Роберт Стоун - Перейти грань
Памела вышла из ванной с румянцем на лице и повлажневшими губами.
— Мне надо идти, — объявила было она, но тут же навострила ушки. — Эй, что это, Стрикланд?
Они слушали мягкий говор покойной матери Стрикланда, рассказывавшей о том, как она заботится об образовании молодого поколения. В репликах ведущего слышался стародавний сельский акцент и угадывалась давно исчезнувшая манера разговора, со скрытыми интонациями и переходами. Стрикланд услышал свой собственный детский голосок.
Памела слушала, раскрыв рот.
— Что это? — живо спросила она.
— Это надо долго объяснять, — заметил он.
"Я хочу поблагодарить всех здешних л… л… людей за помощь нам", — произнес детский голос Стрикланда.
— Кто это, Рон?
— Это старое радио, Памела. Голос принадлежит мне. Женщина — моя покойная мать.
— Что? — вырвалось у нее.
Он вдруг устал от этой затеи. На самом деле идея была не такой уж блестящей. Только идиот мог предположить в ней подходящую слушательницу. Он остановил запись.
— Она была сделана в старой студии чуть севернее Нью-Амстердама, — устало пояснил он. — Всего в к… к… квартале отсюда. Мы с матерью были нищими и побирались на улицах. Это было "Шоу Макса Льюиса". Люди звонили во время передачи и предлагали нам кто доллар, кто пару.
Она смотрела на него с отвисшей челюстью.
— Что мне еще сказать тебе? Все это происходило, когда тебя еще не было на свете.
— Но это же потрясающе, Стрикланд. Ты и твоя мама, да?
— Я и моя мама.
— Это так прелестно. Вы двое на радио. Кто бы мог подумать, что у тебя была мать?
— Знаешь, Памела, — сказал Стрикланд, — есть такая старая театральная поговорка: легче умереть, чем сыграть комедию.
Она уставилась на него.
— Это угроза! — Она, похоже, была довольна. — Ты угрожаешь мне.
— Чепуха.
— Я не боюсь тебя, ты знаешь.
— Да, я знаю.
— Ты правда намерен сделать картину, где буду только я?
— Да, — подтвердил он, запасаясь терпением. — Это будет мое следующее детище.
— Где буду только я? Дальние планы? Крупные планы? И ничего, кроме меня?
— Они назовут ее "Памела".
— Это звучит авангардистски.
Стрикланд скромно пожал плечами.
— Я не знаю, — колебалась она. — Я не знаю, что делать. Можно, я посмотрю свои фрагменты?
— Я думал, что тебе н… н… надо идти.
— Ну пожалуйста, — взмолилась она, и ему не оставалось ничего другого, как поставить подборку отходов от монтажа "Изнанки жизни", созданную специально для ее созерцания. Он оставил ее в кабинете наблюдать себя на "стинбеке".
Вернувшись на свой жилой чердак, он сбросил ботинки и рухнул в кровать. Из монтажной, где Памела смотрела себя в фильме, доносились визги и возгласы, перемежаемые громкими стонами, которые, достигнув пика, переходили в сплошное завывание.
"Интересно, — думал Стрикланд, — а можно ли вообще сделать еще одну документальную картину на одной Памеле". Ему всегда хотелось попробовать снять такой фильм — об одном человеке. "С ней, — подумал он, — это будет нелегко. Как продраться сквозь эти полчища слов с жестами и обнаружить блестящего зверька внутри? Как вытащить его, оглушенного и дрожащего, на свет Божий? Но зато какой бесценный урок получит мир, взглянув на то, что таит в себе лишенный воздуха внутренний мир всего лишь одной конкретной проститутки. Это будет похлеще, чем ваши фильмы о кладбищах для любимых кошек. Не Меньшим будет смущение при виде того, что кишит в ее черепной коробке. Тени этого лягут на ее приятное лицо и станут видны всем".
Но его могут обвинить в том, что он повторяется. "Опять проститутки". Ведь чаще всего они не понимают того, что смотрят.
Тяжелые раздумья Стрикланда уступили место такой же тяжелой дреме. Вскоре он очнулся и увидел в своем жилище Памелу. Она стояла у окна, приблизив лицо к стеклу. В небе над Нью-Йорком занимался рассвет. В слабом утреннем сиянии на ее лице трепетало по-детски чистое выражение. "Она стоит там, — подумал он, — и смотрит на мир так, словно надеется, что утренний свет спасет ее". Игра света и тени на ее лице делала его еще более преисполненным надежды и ожидания. Зрелище было захватывающим, и он подумал о том, как бы пригвоздить его в кадре.
Памела обернулась и поймала его взгляд.
