Тони Хендра - Отец Джо
Само собой, у Бена было свое рациональное объяснение такому тевтонскому поведению при половом сношении; во время даваемых мне религиозных наставлений, которые шли своим чередом, он всегда называл физическую любовь «половым сношением». В своих рассуждениях Бен отталкивался от самого Рима воодушевленный примером старика-сексопатолога папы Пия XII. Удовольствие, испытанное при одобренных церковью и свободных от противозачаточных средств половых сношениях, считалось проявлением если и не греха, то уж точно слабости. Ревностному католику, избравшему стезю чуть ли не святого, предписывалось удовольствия избегать. И, поскольку половое сношение служило единственно цели воспроизводства, сам Бен во время любовного акта избегал малейшего удовольствия, делая все для того, чтобы Лили, увлекаемая им по пути спасения, тоже ничего не испытывала. Но чтобы уж совсем быть уверенным, Бен настаивал на молитве перед половым сношением — они просили Господа помочь им побороть удовольствие и дать начало новой жизни.
Откровения Лили дали нашим отношениям толчок, переведя их на другой уровень. Это не было игрой, это было чем-то настоящим, что лишало спокойствия. Я испытывал к Лили сострадание и переживал за нее в той мере, в какой способен был ее понять. Но все эти откровения еще и заводили меня, да так, как ничто другое. Стоило Лили заговорить, как я испытывал сладостную волну непонятных, но явно запретных, непристойных эмоций.
Ощущение вины пришло вместе с осознанием того, что это не чистая и невинная игра в любовь, а опасное, способное утянуть вглубь подводное течение. Отсутствие удовольствия, которое она оплакивала, ясно давало понять о ее желаниях и той степени отчаяния, до которой она дошла. Теперь, когда я понял, с чем играю, я начал побаиваться адского пламени, но возбуждение мое все усиливалось. А что если у меня выйдет лучше, чем у этого парня, ее мужа? Что если я смогу сделать ее счастливой? Мысль о том, что может последовать за этими, хотя и туманными, мечтаниями, опьяняла меня, и мне хотелось, чтобы это поскорее случилось.
Так холодным весенним утром мы оказались в маленькой кухоньке. Рука моя, накрытая миниатюрной ручкой Лили, находилась под ее платьем, в самом низу, ниже тонкой талии, там, где не было больше никаких преград, и касалась разгоряченной, покрывшейся испариной плоти — Господи, мы уже там! — а Лили направляла меня к тому неизведанному, о чем я не мог помыслить… к собственным «тайным волосам»!
— Нет! — вдруг выкрикнула Лили, выдергивая мою руку из-под платья. Она отвернулась от меня, театрально всхлипывая. — Уходи, уходи же… что я наделала… зачем, зачем встретила тебя? Ты демон, дьявол… отойди от меня, сатана!
И тут на пороге показалось лицо Бена, а затем и он сам, огромный, заполнивший собой весь дверной проем. Бен сразу увидел жену — она обернулась и вскрикнула при виде него, прикрываясь верхней частью платья, — потом повернулся ко мне, разглядывая через толстые линзы того, кто прячется в полумраке кухни. Бен в самом деле выглядел огромным. До того момента я как-то не замечал, что на середине трейлера, служившей гостиной, голова Бена едва не упиралась в потолок. Я понятия не имел о том, что теперь последует. Бен не знал, что сказать, его очки поблескивали как-то по-новому, иначе. Но как? Гневом? Ревностью? Жаждой убийства?
Глава вторая
О том, где жил отец Джо.
Наш поезд отправился с лондонского вокзала «Ватерлоо» и покатил до Портсмута, проходя вдоль южного побережья Англии. Впереди были два часа езды по железной дороге и полчаса переправы на пароме до острова Уайт, среднего по размерам островка на расстоянии примерно мили от Большой Земли. А там уже автобусом мы быстро доберемся до пункта назначения — местечка под названием аббатство Квэр.
Бен возобновил свою лекцию на тему того, что за последнее время произошло с церковью во Франции.
— В конце века французское правительство укрепилось в своих антицерковных настроениях, и в 1901-м был принят закон, согласно которому все монахи должны были сделать выбор: либо нарушить обет, либо покинуть страну.
