Джойс Кэри - Из первых рук
— Не может быть!
— Почему не может? Он же был их противником. Только он собрался переметнуться в их лагерь — бац! Его выкинули за дверь. Остались три девушки в трех садиках. Славные девушки. Славные картинки. Но почему-то никто больше не хотел покупать 'миленьких девушек в миленьких садиках. Джимсоновских девушек. Только берн-джонсовых и россеттиевских девушек. И моим родителям и всему их многочисленному потомству стало нечего кушать. — Я проглотил остаток пирожка, чтобы скрыть свои чувства. Я не знал, переживу ли я эту ночь без своей картины. Когда я ничего не пишу, у меня всегда неуютно на душе, но когда я пишу, я вообще больше ни о чем на свете не могу думать.
— Мистер Дж-джимсон, как, по-вашему, стоит поступить в художественную школу?
— В художественную школу? Кому?
— Мне.
— Убирайся сейчас же. Кыш! Отправляйся домой. — И я выгнал его. Я хотел грустить без помехи. Хотел погоревать о своем отце. Как он страдал! Даже больше, чем бедная мама, которая смотрела, как он страдает. Ведь ей приходилось еще и о детях заботиться. Их было семеро. Дети — это долг. А обиженный на судьбу человек с разбитым сердцем был для нее всего лишь, обязанностью, причем предосадной. И он сам об этом знал.
Глава 7
Холодное утро. Ноги не гнутся. Не взглянул на Адама и Еву. Вдруг они еще не вернулись. Сразу вышел.
Иней на траве как сгущенный лунный свет.
Луна высоко в небе, просвечивает насквозь. Как полынья во льду. Птичий базар. Воробьи взъерошены, как метелочки для пыли. Встретил своего друга Оллиера; он разносил утреннюю почту. Капля у него на носу как жемчужина, еще две на усах — бриллианты.
— Доброе утро, мистер Оллиер. Не знаете, где бы мне выпить чашечку кофе?
— Доброе утро, мистер Джимсон, не выпьете ли со мной минуток через пять?
— С удовольствием, мистер Оллиер.
— Это вы мне доставите удовольствие, мистер Джимсон.
Прошелся взад-вперед по улице, чтобы размять суставы. Солнце взбирается на небо по гряде облаков, похожей на груду шлака. Сплошные искры. Этого красками не передашь. Искусство имеет пределы. Все имеет предел. И мои пальцы, распухшие в суставах. Нет пальцев — нет артрита, есть артрит — нет искусства. Старик Ренуар писал своих красных девушек кистями, привязанными к запястью. Лучшее из всего, Что он сделал. Монументально.
Гордыня павлина — слава Господня.Похоть козла — щедрость Господня.Неистовство льва — мудрость Господня.Нагота жены — творенье Господне.
И нагота этих деревьев, тротуаров, домов, красного носа и белых усов старого Почтаря.
— Хороший денек, мистер Оллиер?
— Холодновато для октября. Деревья скоро совсем облетят.
— Вы совершенно правы, мистер Оллиер.
— Придете на собрание, мистер Джимсон?
— Опять собрание?
— Да, десятого. У мистера Планта, как всегда.
Мистер Плант — наш старый друг. Плант, Оллиер и еще человека три-четыре организовали клуб и устраивали собрания. Приглашали лектора из Общества самообразования рабочих, или учителя, или священника, чтобы тот прочитал им лекцию, и часа два обкуривали его. Цель: женатым — вырваться на вечерок из дому, холостякам — найти дом на вечерок. В Лондоне таких клубов пропасть. Многие из них — просто привычка: несколько старых друзей собираются в пивной, чтобы потолковать о собаках, религии, правительстве и положении в Европе. Мне нравился клуб Планта, потому что Плант угощал друзей пивом.
— Спасибо за приглашение, Уолтер, — сказал я. — А какая тема?
— Не знаю, — сказал Оллиер.
— В прошлый раз говорили о Рескине, да? — сказал я.
— Откуда вы знаете? — удивленно сказал Оллиер. Мы как раз заходили в кофейную Корнера.
— Потому что чаще всего лекции бывают о Рескине и Платоне, об Оуэне или о Марксе. Но Рескин стоит на первом месте. Я думаю, в Лондоне каждый вечер одновременно читается не менее пятидесяти лекций о Рескине.
— Рескин, кажется, был хороший писатель? — сказал Почтарь. Он человек скромный и из вежливости никогда ничего не говорит в утвердительной форме. — Две чашки кофе, милочка, и четыре куска хлеба с маргарином и повидлом.
— О да, лучший писатель среди художников.
— Говорят, он хорошо разбирался в искусстве?
— О да, лучший художник среди писателей. — На голубую клеенку пролилось немного кофе, и я стал подправлять лужицу, пока посередке не вышел забавный островок. Непонятно только, на что он мог мне пригодиться.
— Я думал, Рескин высоко ставил искусство, — сказал Почтарь.
