Мануэль Пуиг - Поцелуй женщины-паука

— Почему?

— Кто знает?.. Они переполняют сосуд под краном и все равно продолжают капать.

— И тебе не хочется думать о своей девушке?

— Но этого не избежать… и мне дорога любая вещь, что напоминает о ней.

— Расскажи, какая она?

— Я бы… отдал все что угодно, лишь бы обнять ее, хотя бы на секунду.

— Этот день не за горами.

— Иногда мне кажется, что этот день так и не настанет.

— Тебе же не пожизненный срок дали.

— С ней может что-нибудь случиться.

— Напиши ей, скажи, чтобы она берегла себя, что она нужна тебе.

— Никогда. Если так думать, то ты в этом мире уже ничего не изменишь.

— А ты собираешься изменить мир?

— Да, ты, конечно, можешь смеяться… Обычно люди смеются, когда им такое говоришь, но это просто необходимо… изменить мир.

— Но ты не можешь вот так просто его изменить, тем более в одиночку.

— В том-то и дело, я не одинок!.. Понимаешь?.. Это правда, и это очень важно!.. В том-то и дело, в эту самую минуту я не одинок! Я с ней и с теми, кто думает так же, как я и она… И я не должен об этом забывать. Это та ниточка, которая иногда выскальзывает у меня из рук, но теперь я ее поймал и не упущу… Я не далеко от своих товарищей, я с ними! В эту самую минуту!.. И не важно, что я не могу их видеть.

— Если тебя это поддерживает — прекрасно!

— Какой же ты идиот!

— Ну и выражения…

— Тогда не раздражай меня… Не говори, будто я какой-то там мечтатель, забивший себе голову невесть чем. Потому что это не так! Я не из тех, что любят сидеть в кафе и разглагольствовать о политике, ясно? И доказательством тому-то, что я сейчас здесь, а не в кафе!

— Прости.

— Ничего.

— Ты начал рассказывать про свою девушку и не закончил.

— Ладно, давай лучше не будем.

— Как хочешь.

— Хотя почему бы и нет. Разговоры о ней не должны меня расстраивать.

— Если они тебя расстраивают, не рассказывай…

— Они меня не расстраивают… Просто лучше я не буду говорить тебе, как ее зовут.

— Я только что вспомнил имя актрисы, которая играла помощницу архитектора.

— И как ее зовут?

— Джейн Рэндольф.[3]

— Первый раз слышу.

— Она снималась давно, где-то годах в сороковых. Можем называть твою девушку Джейн Рэндольф.

— Джейн Рэндольф…

— Джейн Рэндольф в фильме «Тайна седьмого тюремного корпуса».

— Один из инициалов вообще-то совпадает…

— Который?

— Что тебе рассказать о ней?

— Что хочешь. Какая она?

— Ей двадцать четыре года, Молина. На два года младше меня.

— И на тринадцать младше меня.

— Она всегда была революционеркой. Сначала что касается… Ладно, с тобой мне стесняться нечего… что касается сексуальной революции.

— Расскажи мне об этом.

— Она выросла в буржуазной семье, они были не очень богатые, но, знаешь, вполне состоятельные, у них был двухэтажный дом в Кабальито. Но все детство и юность она наблюдала, как родители портят друг другу жизнь. Отец обманывал мать, ну ты понимаешь, что я имею в виду…

— Нет. Что?

— Он изменял ей, ему нужны были отношения на стороне. А мать постоянно поносила его в присутствии дочери, сделала из себя эдакую мученицу. Я не верю в брак или в моногамию, если выражаться точнее.

— Но ведь это замечательно, когда двое любят друг друга всю жизнь.

— Ты бы так хотел?

— Это моя мечта.

— Тогда почему ты любишь мужчин?

— А это здесь при чем?.. Я хотел бы прожить с одним мужчиной всю жизнь.

— Значит, в душе ты обычный буржуазный сеньор, Молина?

— Буржуазная сеньора. Спасибо.

— Но разве ты не понимаешь, что все это сплошной обман? Будь ты женщиной, ты бы этого не захотел.

— Я влюблен в замечательного парня, и все, что мне хочется, — прожить с ним остаток жизни.

— А поскольку это невозможно — раз он парень, ему нужна женщина, — ты вечно будешь жить с этим заблуждением.

— Расскажи еще про свою девушку, мне что-то не хочется разговаривать о себе.

— Ладно, как я говорил, она… как там ее зовут?

— Джейн. Джейн Рэндольф.

— Джейн Рэндольф воспитали как полагается. Уроки фортепьяно, французского, рисования, а после лицея — католический университет.

— Архитектура! Вот почему ты начал их сравнивать.

— Нет, социология. Именно тогда у нее дома начались скандалы. Она хотела поступить в государственный университет, но родители настояли на католическом. Там она познакомилась с каким-то студентом, они влюбились друг в друга, и у них завязался роман. Парень до этого тоже жил с родителями, но ушел из дома, работал по ночам телефонным оператором и снимал небольшую квартирку, где они и проводили время.

— И больше не учились.

