Марен Мод - Сальто ангела
пяти домах для слабоумных. Ему тоже нет места в этом мире. Грубый, непредсказуемый, он — одна из навязчивых идей моего отца, наверное, предвестница тех, которые придут ему в голову позже. Этот неудавшийся ребенок напоминает ему о несчастье с его первой женой и о долге его второй жены. Я плохо во всем этом разбираюсь, но я прекрасно сознаю, что мои мелкие сексуальные проблемы находятся где-то далеко на заднем плане.
Наступает час информационной передачи по радио, и разговор переходит на тему новой войны. Отец атакует по каждому поводу. Любитель поесть, он бросается на свою тарелку, как в атаку; бывший репатриированный пленный, он нападает на де Голля, генерала, который никогда не был на войне. Франция вновь зовет де Голля!.. Франции нужен де Голль! У них только одно на языке, точно он спаситель мира, этот двухметровый военный в своей неизменной фуражке. Пусть они нас оставят в покое. Главное — независимость, Алжир требует независимости, и это его право и наш долг. Боже мой, чего они хотят? Войны?
Мама молчит. Алжир ее не интересует. Назначения в Банке Франции ей кажутся гораздо более важным событием.
После Алжира и де Голля обсуждаются другие темы — депутат, папин товарищ, военный врач, помогавший ему, его культурные и политические симпатии и так далее.
Раньше у меня был отец. Он водил меня в школу, следил за моими успехами, защищал меня от внешнего мира, но теперь он отворачивается от меня. Я сам не знаю, когда это случилось, но у него что-то изменилось в голове.
Я начинаю его ненавидеть, этого типа весом в центнер, бывшего чемпиона по регби, который теперь сутулится в свои 45 лет. Он, ворча, листает страницы «Франс обсерватёр» и «Экспресс». Утром он уходит, надев берет, если погода ветреная, — средний француз в старом пиджаке и старых брюках, с портфелем учителя и с громогласными речами диссидента. У него были проблемы с академической инспекцией, за ним стали больше наблюдать, поскольку его философия — полукоммунистическая, полупужадистская — плохо влияет на учеников.
Заканчивая свое нытье, он жалуется, что у него болит шея, или голова, или живот, или еще что-нибудь.
С некоторых пор он без конца посещает врачей. Последний врач, к которому он обращался, живет в нашем доме. Меня посылают за ним очень часто, слишком часто, чтобы я мог поверить в реальность его физического страдания. Мама только пожимает плечами, глядя на россыпь пилюль, а врач, имеющий несчастье быть не только нашим соседом, но и сыном друга моего отца, в бессилии опускает руки, как только видит меня на пороге своей квартиры.
Комедия… — читаю я во взгляде мамы. Я убегаю в свою комнату, низко опустив голову. Там я один, этот день был только моим. Эта была моя жизнь, и она никого не интересовала. Сегодня я еще защищен стенами с голубыми обоями, но завтра надо будет прийти в класс как обычно, словно бы страх не переполняет все мое существо.
Он не посмотрел на меня. Я не знаю, избегает ли он этого или ему все равно. В невнятном шуме класса, решающего геометрическую задачу, мой сосед по парте начинает приставать ко мне:
— Ну, как? Ты видел Бриджит? Правда, что ты ее зажал в лифте, чтобы поцеловать?
Этот дурак мне говорит о нормальной любви, стараясь в то же время списать у меня задание под тем предлогом, что ему нужна резинка. Ему наплевать на меня. Я не свожу глаз с затылка своего агрессора, сидящего на три ряда впереди меня, и молча оскорбляю его: «Сын потаскухи». Сосед толкает меня локтем, он хочет услышать то, чего никогда не было.
— Ну что, ты ее уже? Да или нет?
Я отвечаю «да», но вижу, что он мне не верит, и он прав. Уже давно я покончил с этой идиллией, которая никогда и не существовала. Смешной разрыв. Она внизу, во дворе дома, я наверху, на балконе девятого этажа. Полная сил, в голубых джинсах, она изображает клоуна среди мальчишек, встряхивает гривой густых черных волос и прыгает. Я же один и, обращаясь к горизонту, заявляю: «Я покидаю тебя». По радио Далида поет: «В день, когда будет идти дождь, мы станем с тобою самыми богатыми в мире».
Луч солнца упал на мою тетрадь, где нарисован прямоугольный параллелепипед и рассчитаны его площадь и объем.
На потолке я вижу комочки жевательной резинки, преподаватель математики, проходя мимо нас и оставляя за собой легкий запах сигарет «Голуаз», начинает собирать тетради. У меня украли мою точилку в виде земного шара с Южным полюсом. Во рту у меня вкус ватермановских чернил. Жизнь продолжается среди мальчишек, этих ложных братьев моей расы. Я их ненавижу, я лишен любви. В это лето мы не поедем на каникулы к дедушке, он сжег все мосты. Я посещаю замки Луары с мальчиками из колледжа. Мы едем в душном автобусе. Я путаю замок Шамбор с… да, в общем, мне наплевать на эти французские сады. Я считаю свои первые карманные деньги. Мальчишки дразнят девчонок. Три дня спустя мы высаживаемся на площади церкви Сен-Север. Мы похожи на запыленный багаж. В глазах отца я замечаю какой-то странный отблеск.
