Александр Трапезников - Высший свет
— Был, точно был там, — пробормотал Оператор, продолжая снимать.
— Ну был, и что? — улыбнулся Алесь. — Ты дальше слушай. Барбара исчезла. Сигизмунд упал замертво. И с тех пор их души ходят по Несвижскому замку, ищут друг друга, но найти не могут. Чаще всего с наступлением темноты видят Несчастную Барбару. А ближе к утру появляется и Сигизмунд. Тому есть сотни тысяч свидетельств. Даже во время войны, когда немцы оккупировали Несвиж, они в страхе палили из всех пулемётов в Черную Даму, когда та выходила на свою ночную прогулку. И страх у фрицев был настолько велик, что вскоре они вообще убрались восвояси. От греха подальше. Ну что, Катя, смотаемся в Несвиж? Сама убедишься.
— Я подумаю, — ответила на сей раз девушка. — А русалки у вас есть?
— Это отдельная тема, — деловито сказал Алесь, словно речь шла об инвентаризации хозяйства. — Русалки остались только возле Новогрудка в озере Свитязь. Там такие вековые дубы и плакучие ивы, а клены!.. Вода чистейшая, прозрачная, а дно усыпано мелкими разноцветными, почти драгоценными камешками. Залюбуешься. Но надо быть осторожным. Уволокут. Вон поэта Мицкевича едва не утащили за собой на дно. Он потом целую поэму об этом накатал.
— Это мой столик! — раздался вдруг над их головами грубый голос.
Рядом покачивалось какое-то бородатое грозное чудовище. Наверное, местная достопримечательность, вроде лох-несского. Все в пивной как-то притихли, ожидая, что последует дальше. Один Алесь продолжал спокойно разговаривать:
— А вы ещё не слышали про клад, зарытый князем Миндовгом у Столбцов…
— Это мой столик! — повторно рыкнул пришелец. — Оглох, что ли?
Оператор приготовился бежать. Катя сидела совершенно растерянная.
— А я на это болт положил, — ответил Алесь. — Так вот, о Миндовге.
Очки он, правда, на всякий случай снял.
— Это мой столик! — заорало ископаемое в третий раз, рванув на груди майку.
Алесь встал. Роста они оказались одинакового. Тишина наступила полная, как в Несвижском замке, когда алхимики вызывали дух Барбары. Сейчас тоже должно было произойти какое-то явление.
— Нужна тебе эта мутка? — спросил Алесь. — Тормознул бы.
— Чё? — повернул ухо монстр. На поэта или драматурга он явно не смахивал. Должно быть, был литературным критиком. Оператор совсем скис, даже в размерах уменьшился.
— Чеши отсюда, — сказал завсегдатай стойла. — А цепочку эту мне оставишь, фуфель.
Алесь, не раздумывая, боднул его головой в грудь. Да так резко, что тот не удержался на ногах, отлетел к стенке и сполз на пол. Вразумление подействовало. В пивной одобрительно зашуршали.
— Брателло, всё в порядке! — уже совсем другим тоном проговорил падший критик, неловко поднимаясь на копыта. — Перетёрли — базара нет. Это не мой столик, я ошибся. Мой столик — вон там, — и он побрел в другой угол.
Алесь опустился на место, вновь нацепил на нос очки.
— Я этому приемчику у Зидана научился, — похвастался он. — Так на чём мы остановились? Ах да, на кладе, который откроется только тому, кто в ночь на Ивана Купала увидит расцветший папоротник.
— А кто такой Зидан? — спросила Катя.
Алесь с Оператором переглянулись и, не сговариваясь, развели руками. Такой вопрос после прошедшего чемпионата мира был просто немыслимым, даже оскорбительным. Катя поняла это. И поинтересовалась другим:
— Ты успел заснять?
— Нет, — виновато ответил Оператор.
— Ну и дурак, — сказала девушка.
15
Телевизор в квартире занимал особенное место — на кухне. С одной стороны, это считалось изгнанием, поскольку ему не нашлось места ни в какой из комнат, хуже был только темный чулан с ветошью. Но с другой стороны, кухня являлась перекрестком мнений, где так или иначе сходились все обитатели квартиры. Поэтому её можно было называть центром этого микрокосмоса. И отношение его жителей к телеящику было странным: все энергично возмущались, глядя на экран, но продолжали смотреть. Чаще всего украдкой, чтобы не застукали остальные. А когда всё-таки застукивали, поймав на месте преступления, то смотрящий начинал ругаться и выключал телевизор. И уходил. Другой человек, пылая столь же праведным гневом, оставшись один, украдкой включал. Пока не приходил следующий. Этакая любовь-ненависть.
