Андрей Голяк - Ничего, кроме настоящего

Я сошёл с ума, вот моя спина,

Без высоких фраз я плюю на вас!

Предстояло поставить точку. И мы заиграли самую дурацкую, самую безбашенную из наших песен. Она начиналась куплетом из сладенького шлягера группы "Ласковый Май", который переходил в абсолютно отвязанную пошлейшую "панкуху".

Закат закончил летний тёплый вечер,

Остановился на краю земли,

Тебя я в этот вечер не замечу,

И, видно, мне придётся позабыть

ТВОИ ОПУЩЕННЫЕ УШИ!

Вся кодла взвыла от восторга и все принялись отплясывать какую-то кукарачу! Всё смешалось в доме Облонских!

Короче, успех был полный. Мы целый вечер почивали на лаврах. Нас чуть ли не на руках носили. И случилось чудо:Палыч заговорил! Причём, заговорил сразу, громко и много! Я, было, подумал, что спьяну мерещится! Но это оказалось реальностью. Вот что слава с человеком сделала. Я напился взюзю и поехал провожать Наташу.

Наверное, я здорово отравил ей вечер своим пьяным трёпом, но она мужественно крепилась, всю дорогу беседовала со мной на музыкальные темы и поддерживала меня хрупким плечиком. Я поцеловал её на прощанье, заверил, что я – пьяная скотина, но это в последний раз.

И, отвесив низкий поклон закрывшейся двери, я побрёл домой. Всё тело ныло, и я чувствовал себя так, будто я весь день разгружал вагоны.

Я свил себе петлю из гитарной струны…

А теперь спать. Спать. Спать…

Вы бредите, значит вы счастливы…

Интересная мысль. Подумаю над этим. Завтра.

"Какая же паскудная штука – жизнь!" – с этой мыслью я проснулся на следующий день. Ещё до первой попытки открыть глаза я понял, что сейчас будет очень плохо. Жаль, что от "бодуна"1 не умирают. Лучше смерть, чем такие муки. Я с трудом перекатился на бок и открыл глаза. Сначала я не увидел ничего. Какие-то разводы, контуры. Перед глазами плывут полупрозрачные пятна противного зелёного цвета. В голове кто-то запустил циркулярную пилу. Она яростно и продуктивно распиливает мой мозг на очень мелкие кусочки тетраэдральной формы.

Потом кто-то очень жестокий и старательный педантично расплющивает каждый кусочек чугунным молоточком. Этот молоточек издаёт противный звон, от которого я морщусь.

После нескольких неудачных попыток я сполз с дивана на пол. Пол подо мной покачнулся и накренился вправо. Чтобы установить равновесие, я свесил голову на левую сторону. Вместе с циркуляркой и сволочью-молотобойцем она весила очень много, и мне удалось выровнять пол. Тяжело дыша, я привалился к стене, закрыл глаза и замер. Вот сука, что ж так тошнит-то? А во рту всю ночь коты трахались, что ли?

Предстояло решить немаловажную задачу – чем похмелиться? Пиво приятней, но им душу не обманешь. А водкой опасно – можно загудеть дня на три. Один знакомый говорил: "Неосторожное похмелье приводит к длительному запою". Я, конечно, не алкоголик, но лиха беда – начало.

Я абсолютно ничего не помнил из второй половины вчерашнего вечера. Но точно знал, что постепенно вспомню большую часть того, что произошло. А остальное расскажут другие. Хорошо, что память приходит постепенно. Ведь если проснуться, и вспомнить сразу всё, что было… Можно сразу помереть от рака совести2.

В дверь позвонили. Что ж это за скотина пришла спозаранку-то? Я бросил взгляд на часы. Двенадцать. Не особо спозаранку. Я потащился открывать.

– Кто там?

За дверью тишина, сопение и топтание.

– Кто, спрашиваю?

Покашливание, шмыганье носом.

– Да что же это за падлюка измывается? – прорычал я и распахнул двери с твёрдым намерением задушить странного посетителя, расчленить и по кусочкам спустить в унитаз. В образовавшемся проёме нарисовалась отстранённая физиономия Батьковича. Он держал в руках пакет, из которого заманчиво выглядывали горлышки пивных бутылок, и, улыбаясь, глядел в затянутый паутиной угол коридора. На открывшуюся дверь он никак не отреагировал и, по-моему, вообще её не заметил.

– Ты чё не отзываешься? Медитируешь, что ли, бодхисатва хренов? – просипел я.

– Прости, я задумался, – потрепыхал Батькович ресницами и беспомощно улыбнулся. – Я подумал, что тебе нехорошо, и принёс поправиться.

Он протянул мне пакет с пивом. Я принял его дрожащими руками и знаками пригласил гостя зайти.

Минут через десять в моём организме плескались две бутылки пива.

Ещё две ждали своей очереди. Я расслабился и закурил. Циркулярка в голове выключилась, молотобоец взял тайм-аут. Зелёные пятна перед глазами пропали. Жизнь налаживалась! Батькович молча наблюдал за мной и что-то про себя прикидывал.

