Пол Тот - Ш-ш-а...
– А ты куда поехала?
– Ох, не знаю. Может быть, к Мисси. Может, еще куда-нибудь. На Аляску. Чтобы выморозить тебя из своих распроклятых мозгов.
– Значит, ты привидение?
– Вот именно. Привидение. И еще одно, Рей.
– Что?
– Никакая ты не кинозвезда, черт возьми.
Я в больничной палате, белой, светящейся; по периметру потолка льется фальшивый солнечный свет. Смотрю на часы – два ночи. По сторонам от меня стоят два кудрявых парня, один блондин, другой рыжий. Лиц не видно, только волосы.
Б:
– А, очнулся. Чего наглотался?
Р:
– Старик, ты бы сам себя послушал! Видно, у тебя какие – то дикие отношения с…
Б:
– Мы думаем, что с тобой все в порядке. Выглядишь нормально.
Р:
– Мы просто интерны.
Б:
– Скотт…
Р:
– Я имею в виду…
Б:
– С тобой все отлично. Порядок. Хотя вид странноватый. Как бы наэлектризованный, как бы…
Р:
– Как бы у тебя бессонница.
Б:
– И припадки.
Р:
– Говорить можешь?
Б:
– Ты когда-нибудь раньше обследовался? Сильно помог бы нам, если бы рассказал.
Р:
– Шизофрения? Депрессивно-маниакальный психоз?
Б:
– Или просто дури перебрал?
Р:
– Давай, парень, помогай. Мы только хотим узнать, были ли у тебя раньше какие-нибудь…
Б:
– Что вообще с тобой было до этого случая.
Р:
– Ты ведь можешь говорить?
Б:
– Черт побери, не может.
Р:
– Вот дерьмо! Хренов Эйбрахам тащится.
Б:
– Проклятье.
Р:
– Мать его. Трахнутый жмурик.
Дверь открылась, они принялись заикаться и мямлить.
Эйбрахам:
– Что у нас тут?
Б:
– Передозировка чего-то. Отвечать не хочет. Р:
– Отключился. Мы старались его расспросить, но вполне ясно, что у него раньше были…
Б:
– Без конца бормотал.
Р:
– Полный бред.
Блондин наклонился поближе ко мне, подмигнул.
Р:
– Мы предлагаем понаблюдать.
Б:
– До утра. Может, утром увидим, как он себя чувствует. Может быть, в голове прояснится. Поймет положение дел. Если да, выпишем. Если нет, ну, тогда…
– Не знаю, ребята, – сказал Эйбрахам. – Похоже, он в полном сознании. Сынок, ты в сознании? Знаешь, кто президент?
– Президент чего?
– Соединенных Штатов, господи помилуй.
– Не интересуюсь историей.
Р:
– Видите?
Эйбрахам:
– Минутку. Знаешь, где живешь?
– В квартире неподалеку от церкви. В окно крест виден.
Эйбрахам:
– А как улица называется, знаешь?
– Хикс-стрит.
– Что было прошлым вечером? Ты принимал наркотики?
– Одна девушка что-то дала. Что – не знаю. Зеленая таблетка.
Эйбрахам взглянул на блондина, а потом на рыжего.
– Ну, ребята, как думаете?
Р:
– Не знаю.
Б:
– Торазин?
Эйбрахам:
– Сынок, тебе когда-нибудь лекарства прописывали? Психиатрические препараты?
– Нет.
Эйбрахам:
– А родителям?
– Родители просто пили, и все.
Эйбрахам:
– Лучше ночь тут полежи. Утром выпишем. В любом случае отсюда сейчас добираться небезопасно. У тебя семья есть?
– Нет.
Эйбрахам:
– А друзья? Ну, не важно. После девяти что идет?
– Десять.
– Ну, ребята, уже кое-что. До десяти он умеет считать. Тебе надо газеты читать, Рей. Надо знать, кто президент.
– Зачем?
– Ты психотерапию когда-нибудь проходил?
– Нет.
– А по – моему, надо бы. Мы здесь по средам проводим бесплатные групповые сеансы. Завтра среда. Мне бы хотелось, чтоб ты поприсутствовал завтра утром. Я всегда настоятельно рекомендую ребятам вроде тебя. Не повредит в любом случае. Стоит попробовать. Если захочешь и дальше ходить, то ходи, если нет – твое дело. Но что бы ты ни принял, чего б ни нанюхался, ни накурился, ни проглотил, ни вколол, я, глядя на тебя, сразу скажу, что это неудачная мысль. Не пойми меня превратно. Садиться на наркотики всегда плохо. Все равно что совать в огонь руку. А если у тебя на ладони и без того ожог первой степени… Понимаешь, к чему я клоню? Кстати, Рей, президент у нас Кувер. Джером Кувер. Либеральный говнюк.
8
Вошедшая в палату медсестра пробудила меня от странного сна, в котором я слышал, как радио играет регтайм, а диктор рассказывает о какой-то войне, которая где-то идет, тогда как ни в палате, ни поблизости нет никакого радио. Такое впечатление, будто я всю ночь не спал, слушал. Причем сон продолжался и утром: я готовлюсь отправиться на небеса, а убитый передо мной солдат оглянулся и спрашивает:
– Хочешь сказать, тебя пустят?