Квартира вообще была весьма странным существом, многоглазым и разноликим. Даже если она оставалась пустой, то представление о её жильцах можно было составить по предметам или любимым вещам, им принадлежащим. Сразу можно было понять, что здесь живут три, а то и четыре поколения, не считая животных. Одна из комнат принадлежала старшим по возрасту. Там в красном углу над лампадкой висела старинная икона Николая Чудотворца, а на противоположной стенке — знаменитый портрет Эйнштейна с высунутым языком. Много было развешано и разных фотографий, в основном семейных. От совсем уж пожелтевших, начала двадцатого века, до сделанных недавно, в веке двадцать первом. Целая эпоха, столетие, вся жизнь рода, а заодно уж и страны — Российской Империи, Советского Союза, Эрэфии. Бесценный материал для психоанализа.
В следующей комнате, занимаемой средним поколением, висели другие портреты, которые словно бы боролись друг с другом, конкурировали. На одной стенке — Сталин, на другой — Горбачев. Кто бы из них кому врезал промеж глаз, выйдя они из рамок, можно было и не гадать. Тем более что за плечом Сталина висел ещё и грозный маршал Жуков в мундире, а за спиной Горбачева — всего лишь рафинированный академик Сахаров в пиджачке. Тут психоаналитик сделал бы вывод о политических пристрастиях жильцов. Непонятно было только, как они уживаются в одной комнате.
Третье помещёние занимали самые молодые. Это была девичья комната с соответствующими атрибутами. Но и здесь на стенках уютно расположились свои любимцы. Над столиком старшей девушки — задумчивый Иван Алексеевич Бунин, а над кроватью младшей, школьницы — «попсовый» мальчик Дима Билан. Они и не глядели в сторону друг друга, какое может быть между ними соревнование? Но деталь для характеристики обитателей не лишняя.
Трудно сказать, что повесила бы себе на стенку собака лабрадор, будь у неё своё личное помещение, хотя бы конура. Может быть, просто изображение вареной курицы. Или фотографию Кати, своей любимой хозяйки. Других жильцов квартиры она мирно терпела, считала такими же членами стаи, как саму себя. Только почему-то вставшими на задние лапы. Но ни конуры, ни отдельной комнаты у лабрадорши не было. Ей заслуженно принадлежала вся квартира, целиком. А главное — она действительно никогда не смотрела телевизор, даже когда оставалась одна. И не понимала: как это можно оцепенеть и неподвижно уставиться в мерцающий экран, когда в мире вокруг столько всего интересного, особенно если за окном лают другие собаки?
Сегодня в квартире находились почти все, включая морскую свинку, кроме Кати. Каждый занимался своим делом. То есть делал вид, что делает что-то дельное, но делал совершенно другое. Сестра сидела перед раскрытым учебником по геометрии, но слушала в наушниках Диму Билана. Мама чистила на кухне рыбу, но не могла оторваться от «мыльной оперы» в телевизоре. Папа играл сам с собою в шахматы и одновременно разговаривал по телефону. Дедушка дышал на балконе свежим воздухом, но сам втихаря покуривал. Бабушка вязала для младшей внучки «спартаковский» шарф и плавала в прошлом. Лабрадор, положив голову на передние лапы, с тоскливым равнодушием смотрел на спящую морскую свинку, которая не спала, а притворялась.
— Кто пойдёт гулять с собакой? — прокричал из комнаты Папа, оторвавшись от телефона и ставя сам себе мат.
— У меня радикулит разыгрался, — отозвался Дедушка, гася в спичечном коробке окурок.
— Вот Катя вернется — и сходит! — крикнула Мама, на всякий случай выключив телевизор. Тем более что очередная серия с доном Педро закончилась.
Бабушка вообще плохо слышала, а о младшей внучке сейчас нечего было и говорить: глухота полная. Папа пришёл на кухню.
— Безобразие, — сказал он. — Сталина на вас нет. Собака негуляная, а они рыбу затеяли чистить. Да ещё какого-то окуня, которого мне категорически нельзя есть. Потому что в последний раз я едва не подавился. Вот до чего довели людей ваши клятые реформы. До полного пренебрежения к собакам.
— Кто бы говорил! — вздохнула Мама. — Но я для тебя отдельно мясо приготовила. В горшочке.
— Вот уж спасибо. А ты подумала, какой сегодня день? Постный. Бабушка меня за это убьет.
— Не убьет. Она плохо видит. Притворись, что ешь овсяную кашу.
— А запахи? Нюх у неё — ого-го!
— Это точно, — подтвердил Дедушка, входя на кухню. — Стоит мне только покурить, а она уже на дым движется. Прямо как сомнамбула. И палкой лупит. Просто Савонарола какой-то, Лютер, Иосиф Волоцкий в юбке. Раньше была другой, комсомолкой, за Ленина была готова под поезд броситься, как Каренина Анна. И что с ней сделала вся ваша перестройка?