Мама пожимает плечами:
— У твоего папы всегда что-нибудь болит. Сейчас он жалуется на позвонки. У месье головокружение.
Каждое воскресенье мы ездим на нашей «аронде» на пикники в лес Эссар или Бротон. От воскресенья к воскресенью уходит лето. Отец ведет машину, вцепившись в руль и напряженно вытянувшись:
— В один прекрасный день мы попадем в аварию, это точно, мы все погибнем, и ты будешь рада.
— Прекрати говорить глупости, ты же не сумасшедший.
На заднем сиденье Морис — он вернулся из интерната, Франсуа, жующий печенье, и посередине — я. Мы не очень хорошо понимаем этот новый спор между родителями: один говорит, что он на краю смерти, а другая смеется в ответ. Нам страшно. Чисто детский инстинкт подсказывает нам, в том числе даже Морису, который едва знает алфавит, что здесь таится какая-то опасность. Я слежу за рулем, и мне кажется, что, если я буду смотреть на него все время, ничего плохого не произойдет. Ничего и не происходит. Все как обычно: комары, яйца вкрутую и жареный цыпленок.
Мама расстилает скатерть в клетку и опускается на колени, чтобы подать нам завтрак. Франсуа валяется на листьях, а потом бежит показать нам муравья, который его укусил. Он единственный, кто чувствует себя хорошо. Единственный нормальный в этой семье. Я стою, прислонившись к дереву, и слышу, как они все еще спорят. Их ссора становится серьезной.
— Ты злишься на меня… я знаю, что ты злишься, мама, после той истории с вызовом… какая глупость!
— Это не глупость. Они считают, что ты опасен для детей. Сначала они тебя отстранят от работы, а кончится тем, что выгонят окончательно.
— Так просто учителя не выгнать… И потом, меня не отстранят в начале учебного года, я возьму отпуск по болезни.
— Ты хочешь опередить события, да? Ты предпочитаешь сказаться больным и сидеть дома, чем посмотреть правде в глаза. Ты боишься ответственности, вот в чем правда.
— Я? Боюсь ответственности? Это уж слишком. Может быть, это ты уехала в тридцать девятом на войну, может быть, это ты была в плену?
— Не вижу никакой связи. И не забудь, что, если бы не помощь того немецкого полковника, фон как его там, с тобой бы поступили, как со всеми остальными. Ты бы остался за решеткой до сорок пятого года, а вместо этого…
— Ну, давай, скажи же… Я знаю, что ты меня считаешь неудачником.
— Хватит, папа, здесь дети. Иди прогуляйся, это тебя успокоит.
— Слишком просто… слишком легко. Знаешь, что я скоро сделаю? Я взлечу на воздух и исчезну, и ты наконец будешь свободна.
— Ну, давай, продолжай меня шантажировать.
— Прекрасно! Я уйду с Франсуа. Ты этого хочешь? А ты останешься вдовой, хорошо? Без твоего обожаемого малыша, без этого твоего спасательного круга.
Я не осмеливаюсь повернуться и посмотреть на них, но я понимаю одно: жалеть надо маму. Это ей нужна помощь, я не люблю своего отца за то зло, которым он угрожает, — он хочет умереть с моим маленьким братом и тем отомстить маме. Оставить ее одну с Морисом и со мной. С детьми, у которых полно проблем: у одного нет разума, у другого — пола. Вот в чем заключается его месть. Это как если бы он ей говорил: «Оставь себе дебила, которого родила твоя сестра, и этого бесполого, которого ты сделала сама. Вы обе виноваты, я здесь ни при чем, я от них отказываюсь».
Не все мне ясно в это тяжелое воскресенье, я о чем-то догадываюсь, но как-то смутно. Мне понадобятся годы, чтобы понять. Однако простое понимание сути вещей не может залечить такие раны.
Напрасно я искал веселья, я нигде его не нахожу. Удовольствия либо слишком незначительны, либо их вовсе нет. Если бы я стал их считать, что бы у меня получилось? Партия в пинг-понг в подвале дома. Я хорошо играю, у меня быстрая реакция, и я легко выигрываю. Вот одна скрытая радость. Я играю в шахматы и тоже выигрываю, это еще одна мимолетная радость.
И гудки кораблей. Они для меня — настоящая каждодневная радость, они наполняют мою душу надеждой. Я часто брожу по набережной, мечтаю стать моряком, капитаном дальнего плавания, мечтаю бороздить моря — это будут путешествия в страну одиночества и свободы.
