Анатолий Вилинович - Остап Бендер в Крыму

— Ни одного, Шура. Только несколько немецких, камрад, например, что означает приятель, друг. Как вы уже это усвоили с Козлевичем.

Адам Казимирович спал, но как только молочные браться взялись за ручки дверец автомобиля, он сразу же проснулся. Провел рукой по своим неизменным усам и спросил:

— Ну, как? Удачно, братцы?

— Удачно, Адам. Едем на улицу Пушкинскую, как нам сказали.

И они поехали. Остап рассказал Козлевичу все, что они узнали у жены графского садовника. И добавил:

— Она тоже была, очевидно, служанкой в покоях графского загородного дома…

— Особенно когда графская родня наведывалась пожить в этом доме, — пояснил Балаганов. — Интеллигентная женщина…

Пушкинская улица пересекала весь город и жила в своем деловом ритме. На ней располагались самые солидные учреждения. Среди нарядных домов выделялось здание городского театра и кинотеатров. Мимо них, позванивая, дребезжал трамвайчик в сторону базара. Шли нарядные дамы с зонтиками от солнца и изысканно одетые нэпманы.

Нужный компаньонам дом был на правой стороне улицы и своим фасадом с большими окнами на трех этажах смотрел на шумную жизнь Пушкинской.

Из какого-то открытого окна этого дома на улицу лились музыкальные аккорды. И Балаганов, еще раз удивив Бендера, сказал:

— На пианино играют.

— Нет, на рояле, братец Шура, — уточнил Козлевич.

— Ну, хорошо, знатоки музыки. Адам в машине, Балаганов со мной. Делаем визит к бывшей графской горничной.

Они вошли в дом, поднялись на второй этаж и остановились перед дверью, обитой серым дерматином.

Остап нажал кнопку звонка. Игра на рояле прекратилась, и перед Бендером в раскрытой двери предстала довольно симпатичная седенькая старушка и высоким голосом спросила:

— Чем обязана вашему приходу, граждане?

— Писатель, а мой коллега из московских «Известий», — кивнул Остап в сторону Балаганова. — Нам бы очень хотелось поговорить с Анной Кузьминичной.

— Да, это было бы возможным, любезные, если бы я была ею, или она была бы дома. Но это не возможно, так как Анна в отъезде. И ничем я не могу вам помочь.

— Как в отъезде? — подался к порогу Бендер, боясь, что исполнительница фортепьянной пьесы захлопнет перед ними дверь.

Догадливый Балаганов, предвидя это, даже подставил ногу под дверь, чтобы предотвратить такое.

— Не изволите нам сообщить, мадам, — перешел Бендер на лексикон обращения, принятого до прихода к власти гегемона пролетариата. — Где она в отъезде и как ее найти, при необходимости.

— Анна Кузьминична вышла замуж за греческого негоцианта и находится сейчас в Севастополе, уважаемые судари.

— О, прекрасно, у него как раз задание, написать о героическом Черноморском флоте. Не будете ли так любезны, мадам, сообщить нам адрес Анны Кузьминичны? — продолжал говорить с улыбкой на лице Бендер.

— Почему же, это не секрет… Проспект Нахимова, дом… Вы родственник ей или по делу какому?

— Не родственник, по поручению ее маменьки Клавдии Алексеевны, уважаемая сударушка.

— Весьма странно, что ее маман не знает, что Анна вышла замуж, и она в отъезде. Впрочем, последнее время у них разногласия в некотором роде, — усмехнулась старушка. — Да, Анна в музее Херсонеса служит, как она писала, — добавила пианистка.

— Шура, заведите учет наших знакомств и посещений, — сказал Бендер, когда они возвращались к машине. — Ведь надо же такое, дочь выходит замуж за греческого негоцианта, ее маман и не ведает об этом.

— Может быть, она и ведает, командор, да не захотела нам говорить об этом. На случай нашего повторного посещения ее, чтобы мы ей что-нибудь и сообщили о ее доченьке.

— Возможно, возможно, рыжеголовый мой друг. Предположительно, это может быть и так, — согласился Остап.

Козлевич не спал в машине, не сидел в ней, а открыв капот, занимался ее мотором. Захлопнув капот, он взглянул на своих друзей и спросил:

— Надеюсь и здесь удачно, Остап Ибрагимович?

— Отчасти, отчасти, Адам. Та, которая нам нужна, выскочила замуж за греческого торговца и сейчас находится в Севастополе. — Бендер, сев в машину, сразу же раскрыл карту. — Посмотрим сколько километров до черноморской гавани? Да, примерно километров семьдесят, если верить карте. Но все дела надо делать с утра, камрады. Предлагаю совместить обед с ужином и заночевать в гостинице «Московской», которую мы проезжали, помните, в окружении извозчиков?

