Сергей Кузнецов - Серенький Волчок
6
На улице Наташа поймала частника - разболтанную "волгу", где пахло бензином и советскими сигаретами, которые курил когда-то дядя Сеня. После семи лет в Израиле их запах уже не казался Маше волнующим - может быть, потому что мешался не с запахом "импортного" одеколона, а с застарелой вонью, въевшейся в велюровые чехлы.
– Ты, что ли, давно не была в Москве? - спросила Наташа.
– Со школы, - сказала Маша со вздохом. Она поняла, что обречена отвечать на этот вопрос еще три недели.
– Эх, жалко, ты в июле не приехала, - огорченно кивнула Наташа. - Тогда еще после урагана не все убрали. Было гораздо прикольней.
Маша слышала про ураган, обрушивший по всей Москве старые деревья и ветхие рекламные щиты. Неделю русские в Израиле говорили только о нем, и Маша даже порадовалась, что наконец-то российские катастрофы стали естественно-природного типа, как в большой, уважающей себя стране: надоело, что в новостях о бывшей родине говорят только про путчи, танковую стрельбу в столице или угрозу коммунистического реванша. Женя, правда, вычитал в газете, что с Кремлевской стены рухнул один зубец и сказал, что Ельцин, "как все ограниченные люди суеверный", должен углядеть в этом дурное предзнаменование.
– А лучшая история, - рассказывала Наташа, - случилась с моими друзьями. Они пошли в "Кодак-Киномир" смотреть "Годзиллу" - ну, знаешь, американский ужастик, нестрашный, правда, совсем. Годзиллу эту жалко даже в конце, когда она так глазом делает хлоп. Но зато в "Кодаке" звук обалденный, кажется, будто Годзилла прямо по фойе идет. И вот, пока они там были, ураган как раз прошел. Представляешь? Только что им показали, как Нью-Йорк разфигачили, а тут выходят - и Москва в руинах! От такого точка сборки у кого хошь сместится.
– Что такое точка сборки?
– Не слышала, что ли? - удивилась Наташа. - Так говорят в смысле: "офигеть можно".
– Понятно, - кивнула Маша. - А в Москве теперь снова ходят в кино? Я слышала, все смотрят видео.
Она смутно помнила, что побывавшие в Москве знакомые говорили о закрытых кинотеатрах, где торгуют итальянской мебелью и немецкими автомобилями. Кто-то даже пытался представить это символом победы демократии - мол, общество потребления приходит на смену идеологическому оболваниванию, товары заменяют советскую пропаганду, - хотя Маша не могла понять, в чем же тут победа, когда в демократических странах фильмы показывают в кинозалах, а машинами торгуют в автомобильных салонах.
– Да ты не знаешь, что ли? Видео - это отстой, - ответила Наташа. - Все уж год как в кино ходят. У нас теперь всюду "долби" и даже "долби сураунд". Высший класс, просто супер, не в курсе, что ли?
Маша смотрела в окно на запруженную иномарками улицу и вспоминала, что где-то прочла: такого количества "мерседесов" и "БМВ", как в Москве, не найдешь даже в Германии. Интересно, сколько лет ей бы понадобилось рисовать свои картинки и разносить их, словно коммивояжер из американского кино, чтобы заработать на черную машину с надорванным пацификом на капоте, которая стоит в пробке рядом с ними?
– А вам нормально платят? - спросила она у Наташи.
– Ну, кому как, - ответила девушка. - Мужикам побольше, конечно, но и девкам тоже неплохо.
– То есть как? - не поняла Маша.
– Ну, мужики же лучше работают, - пояснила Наташа, - потому им и зарплата положена больше.
Удивительно даже не то, что женщинам платят меньше, подумала Маша, а то, что они находят это в порядке вещей.
– Нам, правда, запрещают говорить про наши зарплаты, - продолжала Наташа. - То есть нет, не запрещают, у нас же демократия, зачем запрещать. Мне, когда я к Геннадию Степановичу устроилась, просто объяснили, что я могу ответить на вопрос о том, сколько мне платят, - но только один раз. То есть после этого меня уволят. Но ты же меня не спрашиваешь, верно? Поэтому я тебе не отвечаю, а просто говорю: "пятьсот". И это, значит, не считается. Пятьсот - это правда круто, да?
– Да, - сказала Маша, удивляясь - чего же в этом крутого?
– А Лиза зарабатывает, что ли, три с половиной, я думаю, если не все четыре.
– Кто такая Лиза? - спросила Маша.
– Ну, рыжая такая, которая еще сегодня Алю ругала. Ты ее не знаешь, что ли?
– Стервозного вида?
– Нет, ты что? Она же наоборот, очень мягкий человек! Да любой мужик орал бы матом минут десять, а она просто все объяснила. Она очень хороший менеджер, ты не поняла, что ли?
