Пол Теру - Вокруг королевства и вдоль империи
Но Рини была на удивление жизнерадостна и гостеприимна. Отель зарос грязью, еда была неописуема, а в ресторане пахло мочой, но Рини радушно всех встречала и болтала без умолку; она уже прикидывала, как наведет в отеле порядок. Своего Ллойда она видела насквозь — сама знала, что он ворчливый старик, любящий приврать. «Не берите в голову, расслабьтесь, возьмите еще порцию», — говорила Рини. Она была настроена конструктивно, но запущенность отеля превышала ее силы. «Это Пол, он из Америки», — объявила Рини, подмигнув мне. Осознав, что я — предмет ее гордости, я впал в беспросветное уныние.
Как-то вечером Рини познакомила меня с Элли. Элли, уроженка Суонси, была тучная и красноглазая, с щербатым ртом, веснушчатым носом и скрипучим голосом. «Ох уж это Суонси, — говорила она, — ну просто болото». Элли была пьяна — а также глуха в том смысле, что алкоголь иногда отшибает слух. Рини говорила об Америке, но Элли продолжала что-то бормотать про Суонси.
— Ну, мы хотя бы не жадины, — говорила Элли. — Да, мы деньги считаем, но карды — вот это жадины.
— Она о нас говорит, — сказала Рини. — Карды — кардиганские. И верно, мы еще прижимистее шотландцев.
Элли сморщила лицо, передразнивая кардиганских жадин, а затем потребовала от меня объяснений, почему это я трезвый — и призвала в свидетели болезненных молчунов, которые уставились на нее тупыми влажными глазами. Элли была одета в мешковатый серый свитер. Допив свою пинту пива, она вытерла о свитер ладони.
— Ну, а вам как они — карды? — спросила она.
— Милейшие люди, — сказал я, пробурчав про себя: «Дикари».
Наступила полночь, а выпивающие не расходились.
— Пойду наверх, — сказал я.
— Тут ни один номер не запирается, — сообщила Рини. — Потому и ключей нет. Понимаете?
Элли вставила:
— Эх, Рин, тут же тихо-спокойно!
— Слишком спокойно, блин, я бы сказала, — отозвалась Рини. — Чтобы ночью повеселиться, надо в Сондерсфут ехать.
До Сондерсфута было тридцати три мили.
— Чего ты, Ллойд? — спросила Рини, увидев, что Ллойд заухмылялся.
— Он боится, — сказал Ллойд, подразумевая меня.
— Я не боюсь, — сказал я.
Уверения в своем бесстрашии всегда кажутся мне протестом испуганного человека. Я стоял посреди бара, пытаясь изобразить улыбку. Четверо местных, сидя за столом, разглядывали меня; их болезненные лица не выражали никаких чувств.
— Тут ничего не запирается, — с удовольствием протянул Ллойд.
— Да ладно, мы вас не ограбим, не изнасилуем! — вскрикнула тут Рини.
Она произнесла это так громко, что я в первые секунды не поверил своим ушам. Рини была женщина бойкая, но некрасивая.
Придя в себя, я сказал:
— Жалко. Я рассчитывал либо на первое, либо на второе.
Рини живот надорвала от смеха.
Лежа на мерзкой постели, я слышал из бара рок-музыку, а иногда вопли. Но я настолько умаялся, что незаметно заснул, и мне приснился Кейп-Код. Я сидел со своей двоюродной сестрой и говорил ей: «Зачем люди возвращаются домой так рано? Это самое чудесное место на свете. Наверно, боятся попасть в пробку. А я так бы здесь и остался…»
И тут я услышал треск рвущейся материи. Он раздался прямо в моей комнате. Приподнявшись с постели, я увидел чью-то растрепанную голову. Вроде бы мужчина. Лицо обветренное, нос сплющенный, кривая ухмылка. Но веснушки и красные глаза были мне знакомы. А, Элли.
— Что вы делаете? — спросил я.
Она сидела на корточках прямо у кровати — я видел только ее голову. Треск раздался снова — ага, не материя, а «молния» моего рюкзака. Элли, повернувшись ко мне вполоборота, обмерла. Поняв, что передо мной Элли, а не какой-то мужик, я успокоился — и тут вспомнил, что бумажник и вообще все деньги лежат в куртке, которая висит на крючке в дальнем углу.
— Где я? — произнесла Элли.
— Вы в моем номере.
— Что вы тут делаете? — спросила она, оборачиваясь.
— Это мой номер!
Вопросы она задавала сонным голосом, но явно переигрывала. И от моего рюкзака не отходила — так и сидела на корточках. И громко сопела. Я сказал:
— А ну не трожь.
— О-о-о-х, — простонала она и плюхнулась на колени, гулко ударившись об пол.
«Как бы ее спровадить», — подумал я.
И сказал:
— Мне спать хочется, уйдите.
Сам не знаю, отчего я был с ней столь вежлив.
Элли снова застонала — правдоподобнее, чем в прошлый раз, — и вопросила:
— Куда я задевала мои вещи?
