Эргали Гер - Кома
К зиме 99-го вставили окна и перешли к отделочным работам. А тут и Ельцин отрекся. Осталось совсем чуть-чуть. Поговаривали, что Пал Палыч орет на всех, еженедельно тасует рабочих по корпусам, дабы не только свои собственные квартиры отделывали. Строители и впрямь ходили как ошалелые, заражая общагу предпраздничной лихорадкой.
Ага.
В середине мая, за неделю до госприемки, Совет братства собрался в верхнем фойе кинотеатра “Форум”. Почему не в общаге, как обычно, и почему так срочно, в четверг, за три дня до воскресного собрания – никто не знал. Пал Палыч отнекивался, но был собран и замкнут – значит, что-то случилось. Настороженные члены Совета – в последнее время все и так держались на пределе сил – расселись по креслам. Учитель, склонившись над журнальным столиком, с ручкой в руках вычитывал какие-то документы. Потом кивнул Пал Палычу: мол, начинай. Тот откашлялся и вышел на середину фойе.
Доклад был краток и сокрушителен.
В собственности братии осталось триста квартир. Остальные в течение года перепродавались на сторону, дабы не останавливать стройку. В результате сто пятьдесят братских семей (шестьдесят из них обретались в общаге) лишились своего законного, давно оплаченного жилья.
Кто-то охнул, кто-то смачно выругался, кто-то схватился за сердце. Учитель, с укоризной взглянув на сквернослова, постучал “паркером” по столу. Пал Палыч продолжил:
– Вопрос стоял так: либо мы замораживаем стройку и в результате теряем все – либо отгрызаем себе лапу, как это делают лисы, и выбираемся из капкана. Мы выбрали второй вариант…
– Кто это “мы”?! – спросил профессор Волков.
– Мы – это Пал Палыч и я, – пояснил Учитель. – Сергей Владимирович, я вас очень прошу: давайте дадим Пал Палычу выступить. Очень важно, чтобы члены Совета овладели ситуацией до конца. Понимаю, что ситуация чрезвычайная. Потому и прошу…
Профессор сокрушенно кивнул.
– Так вот, о втором варианте, – продолжил Пал Палыч. – Через неделю мы начинаем заселять “Белый голубь” – это раз. Мы сохранили за собой управляемость кондоминиумом – это два. Что касается минусов… Мы сделаем все возможное, чтобы приживить отгрызенную лапу. Братьям и сестрам, остающимся в общежитии, будем оплачивать аренду. Будем тянуть их за собой и потихоньку вытаскивать. Впереди новые проекты. По десять-пятнадцать квартир в год – это в наших силах. Вытащим всех, кто останется на плаву. Это наш долг в прямом и переносном… То есть во всех смыслах. И мы это сделаем.
– Огласите, пожалуйста, весь список, – глумливо прогундосил профессор. – Очень хочется знать, кого вы оставили на плаву.
Пал Палыч замешкался, оглянулся на Учителя. Тот встал. В руке у него затрепетал список.
– Я зачитаю фамилии тех, чьи квартиры проданы дважды, – сказал Учитель. – Сразу скажу: фамилий присутствующих в нем нет. Так что давайте без паники. И еще. Представьте ситуацию, когда евреям, избранным в юденрат гетто, немцы приказывали выставить двести, триста, тысячу человек на расстрел, и евреям самим приходилось составлять “расстрельные” списки… То есть я очень прошу: не спрашивайте, чем мы руководствовались, составляя свой список. На этот вопрос у меня нет ответа…
В наступившей тишине Учитель огласил сто пятьдесят фамилий. Отец Александр Жуков, сидевший справа от Комы, все это время беззвучно молился. Сама Кома лишь изредка открывала глаза. Смотреть было больно. Пожалуй, после Учителя она лучше всех знала людей, на ее глазах вычеркиваемых из жизни. Во всяком случае, каждого из шестидесяти, проживавших в общаге (а с членами семей набиралось сотни полторы). И – конечно же – там был отбор. Волчья выбраковка припадочных, угловатых, несогласных, беспомощных… Пал Палычу и не снилось такое знание людей, живущих в общаге. Таким знанием, кроме Комы, обладал только один человек на свете.
Зато Пал Палыч хорошо знал своих строителей. Из них в список “лишенцев” вообще никто не попал.
– Вот так, – сказал в пустоту Учитель, зачитав сто пятьдесят фамилий. Постоял, потом вернулся на свое место за столиком и отчужденным голосом предложил:
– Теперь вопросы…
“Апостолы” заерзали, завздыхали, затем сотник Иван Андреевич Латышев, пухлый жизнерадостный очкарик, откашлялся и спросил:
– И как же теперь прикажете людям в глаза смотреть?
– На вас нет вины, – жестко ответил Учитель. – Вина целиком на мне. Впрочем, если кто-то посчитает возможным отказаться от своего жилья в пользу обездоленных, сообщите Пал Палычу. Дело поправимое.