Маша удивилась, как Наташа умудрялась одновременно вызванивать гостиницу и замечать все, что происходит в офисе.
– Нет, я, конечно, редко работала в таких местах, но по-моему, хороший менеджер - это человек, который не доводит своих сотрудников до того, что у них руки трясутся. Они же после этого, наверное, плохо работают. Неэффективно.
– Может быть, - сказала Наташа. - Все равно Лиза хорошая. Она просто нервная сегодня, потому что у нее любовника убили.
– А она была Сережиной любовницей? - спросила Маша.
– А ты, что ли, Сережу знала? - улыбнулась Наташа. - Он милый был, правда? Я думала, ты только сегодня приехала.
– Ну да. Я к нему и приехала.
– Так ты - Маша? Из Израиля? Прости, ради бога, что я про Лизу сказала. Может, это и не наверняка. - Наташа схватила Машу за руку и заглянула в глаза. - Прости, ради бога, я просто сплетница страшная, если бы я знала, что ты его невеста, я бы ни за что…
– Да с чего вы все взяли, что я его невеста? - не выдержала Маша. - Я просто приятельница.
– Но он же всем говорил, что к нему невеста из Израиля приезжает, - удивилась Наташа.
– Может, про кого-нибудь другого?
– Да нет, вряд ли. Ведь ты из Израиля, верно?
Маша кивнула.
– Ой, если ты из Израиля, тебе тогда обязательно надо на Псоя Короленко сходить! Меня Денис Майбах водил в клуб, Псой так зажигает! Тоже песни на еврейском поет. Тебе понравится, смешной очень. А ты ведь правда не обижаешься, что я так про Лизу сказала? Может, и не было у них ничего, я, что ли, знаю?
– Да мне без разницы, - сказала Маша, - ты не переживай.
Маше стало неловко, словно когда-то в морском ресторане на набережной в Хайфе. Официант принес Маше вместо обычных креветок - жареные на гриле, и Марик стал кричать, хотя Маша порывалась сказать, что ей совершенно все равно. Тут же прибежала девушка-менеджер и стала перед Машей извиняться и извинялась, не давая вставить слово, и Маша не успела объяснить, что она с удовольствием съест и жареные, но их уже успели унести, и пришлось ждать еще двадцать минут. Ресторан был дорогой, как все морские рестораны в Израиле: дары моря - некошерная еда и потому сразу попадают в категорию роскоши и пижонства. И весь ужин Маше было мучительно неудобно и перед официантом, и перед девушкой-менеджером - как сейчас перед Наташей.
Машина остановилась.
– Приехали, девушки, - сказал водитель. - Выходите.
Серый Волк и Лисичка-сестричка. Май, 1998 год.
Это было давно. Мы сидели, сидели на кухне. Или в общаге, я теперь уже не помню. И Леха Воронов сказал, что теперь он будет Швондер. Потому что надо экспроприировать понятия, и раз каждая сволочь на этой кухне - или в общаге, уже не помню, - считает, что левая идея мертва, а "все поделить" - это шариковщина и швондерщина, то он, Леха Воронов, сменит фамилию на Швондер. Тем более, что он - чистокровный русский, а евреев все не любят. Так и сказал - "все не любят". И потому он возьмет себе революционный псевдоним Швондер - как знаменитый террорист как-его-там взял себе фамилию Ильич. Смешно, в самом деле. Не разобрался, где фамилия, где отчество.
У меня когда-то была подруга из РГГУ, молодая студентка, с черными волосами, которые струились. Не знаю, как ручей или как река, просто струились. И хотя меня ничего не интересовало тогда, кроме этого струения, она рассказывала мне про имена, имена подлинные и мнимые. Она говорила, когда человек берет другое имя, он просто тянется к своей подлинной сущности. Так и говорила - подлинной сущности, хотя была уже на третьем курсе, в том, то есть, возрасте, когда ей наверняка уже объяснили все про сущность, существо и существование, все то, чего я так никогда и не узнаю.
Вот я и говорю: смешно - взять по ошибке не то имя. Ильич, например, вместо Ленин. Наверное, потому он теперь и попался, заперт в железной клетушке где-то в Европе. А я иду по Никитскому бульвару, яркое солнце, субботняя прогулка, и вижу Леху Воронова, своего друга, теперь уже бывшего. Леху Воронова, которого уже десять лет как надо звать Леха Швондер. Если он, конечно, за это время не сменил имя на Алексей Пол-Пот или что-нибудь в этом роде.
– Привет, Серега, - улыбается мой бывший друг Швондер и увлекает меня по Большой Никитской, не замолкая ни на минуту, так что ни слова нельзя вставить, ни спросить даже, как там Дашенька, я ведь не видел ее уже полгода в этих ее "Ракитниках", куда она безропотно дала себя увезти.