— В тот год поначалу они уделяли учебе меньше времени, но потом она снова взялась за ум.

— Но он нет.

— Правильно, потому что он работал. Годом позже Джейн переехала к нему. Сначала ее родители были категорически против, но потом смирились. Они думали, что раз дети так любят друг друга, то скоро поженятся. И этот студент хотел на ней жениться. Но Джейн не хотела повторять ошибок родителей, поэтому не решалась на такой шаг.

— Она делала аборты?

— Да, один. Но это не изменило ее точку зрения, а, наоборот, укрепило. Она ясно поняла, что если родит ребенка, то никогда не повзрослеет по-настоящему, не сможет развиваться дальше как личность. Ее свобода будет ограничена. Она устроилась работать в один журнал, работала ищейкой.

— Ищейкой?

— Ага.

— Неприятное слово.

— В таких желтых изданиях работать легче, чем быть нормальным репортером; большую часть времени эти журналисты, сующие всюду свой нос, проводят на улице и ищут информацию для статей. Довольно быстро она познакомилась с парнем из отдела политики. Он ей очень понравился, к тому же ее отношения со студентом уже зашли в тупик.

— Почему так?

— Они дали друг другу все что могли. Их многое связывало, да, но они были слишком молоды, чтобы остепениться, они сами еще не понимали… что им на самом деле нужно, оба не понимали. И… Джейн предложила студенту сделать их отношения более свободными. Тот согласился, и она стала встречаться с парнем из журнала.

— Но жила все еще со студентом?

— Да, а иногда нет. Пока не переехала насовсем к репортеру.

— А какие у него были убеждения?

— Он был левым.

— И привил ей свои взгляды?

— Нет, ей всегда хотелось каких-то перемен. Слушай, уже довольно поздно, правда?

— Почти два часа ночи.

— Закончим завтра, Молина.

— Мстишь, да?

— Да нет, просто устал.

— А я нет. Спать совсем не хочется.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

— Договорились.

— А сейчас думай о фильме.

— Хорошо.

— Спокойной ночи. — Чао.

— Спишь?

— Нет, я же сказал, что не хочется.

— Ко мне тоже сон как-то не идет.

— Ты говорил, что хочешь спать.

— Да, но потом подумал, что как-то нехорошо вышло.

— Что нехорошо вышло?

— Я тебя прервал, и мы так и не закончили разговор.

— Из-за этого можешь не беспокоиться.

— Ты в порядке?

— Ага.

— Тогда почему не спишь?

— Не знаю, Валентин.

— Знаешь, мне правда немного хочется спать, думаю, через пару минут я уже отключусь. Могу предложить тебе хорошее снотворное средство.

— Какое?

— Подумай, какой фильм расскажешь мне дальше.

— Отличная мысль.

— Но что-нибудь стоящее, как про женщину-пантеру. Выбери что-нибудь интересное, Молина.

— А ты, ты расскажешь мне еще про Джейн.

— Посмотрим… Давай так: когда я почувствую, что хочу рассказать тебе что-то, то сам с удовольствием расскажу. Но не проси меня, я сам решу, когда придет время. Договорились?

Глава 3

— Дело происходит в Париже, через несколько месяцев после вторжения немецких фашистов. Нацистские войска маршируют под Триумфальной аркой, всюду, куда ни глянь, развеваются флаги со свастикой — над Тюильри, везде. Строем проходят солдаты, все белокурые, красавцы как на подбор, и французские девушки аплодируют им. Несколько солдат идут по типичной парижской улочке и заходят в мясную лавку, где их встречает мясник с крючковатым носом; на макушке — небольшая шапочка.

— Как у раввина.

— У него лицо мерзавца. Его охватывает ужас при виде солдат, которые начинают обыскивать помещение.

— А где они ищут?

— Повсюду. И находят потайной подвал, который забит провизией, очевидно с черного рынка. А на улице собирается толпа, в основном домохозяйки и французы в беретах, вероятно, из низших слоев общества, все говорят об аресте старого лавочника-скряги и рассуждают о том, что Европа больше не будет голодать, потому что Германия раз и навсегда покончит с теми, кто живет за счет бедняков. И когда солдаты уходят, их командира — совсем молоденького лейтенанта с симпатичным лицом — обнимает старуха, которая благодарит его: «Спасибо, сынок», или что-то в этом роде. А тем временем к лавке подъезжает грузовик, и человек, сидящий рядом с водителем, видит солдат и велит водителю остановиться. Водитель похож на убийцу, косоглазый, с типичным лицом преступника или дебила. А другой, который командует, поворачивается и пытается поправить брезент, чтобы не было видно груза; а везут они всякую еду. Грузовик дает задний ход и уезжает. Потом останавливается; тот, который главный, вылезает и заходит в типичный парижский бар. Он хромает; и один ботинок у него с очень толстой подошвой и, что совсем странно, с серебряной накладкой. Мужчина звонит куда-то по телефону, сообщает, что мясника только что повязали, а перед тем как проститься, говорит: «Да здравствуют маки!»,[4] потому что он тоже из их числа.