— Именно, — сказал я. — В деньгах он не нуждался. Надо же было чем-то занять свой досуг.
— Мистер Плант тоже высоко ставит искусство.
— Мистеру Планту тяжело пришлось в жизни. Одни идут по верхней дороге, другие идут по нижней...{7}
Я увидел, что голубой островок напоминает человека на коленях, вроде моего Адама. Но у него не было правого плеча. Одна линия от затылка до зада. Какая линия, пальчики оближешь! Я влюбился в эту линию. Стоп, подумал я. Чем черт не шутит. Выдвинь плечо вперед. Да, пусть он протягивает! руку, а Ева отталкивает ее. Да, да, она у нас скромница. Отражает первый натиск. И эта расчудесная линия как раз пересечет змия. Змия придется задвинуть за Адама, чтобы не было двух цилиндров по вертикали. Прекрасно... Змия надо сделать потолще... толще, чем Адам. Толстый и стоит колом. И красная чешуя в контраст к бело-голубому Адаму.
— Как, вы уже уходите, мистер Джимсон? — сказал Почтарь. Сам я этого не заметил, но я действительно шел к двери.
— У меня деловое свидание, — сказал я.
— Выпейте сперва еще чашечку. — У Почтаря сделался грустный вид. У него очень сильно развито чувство приличия. Верно, потому, что он носит усы. Рожден быть герцогом. Превосходные манеры. Никогда не торопится.
— Простите, Уолтер, — сказал я, — но это очень важное свидание. Я спешу.
Глава 8
И я помчался в сарай. Ну и что, сказал я. Может, в этом что-то есть. А может, нет. Но, по правде сказать, у меня было чувство, что я поставил на ту лошадку, что надо. И когда я замазал чертов мослак, который был у Адама вместо плеча, и переделал спину, чувство это так усилилось, что я схватил сам себя под уздцы. Тпр-ру, сказал я, не слишком-то резвись. Возможно, эта проклятая старая холстина и превратится со временем во что-нибудь путное, возможно, и нет. Скорее всего нет.
Вдруг меня так дернули, что я чуть не грохнулся. Передо мной была Коукер при полном параде. Добротный костюм из твида, мужские туфли, на бычьей шее — кроличье боа. Никаких украшений. Коукер одевалась респектабельно. А что еще прикажете делать, когда у тебя ни кожи, ни рожи.
— Чем это вы занимаетесь, мистер Джимсон, ради всего святого?
— Ничем.
— А что это за синяя штука? Если это человек, так он больше смахивает на лошадь. И почему у него только одно плечо?
— Это просто картина, Коуки.
— Ну, я, видно, ничего в этом не смыслю.
— Видно, так.
— Это, видно, вы и называете искусством?
— Видно, так.
— А кто обещал ждать меня на автобусной остановке?
— Так ведь это в среду.
— Сегодня и есть среда. Я специально отпросилась на все утро.
— Неужели? Какая жалость! А я договорился тут с одним типом встретиться насчет картины. Можно подзаработать... — И так далее и тому подобное. В общем, стал ей заливать. Потому что, сказать по правде, мне ужасно хотелось работать. И потом я прекрасно знал, к чему приведет ее затея. К неприятностям. К спорам. Даже к обидам. Последний раз я видел Сару Манди три года назад и больше не хотел ее видеть. Я был слишком занят, — Мне очень жаль, Коукер, но не упускать же такой случай. Тут пахнет сотней-другой фунтов, я смогу отдать тебе долг.
— А это правда?
— Честное слово.
— Вы такой лгун, мистер Джимсон.
— Как перед Богом!
— Когда, вы сказали, у вас назначена встреча?
— В половине десятого в кофейной Корнера.
— Я подожду.
— Ты опоздаешь к открытию бара.
— Стоит того, если, вы вернете мне долг.
И она осталась. Работать я больше не мог. Только вид делал. Отправился с ней в кофейную в половине девятого и поднял шум из-за того, что «тип» не пришел. Коукер явно догадалась, в чем дело. Даже не угостила меня кофе. Итак, на автобус.
Да, с картиной я завяз. Мне казалось, я окончательно ее погубил, Адам был похож на лягушку — и чему тут удивляться! Мне хотелось дать Коукер хорошего тумака. Но однажды, когда я попытался ее шлепнуть — сама напросилась, — она так огрела меня, что чуть не сломала мне челюсть. О фонаре под глазом я уж не говорю. А потом спустила с лестницы. В классическом стиле. Пинком в зад. Впрочем, это даже не пинок, если его даст мастер своего дела. Скорее задотычина ногой чуть пониже крестца. Я скатился вниз со скоростью ракеты и насажал себе столько синяков, что две недели потом не мог ни снять штанов, ни надеть ботинок, ни почесать в затылке. И сейчас смешно, как вспомню. Люблю Коукер. Женщина с характером. Кремень. В следующий раз, когда мне вздумается побеседовать с Коукер на равных, я захвачу с собой молоток.