— Посмотри, — попросила она, — это рассвет. Нельзя ли немного музыки?
Он посмотрел на нее и промолчал.
— Мне холодно, — пожаловалась она — Можно я сяду на кровать?
— Нет, — ответил он. — И тебе вовсе не холодно.
— Ох, — вздохнула она, — какая же ты крыса, Стрикланд.
Перед ним вновь было испещренное прожилками лицо наркоманки с той самой отрешенной, мерзкой и деревянной улыбкой во весь рот. Но сквозь него все равно проглядывало подлинное отчаяние. Проститутка утром, с вожделением взирающая на постель.
— Ты крыса, Рон. — Она играла в игрушки. — Неужели ты не подойдешь и не возьмешь меня за руку?
— Памела, куколка, что ты хочешь от меня?
— Я хочу, чтобы кто-нибудь взял меня за руку, — объявила она.
"Нет сомнений, что ей этого хочется", — подумал он. Глаза ее зияли пустотой, и вся она казалась печальной и потерянной в своей беззащитности. Таким уж для нее было это время суток.
— Дай мне отдохнуть, — попросил он.
5
Браун провел вторую половину воскресного дня на работе, за чтением, среди привычного беспорядка своего кабинета. Он был вторым лицом в местном отделении брокерской компании и его главным сочинителем; все, что требовалось фирме в прозе от рекламных буклетов до писем с требованием уплаты долга, выходило из-под пера Брауна. Он писал тексты к рекламным видеороликам, и сам снимался в них. Он также представлял фирму на выставках и морских салонах по всей стране. Ему платили более высокую зарплату, чем другим брокерам, правда, он получал меньше комиссионных. Тем не менее Брауна не оставляло беспокойство: он опасался, что в один прекрасный день руководство компании сочтет его услуги излишними.
Сейчас он читал книгу капитана Джона Вуда "К истокам Оксуса" 1920 года издания, впервые увидевшую свет в Лондоне еще в 1875 году. Он был полностью поглощен ею.
Ранним утром следующего дня его автомобиль был первым на стоянке представительства «Алтан» недалеко от Зунда. В витрине демонстрационного зала была выставлена до блеска надраенная шестидесятифутовая моторная яхта. Браун открыл своим ключом входную дверь офиса и прошел к себе в кабинет.
Управляющий отделением Росс должен был появиться только к полудню, и Брауну пришлось заняться его делами. Вскоре он проводил переговоры между владельцем и потенциальным покупателем пятидесятифутового яла. Часам к одиннадцати звонки прекратились. Затем позвонил владелец яла и снизил цену на двадцать тысяч.
— Но почему? — спросил Браун. — Вы уже сбросили целую двадцатку. Вам надо остановиться. Я уверен, что он согласится на такую цену.
— Сдается мне, что вы не понимаете. — В голосе мужчины чувствовалось странное возбуждение и слышались какие-то нервные нотки. — В таком разе и не надо ничего понимать. Просто перегоните ему проклятую посудину и все. Заметано?
Браун был задет. Еще один желторотый делец с вульгарным жаргоном желает прослыть пиратом в соленом мире больших лодок. Это всегда вызывало у него отвращение. Он позвонил в офис покупателя, но коммутатор был занят и продолжал оставаться в таком состоянии все время ленча.
В час позвонил Росс и попросил сходить вместо него на деловую встречу с клиентом, которая у него была назначена в Сити-Айленд. Браун, естественно, согласился. Он записал кое-что из того, что ему было продиктовано по телефону, собрал необходимые бумаги и приготовился ехать. Когда он уже надевал куртку, до него вдруг дошло, что на рынке происходит что-то неладное. Но наблюдавшийся в пятницу взлет был настолько убедительным, что он вновь предпочел не беспокоиться на этот счет.
Оуэн позвонил своему агенту в валютную брокерскую компанию. Коммутатор и там был занят. В коридоре ему попался один из молодых брокеров Дейв Джерниган, круглолицый блондин с вечно смущенной улыбкой.
Жена Джернигана была биржевым маклером. Как-то они с Энн обедали с Джерниганами, и Дейв продемонстрировал им своего прелестного четырехлетнего сынишку, который мило шепелявил и оглушительно хохотал. И его папа смущенно спрашивал у Браунов: "Что делать с ребенком, у которого такой ужасный смех?"
Возвращаясь домой, Брауны шутили по поводу уроков смеха, академий смеха, французских гувернеров, обучающих приличному смеху. Но смех и в самом деле показался Брауну ужасным. "Дух эпохи", — заметил он тогда.
— Какие новости на рынке? — спросил Браун своего молодого приятеля.
— А вы не знаете? — удивился Джерниган. — Это было интересное утро.
