал это», прошептал он и заспешил через летное поле на доклад к командиру.
Роды, ночь и дискуссия
— Палатки! — говорил Люббок, мрачно вращая перед собой бокал с пивом. Его голос отдавался хриплым эхом в полутемном зале «Бара Коди» практически безлюдного в этот поздний зимний вечер. — Вы поступаете в армию и морозите себе задницу, сидя среди зимы в палатке. Я же — человек цивилизованный и привык жить в квартире с паровым отоплением.
Закончив тираду, Люббок с вызовом огляделся по сторонам. Он был высок ростом и широк в плечах. Одну щеку Люббока украшал длинный, но довольно аккуратный шрам, а его огромных размеров руки могли принадлежать только докеру. Два других посетителя бара внимательно смотрели в свои бокалы с пивом.
— Интересы национальной обороны, — произнес бармен — невысокий бледный человек в жилете и фартуке. У бармена были очень белые, поросшие волосами руки и длинный, нервический нос. — Каждый должен чем-нибудь жертвовать.
— Главная беда этой страны состоит в том, — громко заявил Люббок, что в ней развелось чересчур много вонючих патриотов.
— Не надо выступать против патриотизма, — сказал человек, сидевший ближе всего к Люббоку. — Во всяком случае, в моем присутствии.
— Как тебя зовут? — спросил Люббок, бросив на говорившего угрожающий взгляд.
— Доминик ди Калько, — четко произнес тот, давая понять, что запугать себя не позволит. — Лично я ничего плохого в патриотизме не вижу.
— Это надо же, — сказал Люббок, — он не видит ничего плохого в патриотизме. Тоже мне итальянский патриот!
— Ты им нужен, — заметил Суинни, сидевший с другой стороны от Люббока. — Ты им очень нужен — там в Греции.
Все рассмеялись, а Суинни горделиво огляделся по сторонам. Его слегка помятая и раскрасневшаяся от выпитого пива физиономия источала самодовольство.
— Я — американский гражданин! — завопил Ди Калько. — Может быть это дойдет до вас, ребята, после того, как вы перестанете ржать.
— Знаете на что мне хотелось бы посмотреть? — со смехом продолжал Суинни, сопровождая слова взмахом руки. — Я был бы жуть как рад взглянуть на попытки итальянской армии вторгнуться на «Красный мыс».
— Я не люблю Муссолини! — выкрикнул Ди Калько. — Но не смейте разевать пасть по поводу итальянской армии!
— Три ирландца… — не унимался Суинни. — Три ирландца разгонят итальяшек за полчаса. Макаронники хороши лишь тогда, когда воюют друг против друга.
— Эй ты, как там тебя, может быть прогуляемся немного? — негромко спросил Ди Калько.
— Полегче, ребята! — вмешался бармен, умиротворяющее подняв руки. — Не забывайте, что мы в Америке.
— Запомни, — сказал Ди Калько, — я вызвал тебя на дуэль. Не знаю, правда, как тебя зовут.
— Меня зовут Суинни! — завопил Суинни. — И пара моих двоюродных братьев служит в Королевских военно-воздушных силах!
— Круто! — заявил Люббок. — Парня кличут Суинни, а два его кузена служат в английской авиации. Только представь, — продолжал Люббок, обращаясь к бармену, — какие ирландские парни служат под английскими знаменами!
— Что с тобой? — спросил бармен. — Неужели ты готов спорить со всеми посетителями этого салуна?
— Да, клан Суинни, видимо, то ещё семейство, — продолжал Люббок, похлопывая одного из членов клана Суинни по спине.
— Они сражаются за тебя и меня, — холодно произнес Суинни. — Защищают наш образ жизни.
— Согласен, — сказал Ди Калько.
— Точно, — подтвердил Бармен.
— А как тебя зовут? — обратился к бармену Люббок.
— Коди, — ответил тот. — Уильям Коди.
— Ты что, решил надо мной поиздеваться? — спросил Люббок и ожег бармена сердитым взглядом.
— Богом клянусь, — подтвердил свои слова бармен.
— В Вайоминге есть памятник. Буффало Биллу.[7] Он что, твой родственник?
— Чистое совпадение, — ответил бармен.
— Нацеди-ка мне пива, Буффало Билл, — сказал Люббок. — Внимательно проследив за тем, как бармен наливает пиво и ставит бокал на стойку, Люббок с восхищением продолжил: — Это надо же. Из тех самых рук. От человека, которому в Вайоминге поставили памятник. Не удивительно, что ты такой большой патриот. Если бы в мою честь воздвигли монумент в Вайоминге, я тоже стал бы патриотом.
— Но это же простое совпадение! — запротестовал бармен.
Люббок, ополовинив бокал, выпрямил спину и заговорил неторопливо и рассудительно:
— Мне приятно думать о том, что пара ребят по фамилии Суинни защищают там в Англии мой образ жизни. Мне это страшно нравится. Я начинаю чувствовать себя в полной безопасности. — Неожиданно шлепнув что есть силы ладонью по стойке, он завопил: — Палатки! Нам придется сидеть в разгар зимы в палатках!
— А что ты хочешь? — спросил Ди Калько. — Неужели ты хочешь, чтобы Гитлер пришел сюда и навел здесь свой порядок?