Она встала во весь рост. Сена была женщина пышная, с пышной колышущейся грудью — веснушчатой, кстати. Тут я заметил, что она в чем мать родила.
— Зажмурьтесь, — сказала она, шагнув ко мне.
Я сказал:
— Сейчас только пять утра, в самом вы деле.
Солнце только что озарило шторы.
— О-о-о-х, меня мутит, — сказала она. — Подвиньтесь.
Я сказал:
— Вы же голая.
— Ну так зажмурьтесь, — сказала она.
Я спросил:
— Зачем вы трогали мой рюкзак?
— Искала мои вещи, — сказала она.
Я сказал с мольбой в голосе:
— Ладно сказки-то рассказывать, а?
— Не смотрите на меня, я же голая, — сказала она.
— Я сейчас закрою глаза, — объявил я, — а когда открою, чтоб я вас в моем номере не видел.
Когда она шлепала по голым половицам, ее нагая плоть издавала какой-то чмокающий звук, похожий на шорох макинтоша. Услышав, что она вышла в коридор и прикрыла за собой дверь, я проверил, все ли в порядке. Оказалось, деньги на месте, рюкзак нетронут — только «молнии» расстегнуты. Мне вспомнились уверения Рини — мол, не ограбим, не изнасилуем…
За завтраком Рини обронила:
— Ой, я десять лет так поздно не вставала! Глядите-ка, почти пол-девятого!
Рини надсадно кашляла, веки у нее были словно вымазаны сажей — тушь расплылась. Ее валлийский акцент как-то усилился.
Я рассказал ей об Элли.
— Да-а? Правда? — воскликнула она. — Ну, я от нее теперь не отстану! Вот ведь смех!
В дверях возникла какая-то старуха и, пошатываясь, вошла в бар. Рини спросила, чего ей угодно. Старухе было угодно пинту пива.
— Сейчас полдевятого утра! — сказала Рини.
— Тогда пол-пинты, — произнесла старуха.
— И вообще, сегодня воскресенье! — сказала Рини. Обернувшись ко мне, пояснила: — По воскресеньям у нас тут сухой закон. Потому и тихо. Но в Сент-Догмельсе[16] можно выпить.
Старуха вся поникла. И заявила:
— Вот скоро референдум будет, так я обязательно проголосую, чтобы закон про алкоголь исправили.
Она не злилась. Старуха выглядела дряхлой, усталой от жизни — часто такое состояние принимают за терпеливость.
— Ох ты господи! — вскричала Рини. — Что мне делать, Пол? Посоветуйте, а!
Я сказал старухе:
— Выпейте чаю.
— Полиция меня уже взяла на заметку, — сказала Рини. — То и дело захаживают.
С этими словами Рини подошла к шкафу. — Могут вообще лицензию отнять, — и, вынув бутылку пива, откупорила. — От них, блин, пощады не жди, — и налила полную кружку.
— Сорок пять пенсов, — сказала она.
Старуха выпила кружку и купила еще две бутылки. Расплатилась и не сказав больше ни слова, ушла. Выпивка не доставила ей наслаждения, а тот факт, чтя в день, когда в Кардигане действует сухой закон, она упросила Рини продать ей пиво, не принес ни капли удовлетворения. Но, строго говоря, старуха вовсе не просила — просто стояла, разинув рот, точно парализованная.
— Ничего себе завтрак — кружка пива, — сказал я.
— Она алкоголичка, — возвестила Рини. — Ей тридцать семь. А с виду не скажешь, да? Взять вот меня мне тридцать три, а никто не верит. Мой говорит, у меня фигура, как у двадцатилетней девчонки. Вы ведь пока не уезжаете, а?
ДЖЕН МОРРИС
В Криссиэт я приехал на поезде в солнечный день. В моем путеводителе сообщалось: «Криссиэт: в этом маленьком городке несколько лет прожил Джеймс (ныне Джен) Моррис — пожалуй, лучший из ныне живущих писателей-путешественников». Уточнение «Джеймс (ныне Джен)» в особых комментариях не нуждается, поскольку историю своего превращения из мужчины в женщину — путем хирургической операции в Касабланке — Моррис поведала сама, в книге 1974 года «Трудная задача». Из Криссиэта Джен переехала в бывшую усадьбу неподалеку, близ деревни Лланистумдви, в дом, перестроенный из конюшни. К северу открывался вид на горы Эрири, а к югу — на залив Кардиган.
В чужих странах я редко искал знакомства с людьми, о которых был наслышан, — как-то не верилось, что они искренне пожелают со мной увидеться. Я боялся вторгнуться в их частную жизнь. Но Джен Моррис я все-таки отыскал. Она много писала об Уэльсе, я все равно оказался в этих краях. Вдобавок я уже был с ней шапочно знаком.
Дом Джен Моррис был выстроен на манер крепости инков — из громадных черных камней и массивных балок. Она писала о нем: «Это старая традиционная валлийская архитектура: гигантские необработанные камни уложены один на другой, образуя почти естественную груду, которая увенчана белым деревянным куполом. Такой стиль нынче называют «народным, подразумевая, что профессиональные архитекторы никогда не имели к нему касательства».
