Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

— Тогда пойдем. Я отведу тебя в одно занятное местечко.

— А это не опасно? — воскликнул я обеспокоенно.

— Не бойся. Пойдем.

В тот вечер мы с Тересой отправились в танцевальный вал, расположенный в верхней части города, там, где начинался привилегированный квартал Грасиа. Зал назывался «Королева весны», и людей в нем находилось намного больше, чем позволяло помещение. Зато атмосфера там царила самая благожелательная и веселая. Маленькие газовые светильники в разноцветных стеклянных абажурах отбрасывали тусклые лучи на танцующие пары, на столы, за которыми сидели многочисленные потные семейства, на шумный оркестр, на лотошниц и на блюстителей порядка. Сквозь облака табачного дыма взлетали воздушные шары к обшарпанному потолку, с которого свисали разноцветные гирлянды и флажки, и, ударяясь о них, медленно опускались на головы танцующим. Мы с Тересой тоже веселились, как вдруг она сказала мне:

— Я как цветок, вырванный из земли. Мне жарко, я задыхаюсь. Пойдем отсюда.

Я посмотрел вблизи на лицо женщины, танцевавшей со мной, и увидел на ее гладкой, бледной коже неровную сеточку сероватых прожилок и морщинок вокруг глаз и у рта. В ее полуприкрытых глазах было что-то такое, что напомнило мне о берегах и зеленых нивах, устремленных к ним, о шелесте лесного ветерка, о журчанье воды, о шорохе листвы — обо всем том, что таило для меня детство. Тереса навсегда останется в моей памяти!

Д. Сеньор Леппринсе часто посещал кабаре?

М. Нет.

Д. Он выпивал?

М. В меру.

Д. Случалось ли вам видеть его пьяным?

М. Я бы сказал, навеселе.

Д. Итак, вы признаете, что он бывал навеселе?

М. Иногда, как и другие…

Д. Он когда-нибудь терял над собой контроль?

М. Нет.

Д. И всегда был в здравом уме и твердой памяти?

М. Да.

Д. Не пользовался ли он стимуляторами?

М. Нет.

Д. Он не производил впечатление душевнобольного или ненормального?

М. Нет.

Д. Значит, вы утверждаете, что Леппринсе был абсолютно нормальным человеком?

М. Да.

Только сильные мира сего с их тупым, фарисейским лицемерием, которые подчиняют развитие общества сохранению своих незаконных привилегий за счет чужих страданий, не гнушаясь любой несправедливостью, могли прийти в негодование или удивиться этим событиям. Да и что, собственно, произошло? Незаслуженное процветание ростовщиков, спекулянтов, скупщиков, торгашей-мошенников, всех плутократов вкупе привело к преднамеренному и всегда встречаемому в штыки повышению цен, которое никогда не компенсируется справедливым и столь необходимым увеличением заработной платы. И случилось то, что и случилось с незапамятных времен: богачи обогатились, а бедняки стали еще беднее. Так разве можно после этого осуждать некоторых обездоленных, угнетенных членов бесчеловечной, жестокой социальной семьи за то, что они избрали для себя единственно верный путь, на который их толкнули социальные условия? Только неразумный, глупый человек, слепец мог бы углядеть в их действиях нечто достойное осуждения! Так вот, сеньоры, должен вам сказать и, таким образом, перейти к наиболее мрачным и печальным пассажам своей статьи и социальной действительности — на предприятии Савольты планировалась, замышлялась и делалась попытка осуществить то, что и должно было планироваться и замышляться. Да, сеньоры, забастовка! Но обездоленные рабочие недооценили этого… (разве я осмелюсь назвать его имя?)… этого цербера, капитала, этого устрашающего призрака, при одном упоминании о котором содрогаются во всех пролетарских семьях…

— Меня прислал к вам «Человек железной руки», — начал Леппринсе.

Комната с обшарпанными обоями, где происходила сделка, была невелика, но вполне достаточна для того, чтобы в ней могли разместиться пять человек. Здесь стояли стол, изъеденный червячками, два стула и софа. С потолка свисала керосиновая лампа, освещая помещение трепетным пламенем. Два силача сидели на стульях, Леппринсе и я — на софе, а она, в плаще, украшенном блестками, — на столе, скрестив ноги по-турецки.