В таком духе Бен вещал все два часа до Лондона — пока мы ехали сначала на автобусе, а затем на поезде. «Сохраняй ясность, вежливость, непричастность» — видимо, таким принципом руководствуются тевтонцы — по крайней мере, их цивилизованное британское ответвление — в щекотливой ситуации, когда вынуждены ехать в общественном транспорте в компании подростка, который если и не наставил им рога, то наградил двумя приличными шишаками на черепе. Меня подобное поведение удивило, но, впрочем, реакция Бена, застукавшего нас с Лили почти что flagrante delicto,[7] тоже показалась странной. Конечно, я, в этом плане неопытный, не знал, как должен реагировать муж, заставший жену до пояса голой в присутствии другого мужчины, но все же подозревал, что он не скажет: «Ну, здорово!». Не спорю, определенная натянутость в этом есть, но все же…
Вообще-то у меня не было никакого желания обзаводиться практическим опытом. Стараясь протиснуться между роялем и угрожающе нависшей тушей Бена как можно незаметнее, я сказал, что мне, наверно, пора Бен, в голосе которого прозвучали первые раскаты грома, ответил что да, пожалуй.
Всю оставшуюся неделю я ходил ни живой, ни мертвый. Мне не с кем было поговорить, не у кого узнать о возможных последствиях содеянного. И вот настала суббота, а значит, подошло время причащения, однако я не собирался исповедоваться через ржавую решетку о том, как мистер Бутл застал меня с рукой под платьем миссис Бутл. Я опасался, что в таком случае завеса над тайной исповеди может чуть приоткрыться в сторону родителей. Если же не пойти на исповедь, следующим утром придется сделать вид, будто заболел и пропустить воскресную мессу — не мог же я причащаться с бессмертной душой, запятнанной смертным грехом. С другой стороны, отсутствие на мессе без уважительной причины считалось все тем же смертным грехом. Я не мог признаться маме, что пропустил причащение из-за того, что совершил прелюбодеяние, совсем как Скоби в «Сути дела», романе Грэма Грина. Наше затруднительное положение Лили часто сравнивала с отношением полицейского Скоби к таинствам исповеди и причащения. В то время я не видел никакой связи.
Зато теперь понял. Мои долговые обязательства в перспективе жизни вечной росли, как долги игрока в казино. Как знать, может, священники правы. До чего докатился! А ведь всего двадцать четыре часа назад и горя не знал. Правы те, кто говорит: только ступи на дорожку похотливого вожделения, бесы так и облепят, как пчелы соты.
Помимо прочего имелась еще и угроза уголовного преследования. Новостная колонка в газете, которую читал отец, пестрела сообщениями о тюремных заключениях, и заключения эти почти всегда были связаны с преступлением на почве страсти — прелюбодеянии с чужой женой или мужем. Что если я превратился в закоренелого преступника-малолетку: поначалу тырил мелочь из чужих карманов, а после взялся за чужих жен? Может ли Бен настоять на моем аресте?
В воскресенье ближе к вечеру я получил записку — повестку явиться в трейлер. Телефона у Бутлов не было, так что записку принес мальчишка с ближайшей фермы. Выглядело это до того официально, что мои родители удивились. «Хотел бы я прийти к ним на ужин?» Вообще-то нет, не очень. Но обычно я с живостью откликался на приглашения Бутлов, и это вопреки неизменно тошнотворной стряпне Лили, так что мой отказ наверняка вызвал бы у мамы подозрения.
Долго же я плелся к трейлеру. В последний раз — казалось, это было давным-давно — я, великолепный любовник, летел на крыльях к своей возлюбленной с ее многообещающими намеками на новые, немыслимые наслаждения. Теперь я, уже беспомощный подросток, с жаром корил себя за то, что наделал.
— Привет, Ежик, — радушно, как ни в чем не бывало крикнул Бен; он стоял в дверном проеме и глядел на приближающийся силуэт. Вот уж чего мне хотелось меньше всего, так это чтобы меня по-прежнему звали Ежиком. — Давай, входи!
Внутри был необычный порядок. Лили нигде не было видно. «Она отдыхает, — сказал Бен, — она убиралась и устала». Зловещий знак. Бен спросил, голоден ли я? Особого голода я не испытывал, но подумал — неплохо оттянуть неминуемое.
— Голодный как волк, — ответил я.
— Поедим потом, — коротко бросил Бен. — Пожалуйста сядь.
Мы сели друг напротив друга за шаткий стол, на котором лежал катехизис В животе у меня урчало. Я даже не догадывался, что последует дальше. Кто мы: учитель и ученик или двое сохатых, сцепившихся рогами? Бен, похоже, вообще не испытывал никаких эмоций. Скорее, наоборот — глядел благожелательно и отстраненно, пребывая в своем привычном трансе.
— Возьмем четки, испросим божественного наставления, — нараспев произнес Бен.
Встав из-за стола и опустившись на колени, он достал свои большие, сделанные монахинями деревянные четки.