— Но я по-прежнему, капитан, ночую в машине, — покачал головой Козлевич.

— Ну, это уже, как правило, Адам Казимирович, — засмеялся Бендер.

— Можем чередоваться, Адам Казимирович, — предложил Балаганов.

— Да нет, мне уже привычно, братец, спи в постели, — усмехнулся непревзойденный автомеханик.

Глава III. В СЕВАСТОПОЛЕ

За несколько дней до приезда Бендера и его единомышленников в Севастополе произошли события, которые на первый взгляд никакого отношения к компаньонам не имели.

В одном из кабинетов городского ОПТУ шел допрос:

— Ты, мать, не финти, выкладывай все как на духу. Говори, где взяла эти деньги? — допрашивал оперативник старую женщину в выцветшем ситцевом платке.

Задержанная по фамилии Коростылева сидела на табурете и молчала.

— Соберись с духом и отвечай, представь, что я священник…

Старая поправила свой мешок с семечками, лежащий у ее ног, и ответила:

— Как же я представлю, что ты священник, ведь рожа-то у тебя лихоимская, прости мя, господи. Лужаться я тебя пужаюсь, а представить тебя в церковном виде не могу.

— А ты поднатужься, — откинулся на спинку стула Донцов, такая была оперативника фамилия. — Пофантазируй, может, что и получится.

— Фантазию побоку, — вошел в это время начальник. — Это не каждому дано. За что задержана? — присел он на стул.

— В ларьке кооперации, товарищ Железнов, на эти вот деньги — доллары, — показал Донцов, — хотела купить ситцу. А где взяла, не говорит старая.

Начальник ОШУ среднего роста, в военной форме, но без знаков различия, осмотрел десятидолларовую купюру. Она пахла не то парфюмерией, не то еще чем-то ароматизирующим.

— Интересно, — произнес он. — Вы, гражданка, объясните нам самыми простыми словами, как попали к вам эти деньги?

Коростылева поправила свой мешок, платок на голове, и ответила:

— У меня, гражданин хороший, уже язык отсох объяснять вот этому начальнику, как это было.

— Ну а что все-таки было? — приветливо взглянул на нее старый гэпэушник.

— Эти деньги я получила от покупателя за семечки, — быстро ответила Коростылева.

— Где же это вы нашли такого дурака, который за семечки долларами платит? Сейчас по курсу, гражданка, один доллар котируется в банке золотыми рублями.

— Ух, ты, аист! Золотыми червонцами?

— Будем говорить правду?

— Само собой, гражданин хороший… — согласилась задержанная. — Нашла я эти деньги. Прости мя, господи, душу грешную…

С едва заметной улыбкой начальник смотрел на нее, спросил:

— Где нашли?

— Когда он это… Платок вынимал, чтобы карман для семечек ослобонить, заграничные деньги возьми и выпади…

— А откуда вы узнали, что на них можно купить мануфактуру?

Коростылева удивилась.

— А, то как жеть, все говорят, что на них можно… заграничные деньги цену имеют, а остальные — бумага, прости мя, господи…

Железнов встал, прошелся по комнате, помассировал руки, остановился пред старухой и, внимательно глядя ей в глаза, спросил:

— Вы этого человека запомнили, уважаемая?

— Зрение у меня не особливо, — отвернулась женщина.

— Пользуетесь очками?

— Аптека не прибавит века, — усмехнулась она.

— Вполне возможно… — продолжал смотреть на задержанную пристально начальник. — И все же, какой он?

Коростылева помолчала, как бы вспоминая, и, обдумывая каждое слово, ответила негромко и медленно:

— Мужик твоих лет, гражданин. Роста низкого, светленький такой… Большего не припомню.

— Эх, гражданка, гражданка, — осуждающе смотрел на нее Железнов. — Неправду говорите, неправду. Вот пойдите в соседнюю комнату, посидите, отдохните, подумайте как следует, а потом мне, лично мне, начальнику ОПТУ города, и расскажете все, как оно есть. Ясно?

— Да, уж тебе, ясное дело…

— Донцов, возьмите под свой надзор задержанную. А когда она надумает говорить правду, доставьте ее ко мне.

— Понял, товарищ начальник, — встал тот. — Прошу, гражданка. Коростылева встала, всхлипывая, взяла с пола свой мешок и побрела к двери, причитая:

— Ох, господи, боженька наш, пропала, пропала моя головушка старая…

Железнов посмотрел на часы и заторопился в свой кабинет. Там уже собрались все сотрудники отдела, ожидая начала оперативного совещания. Когда их начальник вошел, все разговоры сразу смолкли.