Я хорошо помню, какое неотразимое впечатление произвела на меня Мария Кораль, когда я увидел ее впервые. Черные густые волосы спокойными волнами ниспадали на плечи. Глаза тоже были черные, огромные, рот — пухлый, маленький, нос — прямой, а лицо — круглое. Она сидела все еще загримированная, в том самом бархатном плаще, усеянном блестками, который набросила на себя по окончании выступления. С замирающим сердцем следил я, как она проделывала сальто-мортале, попадая в руки этих грубых, тупых животных, которые подбрасывали ее в воздух и ловили, хватая со сластолюбием грубых самцов. Всякий раз, когда она взлетала вверх и кувыркалась, готовая в любую минуту разбиться о грязный пол этого мерзкого заведения, я едва сдерживал готовый вырваться из моей груди стон и проклинал те жизненные обстоятельства, которые привели ее на опасную стезю уличной акробатки, вынуждая давать представления в отвратительных кабаре — средоточии самых низменных страстей и самых дурных пороков, какие только существуют в этом мире. Возможно, уже тогда я предчувствовал уготованные мне страдания. Помню, в ту ночь я возненавидел неизвестного мне «Человека железной руки» и все, что затянуло в свою ядовитую паутину эту девушку, связав ее судьбу со зловещим сбродом, впутав в безвыходный лабиринт преступлений. Я возненавидел самого себя и Кортабаньеса, который сделал меня невольным соучастником этой сделки, возненавидел предприятие Савольты и особенно ее, Марию Кораль.

Свидетельский документ приложения № 2.

(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).

…Впоследствии я узнал о существовании некоей Марии Кораль — молодой красивой женщины, по профессии артистки, замешанной в деле, которое я расследовал. Мария Кораль — фамилия и происхождение ее неизвестны (но по виду и цвету кожи можно было заключить, что она цыганка), появилась в Барселоне в сентябре или октябре 1917 года в обществе двух силачей — личности их не установлены, — с которыми выполняла акробатические трюки в самом гнусном кабаре города. Оба эти силача, судя по сведениям, полученным из других городов, где они давали представления, помимо своей артистической деятельности выступали в роли наемных убийц, чему немало содействовали, с одной стороны, их недюжинная физическая сила, а с другой — постоянная смена места жительства и даже поездки за границу. Согласно моим предположениям, основанным на догадках, вышеупомянутая Мария Кораль, покинув своих партнеров, осталась в Барселоне, тогда как те покинули город. Ее разрыв с партнерами был вызван (все это тоже лишь мои предположения) вмешательством какого-то влиятельного покровителя, — возможно, Леппринсе, Савольты или «Человека железной руки», — который сделал ее своей любовницей. Однако спустя какое-то время она бесследно исчезла и снова появилась в Барселоне при странных обстоятельствах уже в 1919 году…

— Милая Роса, — сказала сеньора Клаудедеу, — я догадываюсь, кто этот претендент.

— Перестань говорить глупости, Неус! — рассердилась сеньора Савольта. — Я же сказала, она еще совсем девочка, рано думать о подобных вещах.

Мария Роса Савольта, которая в этот момент отходила от матери, чтобы взять стакан с прохладительным напитком, возвратилась и услышала конец фразы.

— Вы о чем?

— Да так, девочка, ни о чем. Всякая ерунда, которая приходит в голову Неус.

— Мы говорили о тебе, дорогая, — поправила сеньора Клаудедеу.

— Обо мне?

— Конечно. Ведь ты самая важная персона на сегодняшнем торжестве. Я говорила твоей маме, пользуясь тем, что знаю тебя с самой колыбели, что ты стала совсем взрослой, к тому же прехорошенькой девушкой. Я вовсе не намерена льстить тебе, да я и не умею делать комплиментов…

Мария Роса покраснела и уставилась на стакан, который держала обеими руками.

— Вот я и говорила маме, что пора подумать о твоем будущем. Я имею в виду, чем ты станешь заниматься, когда окончишь занятия в пансионе. Ты меня понимаешь?..

— Нет, сеньора, — ответила Мария Роса Савольта.

— Послушай, девочка, перестань величать меня сеньорой и будь добра говорить мне «ты» и называть по имени. И не пытайся своим ханжеским поведением умерить мое любопытство.