– Вам нужен басист, – наконец, сообщил он мне.

– Нужен, – согласился я.

– Попробуйте меня. Паша когда-то со мной беседовал на эту тему.

– А инструмент? – спросил я.

– У Палыча есть старое электрическое весло. Переделаем его на басуху. Мы с ним вчера это обсуждали. Слово за тобой.

– Да я не против. Давай попробуем. Может, чё выйдет…

Имело смысл проветриться. Я оделся, две оставшиеся бутылки пива положил в сумку и мы отправились к Палычу.

Палыч тоже болел. Болел он очень горестно и отчаянно. Когда мы пришли, он рассматривал в зеркале свою помятую физиономию и тихонько матерился. Двери нам открыла бабушка. Она провела нас в комнату, где погибала будущая "звезда". Я сообщил о цели нашего визита и попросил показать весло, которое предполагалось переделать в бас-гитару.

Как и следовало ожидать, Палыч абсолютно не помнил своей вчерашней беседы с Батьковичем, и то, что мы собираемся пустить его весло "на переплавку", явилось для него новостью. Но, в принципе, он не имел ничего против. Он выдал Батьковичу весло с условием, что эксперименты по переделке инструмента тот будет производить дома.

– Купишь струны для басухи, поставишь, и всего делов. Только не здесь. Я не вынесу никакой производственной суеты, избавь меня от этого, – попросил хозяин.

Батькович принял инструмент, что-то благодарно пролепетал и тихо испарился. А мы сели допивать пиво. За этим приятным занятием Палыч повествовал о своих ощущениях во время вчерашней "лабы" и после оной. Бодун постепенно уходил, и Палыч вспоминал о чувствах, которые обуревали его вчера с умилением.

– Представляешь, просыпаюсь я ночью, выхожу на балкон. Пьяный в сраку! На небе луна запузыривает! Я стою, ветер трусы на мне развевает! А на душе, чувак, гордость! Как они нас слушали! Как вспомню – слёзы на глазах! Так чуть с балкона не сверзился по пьяни.

Не, думаю, пойду гордиться в хату. А с утра чуть не сдох с бодуна!

Контрасты!

– Угу! Контрасты! Меня Батькович спас. А то я бы загнулся с утра.

– Кстати, что за карн1 был по поводу какого-то концерта?

– Вчера мысля возникла – устроить наше выступление в четырнадцатой школе. На Новый год. Время на подготовку есть. Сделаем программу на час – полтора. И дадим гвоздя. Селя вчера предложил.

Аппаратуру он возьмёт. Сделают входные билеты. Может, чего заработаем? Во всяком случае, в бабки не влетим. Когда ещё будет возможность выступить?

– Это если с басистом. В большом зале без баса беспонтово играть.

Если Батькович справится, то можно рискнуть.

Рискнуть, действительно, стоило. Другой возможности показать своё творчество на настоящей сцене в ближайшее время могло не представиться. Тем более, что остро стоял вопрос с концертной аппаратурой. Мы её не имели, но на этот концерт проблема легко решалась. Двое наших знакомых, Селя и Томек, подрабатывали в фирме, принадлежавшей Селиному соседу Эдику Григорьеву. Фирма эта занималась тем, что обеспечивала звук и свет на концертах разного уровня. А наши знакомые, кроме того, на стороне прирабатывали на дискотеках, арендуя аппаратуру у Эдика, работая с ней и наваривая на этом неплохие деньги. Так что школа заплатит за аренду аппарата,

Селя и Томек скоммутируют всё, а нам остаётся только хорошо выступить. А публика на концерт обеспечена, поскольку опосля будут танцы-шманцы-зажиманцы.

Обсудив все эти вопросы с Палычем, допив пиво и почти окончательно излечившись от мерзкой болезни "бодун", я собрался уходить. Предстояло ещё одно немаловажное дело – встреча с Наташей.

Судя по моему сегодняшнему состоянию, я вчера был вочень глубоком бэйте. Основываясь на своём опыте общения с женским полом, я мог предположить, что у моей девушки есть веские причины сердиться на меня. Подавляющее большинство женщин почему-то нервничает, когда их парни надираются в стельку. Хотя, на мой взгляд, не мешало бы к этому вопросу подходить более снисходительно.

Я купил букет гвоздик, устроился возле невысокого заборчика на остановке и приготовился ждать. По моим подсчётам выходило, что ждать её мне придётся не менее сорока минут. Если исходить из того, что время ожидания в большинстве случаев прямо пропорционально тому, насколько ты провинился.

Но человеку свойственно ошибаться. Она пришла, опоздав всего на десять минут. Пока Наташа приближалась, я наблюдал за её упругой походкой и думал, что либо я преувеличиваю свои вчерашние подвиги, либо она – ангел. Когда она подошла, я всучил ей букет гвоздик и забормотал извинения. Прости, мол, больше не буду, нечаянно, бес попутал, я последняя сволочь, больше не повторится, от волнения, честное слово…