– Как там, черт побери?
– Хрен с ними, с небесами, если ты туда явишься.
Отвернулся и снова пошел на войну.
– Пойдемте, мистер Пуласки.
Чувствую себя трясущейся гремучей змеей, полной яда. Все еще ощущается действие зеленой таблетки. Кожа слиплась от пота, словно тело очищалось сгорая, но не расслабилось в чистоте, по крайней мере, на другой день. За каким дьяволом проклятая сестра меня будит?
– Одиннадцать часов, мистер Пуласки. Пора на психотерапию.
Я почему-то понял, что должен идти. Если не пойти, то меня тут запрут, проведут шоковую терапию, убьют электрическим током и выбросят в мусорный бак, куда выбрасывают ампутированные части тела.
– Фамилия президента Кувер.
– Да, мистер Пуласки, очень хорошо. Сознание проясняется. Но если не поторопитесь, опоздаете.
– Терапия по средам. Сегодня среда.
– Опять верно. Ну, давайте вставайте.
Она помогла мне подняться, повела по коридору. Выйдя из коридора, я краем глаза заметил койки и аппараты, каких, пожалуй, никогда еще не видел. Кто знает, что делают с людьми в этих кабинетах? Почти все пациенты лежат в одиночестве. Никаких свидетелей. Почти все двери закрыты. Не дом, а какой-то фильм ужасов.
Сестра привела меня в кабинет с мягкими кушетками, оранжевыми стульями. Цвета тошнотворные, но не настолько, как сидевшие на стульях люди. Сначала я увидел толстую коротышку с выбритой головой. Потом косматого парня с руками и ногами, растопыренными, как при игре в веревочку. Потом еще одну женщину, склонившуюся вперед, присасываясь к сигарете с таким видом, будто туда насыпан волшебный порошок.
Все на меня посмотрели и отвернулись. Явно нежеланный гость. Хмурятся, ворчат, ерзают. Смотрят на стены, в окна, в пол, в потолок, только не на меня. Наконец, я сел сам по себе на кушетку, оставив место еще для двоих с одной и с другой стороны, потому что, думаю, если сесть посередине, то всем станет ясно, что мне не хотелось бы иметь соседей. Настенные часы вроде школьных идут беззвучно, не тикают, то ли чтобы не раздражать никого, то ли чтобы мы позабыли о тикающих секундах, и время тихонько текло в никуда. Я уставился на свои ступни, притоптывающие под действием слабого электрического заряда в лодыжках, несмотря на мои увещания: «Успокойтесь. Не привлекайте внимания».
Дверь закрылась. Я поднял глаза. Прямо ко мне шагают блондин и рыжий. Блондин сел слева от меня, рыжий справа.
– Привет, – сказал рыжий. – У нас новый пациент. Поприветствуйте Рея Пуласки.
– Уф, – сказала бритая женщина.
– Рей, я Скотт, – сказал рыжий. – Ты, наверное, плоховато помнишь прошлый вечер.
– А я Карл, – сказал блондин.
– Мы еще не врачи, но скоро будем. Называть нас докторами не обязательно, хоть практически мы и есть доктора.
Косматый парень захихикал, грызя ногти. Курильщица загасила сигарету с такой силой, будто хо – тела протолкнуть окурок сквозь пепельницу и столешницу.
– Как ты сегодня себя чувствуешь, Рей? – спросил Скотт. – Тебя к нам вчера вечером скорая привезла, да?
Я кивнул. Совсем другие люди, чем ночью. Говорят звучно и мелодично, заботливо на меня смотрят, Щебечут, как птички.
– Почему? – спросил Карл.
– Не знаю. Приехала скорая, подобрала. Я бы сам справился, а меня положили, привезли сюда, не знаю зачем.
– Не хочешь здесь оставаться, да, Рей? – спросил Карл.
– Можешь идти, – сказал Скотт.
– Дело твое. В заложниках тебя никто не держит.
– Только ты сам можешь себе помочь.
– Бриджет, как прошла неделя?
Курильщица закурила другую сигарету.
– Прошедшая неделя огрела меня молотком по затылку.
– Ммм, – промычал Скотт, – очень живописный образ.
– Не хочу разговаривать.
– Как угодно.
– Кстати, кто он такой? – спросила она.
– Я ведь уже сказал, его зовут Рей, – ответил Карл.
– Я хочу встречаться с психотерапевтом наедине, – сказала она.
– Слушай, Бриджет, я тебе уже объяснял, что при групповой терапии пациенты помогают друг другу, делясь своим опытом.
– Чем он мне может помочь? Посмотри на него. Поганое обезьянье дерьмо.
– Мне здесь нравится нисколько не больше, чем вам, – сказал я, не глядя на нее, боясь, как бы она не увидела внутри меня дверцы ловушек, потайные туннели, ведущие в такие места, о которых я даже не знаю. Кажется, она знает обо мне что-то плохое, о чем сам я знать не желаю, что-то такое, на что все всегда намекают. – Я не виноват, что мир такой, какой есть. Не надо меня в этом винить. Делаю одно, выходит другое. Вы полностью на мой счет ошибаетесь.