Пал Палыч кивнул, подтверждая сказанное.
Желающих не нашлось.
Не давая “апостолам” опомниться, Учитель заговорил о предстоящем воскресном собрании. Братьям и сестрам предстоит узнать горькую правду. Он, Учитель, выступит и расскажет все как есть, без утайки. Это его крест, его долг по отношению к людям. Но всякое коллективное мероприятие заключает в себе так называемый организационный момент. Суть момента в том, что его надо организовывать. То есть необходимо, чтобы к воскресному собранию реальным собственникам были выданы ключи от квартир. Недаром политикусы всех стран и народов талдычат: дайте мне оргмомент, и я переверну мир. Вот они и перевернули его с ног на голову. Тем не менее: необходимо сделать все, чтобы сохранить братство. И если для этого нужно, чтобы до воскресенья члены совета молчали о том, что узнали сегодня – значит, они будут молчать. И если нужно, чтоб за Учителем, пока он будет говорить с залом, сидели в президиуме члены совета, то, значит, так тому и быть – они выйдут и будут сидеть в президиуме. Нет, это не перекладывание вины. Это всего лишь оргмомент. Далее…
Далее как в тумане. У Комы все плыло перед глазами, и слух поплыл, и сама она поплыла, устав бороться с течением. На всякий случай незаметно сунула под язык таблетку валидола – и поплыла вниз по большой реке, впадающей в мертвое море.
– Кома, останься, – попросил Учитель, когда галдеж кончился и “апостолы”, не глядя друг на друга, засобирались домой. Кома кивнула. Почему-то она догадывалась, что ее попросят остаться.
– Что скажешь? – спросил Учитель.
– Что скажу, Николай Егорович… Страшно за вас, за себя, за всех. Только я их не брошу, Николай Егорович. Не смогу.
Учитель с Пал Палычем переглянулись.
– Кома… – сказал Учитель. – Комэра Георгиевна… Понимаешь, какая штука… Мы тебя тоже слегка подрезали. У вас с Алексеем будет большая двухкомнатная квартира…
– Семьдесят квадратных метров, на пятом этаже, – заторопился Пал Палыч. – Плюс свой кабинет – так же, как в общаге. Мы очень рассчитываем на вас, Комэра Георгиевна. На то, что вы будете старшей по корпусу…
– Зато на одну семью пострадает меньше, – закончил Учитель.
Кома задумалась – точнее, попыталась задуматься. Не получилось.
– Двухкомнатная так двухкомнатная, – решила она. – Тем более с кабинетом. Только пока что я старшая по общаге. И не уйду, пока всех не вытащите.
– Это как?
– Алексей пускай вселяется, а я… Я своих не брошу.
– Хочешь побыть комендантом ада? – жестко спросил Учитель.
– Лучше уж комендантом ада, чем на чужом горбу в рай. Поздно мне, Николай Егорович… Поздно меняться.
Она встала, не чуя под собой ног.
– У Кати Вахрушевой две девочки, – вспомнила она напоследок. – Старшая школу в этом году заканчивает, младшая в третьем классе. Одна их тащит, без мужа. Не дайте пропасть девчонкам, Николай Егорович.
Учитель сухо кивнул. Что-то дрогнуло в его лице.
– Послушай, Кома…
– Не могу, Николай Егорыч! – призналась Кома. – Что-то с головой, наверное… А про Вахрушеву – не забудьте, Христом Богом молю. Катя за вами на край света поползет на коленках. Такими кадрами не бросаются.
И вышла на ватных ногах – в свою жизнь.
Еле-еле доползла до общаги. Алексей, как только увидел мать, вызвал “скорую”, хотели забрать в больницу с подозрением на микроинфаркт, но Кома наотрез отказалась. Боялась, что обвинят в дезертирстве. Два дня, вплоть до страшного воскресенья, валялась у себя в кабинете. Лешка ходил за ней совсем как в детстве, когда был маленьким и заботливым: бывало, Кома сляжет с приступом язвы, а он, хромой пацаненок, с удовольствием играл в заботливого сыночка. Вот и теперь включился, только без наигрыша. Подогнал Фриду на предмет супчиков, сам кормил Кому с ложечки – в пятницу она даже руки не могла выпростать. Все-таки пришлось сказать про квартиру: прости, сынок, ужали нас с тобой до двухкомнатной. Не будет тебе отдельного жилья, пока не помру. Лешка даже не удивился – как будто ждал. И ладно, сказал. Было б из-за чего убиваться. Будешь за мной ходить до старости, вот и все.
– Кого-то еще ужали? – спросил он, переварив новость.
Кома покачала головой: слово, данное Учителю, стояло поперек горла.
– В воскресенье, – прошептала она. – В воскресенье, после собрания…
– Скоты, – выругался Алешка.
