Джефф Николсон - Бедлам в огне
– Неужели ты не можешь найти своему обаянию другое применение? – спросила Никола. – Нельзя уважать человека, который способен на такой обман.
– Но я тебя не обманываю. Я с тобой абсолютно честен.
– Да. Но если ты можешь обмануть весь мир, то кто знает, в чем ты обманываешь меня?
– То есть?
– Кто знает, чем ты занимаешься в те вечера, когда не встречаешься со мной?
– Торчу в своей каморке и читаю.
– Это ты мне так говоришь, но теперь нам известно, что ты способен на все.
Я поверить не мог, что Никола относится к этой истории настолько серьезно. Удивительно: случившееся почему-то значило для нее слишком много. Мне показалось, что в лучшем случае она переигрывает, в худшем – сошла с ума.
– Это же такие пустяки, – сказал я. – Всего лишь розыгрыш.
– Ну тогда и не делай этого. Скажи Грегори Коллинзу, что никуда не поедешь.
– Но у меня нет никаких причин отказываться.
– Есть – я тебя об этом прошу. Для тебя это, может, и пустяки, а для меня очень важно, понимаешь?
Да, она меня загнала в угол. Никола имела полное право утверждать, что предстоящая поездка и в самом деле немало значит для меня. Мне совершенно не хотелось отказываться, и если Никола желала взвинтить ставки, я тоже готов пойти на это.
– Неужели будем из-за этого ссориться? – спросил я.
– Тебе решать.
– Нет, не мне. Нам.
– Если ты поедешь в Брайтон и выступишь с этой нелепой декламацией, мы и вправду можем поссориться.
– Но можем и не поссориться, так?
До этой минуты мне вовсе не хотелось ссориться с Николой, но теперь такая перспектива показалась вдруг на удивление заманчивой.
– Я дам тебе знать, – ответила она. – До свидания, Майкл.
Никола ушла, и я не знал, уходит она навсегда из моей жизни или нет; не знал я и того, что мне сулит наш разрыв: останусь я несчастным или, напротив, почувствую себя вполне счастливым. Мне хотелось броситься вслед за Николой, но было очевидно, что так я лишь затяну наш спор, а он в тот момент выглядел неразрешимым. Я остался в очереди и отправился в кино один. Фильм оказался полным дерьмом. Я ушел с середины.
4
В поезде до Брайтона меня изводила нервозность, но не страх. У меня было предчувствие, что все пройдет удачно. Я отобрал несколько отрывков для чтения, вполголоса отрепетировал их в тесном уединении своей жуткой комнатенки и понял, что справлюсь запросто. Так что первая часть вечера – собственно чтение отрывков из книги – совершенно не беспокоила меня. А вот с ответами на вопросы наверняка придется сложнее, тут нужна немалая доля импровизации. Ответы – по поводу писательских приемов, источников вдохновения, любимых авторов – я продумал заранее, так что в поезде ощущал душевный подъем. Я ничего не выдумывал, нет – я обратился к первоисточнику: поговорил с Грегори Коллинзом, но его взгляды оказались такими ходульными и унылыми, что мне пришлось как следует потрудиться над его ответами, дабы придать им выразительности и необычности, в то же время не искажая сути.
Самым сложным я считал не само выступление перед публикой, а непринужденную болтовню с хозяйкой магазина и неформальные беседы с поклонниками во время дружеской выпивки. Вот где потребуется импровизация. Дело могло оказаться не столь уж простым, но все же особого страха я не испытывал. Напротив, чувствовал себя спокойно, уверенно и нисколько не сомневался, что справлюсь. Для себя я решил: сделаю все возможное, чтобы убедительно сыграть Грегори Коллинза, ну а в самом худшем случае – сыграю самого себя.
На станции меня встречала женщина, которая и устраивала встречу с читателями, ее звали Рут Харрис, она-то и была единоличной владелицей “Книжного магазина Рут Харрис”. Очень любезно с ее стороны встретить меня на станции. Я с удовольствием и сам бы нашел дорогу до ее магазина, но такое отношение было приятно. Понятное дело, я не знал, как Рут выглядит, но едва вышел за барьер брайтонского вокзала, как услышал сзади бойкий женский голос:
– Я вижу, фотография вовсе не льстила автору. Живьем ты полный очаровашка.
После чего меня шлепнули по заду.
Я обернулся и увидел перед собой женщину вполне определенного возраста – скажем, лет пятидесяти; некогда она, наверное, была очаровательной, в богемном смысле этого слова. У нее были белокурые волосы – наверняка крашеные, губы и веки покрывал изрядный слой темной косметики, а глубокий вырез выставлял напоказ ложбинку между грудями. Женщина курила тонкую сигару.
