Тахар Бенджеллун - Священная ночь
То был прекрасный, поистине великолепный день.
Благоухающий сад
О свет луны, о луноликая, сияющая полночная звезда, этот шитый золотом бурнус — твое жилище, крыша твоего дома, шерсть, из которой будут сотканы твои сны, теплое одеяло в долгие зимние ночи, когда мне придется отсутствовать… Но я никогда не покину тебя. Я слишком долго ждал, чтобы оставить тебя хотя бы на одну ночь…
Путешествие длилось целый день. Время от времени он разговаривал со мной, повторяя все те же слова, называл меня то «принцессой Юга», то «луноликой», то «утренней зарей». Я сидела сзади, закутанная в бурнус, руки мои обвивали его стан. Из-за бешеной скачки мои скрещенные руки водили сверху вниз по его упругому животу. Странное чувство овладело мной, я ему не противилась, не пыталась доискиваться ответов на свои вопросы, словно продолжая в полудреме видеть сон. На лошадь я села впервые. И к моему волнению примешивалось ощущение внутренней свободы, согревавшее все мое тело. Ведь что такое приключение? Это прежде всего ощущение чего-то странного и необычного, дарующее наслаждение. Приникнув головой к его спине и закрыв глаза, я нашептывала памятную с детства песенку. Еще вчера я помогала душе умирающего отлететь в небеса, а сегодня сжимала в объятиях незнакомца, может, даже принца, ниспосланного ангелами той самой двадцать седьмой ночи, принца или тирана, искателя приключений или бандита с большой дороги, но мужчину, живого мужчину, у которого мельком видела только глаза, ибо лицо его было скрыто… одного из тех мужчин, что живут в пустыне и зовутся синими людьми[4].
Едва получившая вольную рабыня была похищена, и, возможно, теперь ее ждет новая тюрьма, замок с высокими, толстыми стенами, охраняемый вооруженными мужчинами, замок без окон и дверей, с одним только входом; я представила себе, как отодвинутся одна или две плиты и пропустят всадника с его добычей…
Я задремала. Мне снился сон. Я все позабыла. Свежий ветер ласкал мои щеки. Слеза радости, исторгнутая холодом, скатилась по моему липу. Небо переливалось голубыми, красными и сиреневыми красками. Солнце клонилось к закату. В этот день поста мне не хотелось ни есть, ни пить. Мой всадник остановился на мгновение и сказал мне, словно я знала его привычки:
— Остановимся у детей. Если все сложится удачно, можем прервать пост у них.
— У каких детей?
Он не ответил.
Деревня раскинулась в маленькой долине, куда можно было проникнуть, свернув на потаенную тропу. Всюду были воздвигнуты препятствия, охраняемые детьми. Каждый раз следовало сказать пароль, состоящий из четырех фраз, что-то вроде маленького стишка, который мой всадник знал назубок:
Мы дети, мы гости на этой земле,Ведь счастье земное — недолгий удел.Земля породила, назад нас возьмет,Счастливые ночи спасут от невзгод.
Я не сразу узнала стихи Абу-ль-Ала аль-Маарри[5]. В отроческие годы мне довелось читать «Рисалят аль-Гуфран»[6], однако этих стихов я не помнила. Вечером один мальчик пришел к моему всаднику и сказал:
— Ну что, Шейх, видел ты ад, что сказали тебе мертвые и что сделали проклятые?
— После ужина я расскажу вам о своем путешествии.
В деревне этой жили одни дети. Только мы с ним были взрослые. Дома из красной глины были необычайно просты. В них размешалось около сотни ребятишек — мальчиков и девочек. Сады шли правильными уступами и содержались в большом порядке. Дети жили здесь обособленно, вдали от города, от проезжих дорог, да и вообще отдельно от всей страны. Безупречная организация без всякой иерархии, без полиции и армии. И никаких писаных законов. То была самая настоящая маленькая республика, придуманная и воплощенная в жизнь детьми. Меня это изумило. Мой всадник почувствовал мое нетерпение, мою жажду узнать и понять. Мы остались одни; он сбросил свое покрывало, и я в первый раз увидела его лицо. Пока он говорил, я вглядывалась в его черты: большие карие глаза, густые, четко очерченные брови, тонкие губы, жесткие усы, матовая, очень темная кожа. Говорил он ласково, но на меня, можно сказать, не глядел:
— Добиться твоей дружбы и прошения за то, что я так внезапно похитил тебя, мне помогут семь секретов, я раскрою их тебе один за другим. Но для этого потребуется время, нужно время, чтобы узнать и полюбить друг друга. Первый мой секрет - вот эта деревня. О ней никто не знает. Тут живут только те, чье сердце исстрадалось и кто не обольщается по поводу человеческого рода. Откуда взялся секрет, обычно не принято разглашать, но я считаю себя обязанным посвятить тебя в его истоки, чтобы умерить твое беспокойство.
— Я ни о чем не беспокоюсь.
То была сущая правда. Я не только не испытывала ни малейшего страха, мало того, я была глубоко убеждена в полном соответствии образа и его отражения, тела и его тени, мечты, населявшей мои одинокие ночи, и реальной истории, которую я переживала, охваченная радостным любопытством. Я была похожа на маленькую девочку, пустившуюся в первое свое путешествие. Во всяком случае, эта первая ночь была для меня началом удивительного приключения. Моему всаднику, которого все величали Шейхом, предстояло дать отчет о своей миссии. Он возвращался в деревню после долгого отсутствия.
Рыженький мальчик лет десяти, никак не больше, подошел ко мне и сказал:
— Добро пожаловать! Я уполномоченный по дружбе, а в случае необходимости, и любви.
— В чем же заключаются твои обязанности? — спросила я.
— Чтобы по-настоящему понять все, что происходит в нашей деревне, для начала надо забыть, откуда ты пришла и как жила там, по другую сторону долины. Здесь мы живем, руководствуясь принципами и чувствами. Первый из таких принципов — забвение. И неважно, сколько ты прожила до того, как попала сюда: сто лет или сто дней, главное — ты должна все вычеркнуть из своей памяти. Если у тебя это не получится, мы поможем тебе, у нас есть для этого специальные растения.
— Но ты-то что здесь делаешь?
— Я выращиваю растения, которые способствуют расцвету чувств и их гармонии. Всех нас, живущих здесь, объединяет то, что каждому довелось познать страдание и несправедливость; нам повезло, у нас есть возможность остановить время и забыть нанесенные обиды. Деревня наша все равно что корабль. Он бороздит бурные воды. Нас ничто не связывает с прошлым, с твердой землей. Деревня — это остров. Время от времени мы посылаем Шейха узнать новости. Обычно он возвращается в сопровождении покинутых или сбежавших ребятишек. Впервые случилось так, что он привез к нам принцессу. Добро пожаловать!
Рыжий поцеловал мне руку и удалился. Ко мне сразу же подошла смуглая девочка с вьющимися волосами, примерно того же возраста, что и мальчик. Должно быть, я возбуждала всеобщее любопытство. Долгое время она молча смотрела на меня; потом обошла вокруг и провела рукой по моему бурнусу. Затем, словно мы были давними знакомыми, приблизилась вплотную и шепнула мне на ухо:
— Не поддавайся обаянию Шейха; он очень красив и умеет нравиться. Со временем, когда ты наберешься опыта, то сама поймешь, как вести себя с мужчинами. Здесь таких сложностей не существует. Мы дети и навсегда останемся детьми. Это просто. И удобно…
Заметив Шейха, она бросилась прочь, успев напоследок сказать:
— Надеюсь, ты останешься с нами…
Я тоже стала называть моего всадника «Шейхом». А между тем он был вовсе не старым, у него не было седой бороды, да и походка была энергичная, спортивная.
Он принес ужин. Густой суп, финики, сушеный инжир. Помолчав немного, он спросил, о чем говорили со мной тот рыженький и девочка.
— Ни о чем, вернее, рассказывали что-то странное и непонятное.
Я до того устала, что, закутавшись в бурнус, тут же заснула.
Ночь была наполнена снами, словно продолжавшими один другой. В голове у меня все смешалось. Проснувшись утром, я была не в состоянии отличить сон от яви. Зелень, цветы, деревья, птицы, ручьи — все, что окружало меня, будоражило воображение, приводило в смятение мои чувства и способность к восприятию. И тогда я решила не пытаться отличить реальность от сказки, а главное, не разузнавать, где я нахожусь, в каком именно месте, с кем и зачем. Из своего окна я увидела Шейха, возившего дрова, и ребятишек, обрабатывавших землю, наводивших порядок в деревне и готовивших обед. Все были чем-то заняты. Я вышла на улицу, чтобы осмотреть деревню при свете дня. Одни мне улыбались, другие останавливались и приветствовали меня, сложив руки. Я училась нормально ходить, никого не страшась, не заботясь о том, что на меня смотрят. И каково же было мое удивление, когда я поняла, что обретаю врожденное изящество! Тело мое освобождалось само собой. Стягивавшие меня путы понемногу ослабевали. Я физически ощущала, как мускулы мои теряют свою жесткость. Мне легче становилось дышать. Я коснулась рукой своей маленькой груди. Мне это доставило удовольствие. Я стала растирать ее в надежде, что она вдруг вырастет, выбравшись из своей норки, и горделиво поднимется, привлекая прохожих. Припомнилось то далекое время, когда лалла[7] Зинеб, необъятных размеров женщина, жившая по соседству, приходила иногда помогать моей матери. Она брала меня на руки, клала мою маленькую головку между своих тяжелых грудей и прижимала меня к себе, исполненная радости и зависти. У нее не было детей, и муж бросил ее, взяв себе двух других жен, щедро одаривших его потомством. Так вот она прижимала меня к себе, носила на спине, похлопывала по щекам, зажав между расставленными коленями. Я была ее вещью, ее игрушкой. От нее разило потом, но она не понимала, что вызывает у меня отвращение. А я ничего не говорила. В общем-то эта игра развлекала меня, нарушая привычное течение жизни и освобождая от неустанных мелких забот моей семьи. Однажды мой отец, войдя внезапно, увидел, что я болтаюсь между заплывших жиром колен лаллы Зинеб. Он бросился к ней, выхватил меня и отхлестал бедную женщину по щекам. У нее были непомерной величины груди. Они вылезали со всех сторон. И я размечталась об этом богатстве, об этом ниспосланном Аллахом добре, щедром изобилии плоти и желез.