Я еще пребывал в том возрасте, когда люди не представляют, что после сорока возможна сексуальная жизнь, не говоря уж о сексуальной привлекательности, но, оглядываясь назад, я понимаю теперь, что Рут Харрис была привлекательной и миловидной женщиной и многие мужчины с превеликой радостью получили бы от нее шлепок по заду. Но тогда я немного испугался.
– Меня зовут Рут Харрис, – сказала она. – Рада, что вы смогли приехать.
– Грегори Коллинз, – представился я и протянул руку, изо всех сил стараясь выглядеть уверенно, решительно и профессионально. Я помнил, что впервые в жизни называюсь не своим именем.
– Надеюсь, вас не смутят мои слова, но, по мне, так не очень-то вы похожи на писателя.
Но слова ее меня смутили. Вдруг показалось, что вся моя затея лопнула, – на самом же деле то был всего лишь очередной комплимент.
– Да-да, для писателя вы чересчур уж красавчик, – продолжала Рут Харрис. – Мне попадались только бородатые пузаны все в перхоти и с запахом изо рта.
– Правда? – спросил я. – А я думал, что у всех писателей романтичная наружность, всклокоченные волосы и развевающиеся накидки.
– Только в моих мечтах, – туманно ответила она.
Рут повела меня через привокзальную стоянку, и мы сели в старенький потрепанный “вольво” – рассадить слушателей. Увидев мое замешательство, Рут Харрис невозможно узкими проходами между стеллажами потащила меня в заднюю комнату, точнее – в хлипкую пристройку с односкатной крышей, прилепившуюся к тыльной стене магазина. Пол был из проржавевших железных листов, а стены – из плохо подогнанной вагонки. Из многочисленных щелей тянуло холодом, и единственная лампочка под самым потолком непрерывно раскачивалась. На небольшом пространстве жались друг к другу штук двадцать раскладных стульев, табуретов и упаковочных ящиков, расставленных в несколько рядов так, чтобы человек мог с трудом втиснуть между ними ноги. В углах и на полках громоздился совсем уж никудышный ассортимент: журналы “Друг народа” и “Пикантные новости”, мятые футбольные программки, поваренные книги с коростой засохшего теста.
– Я понимаю, что это не “Палладиум”[17], – сказала Рут Харрис, – но мы провели несколько на редкость успешных литературных вечеров. Особенно удались чтения из Джона Фаулза.
Мы вернулись в основное помещение магазина – дожидаться наплыва публики. Я уже предчувствовал катастрофу, но утешался, что масштабы ее будут умеренны. Слишком убога и провинциальна обстановка, чтобы представлять серьезную угрозу. Назначенный час близился, и я тихо радовался, что публика не торопится. Я даже стал надеяться, что никто так и не появится и я спокойно уеду ближайшим лондонским поездом. Конечно, это было бы слишком унылым финалом моей авантюры, но внимание Рут Харрис тяготило все больше: она то пыталась напоить меня травяным чаем и скормить булочки с инжиром, то размышляла вслух, где можно после выступления перекусить и поболтать тет-а-тет. Бесславное возвращение начинало казаться мне все более желанным.
Внезапно дверь магазина распахнулась и внутрь ворвалась молодая женщина в расстегнутом красном пальто – она пристально смотрела на меня, не замечая стопок книг и журналов, сшибаемых по дороге. То была женщина, которой предстояло самым драматичным образом изменить всю мою жизнь. Если бы это было кино, тут зазвучала бы соответствующая музыка: нарастающие аккорды, предвестники грядущих перемен и безграничных возможностей. А так у меня не возникло даже предчувствия. Я лишь подумал, что она ослепительно красива.
Подозреваю, труднее всего описывать тех людей, которые тебе особенно нравятся. Ты хочешь, чтобы другие прониклись к ним теми же чувствами, а это, конечно, чересчур серьезное требование. Например, ты находишь женщину очень привлекательной и пытаешься ее описать, пышные рыжие волосы, карие глаза, стройное гибкое тело (все это наличествовало у незнакомки). Но быть может, читателю совсем не нравятся рыжие волосы, карие глаза или стройные гибкие тела, поэтому для него (или для нее) ты описываешь человека, который заведомо лишен и намека на привлекательность.
Тогда ты решаешь описать ее в более туманных выражениях: говоришь, что у нее тонкие черты лица, изящное тело, приятная наружность – ведь утонченность, изящество и приятность по душе почти всем. Но проблема в том, что ты описываешь уже не реальную женщину, а лишь идею женщины.