Владимир Корнев - Нео-Буратино
— Давай я тебе помогу. Сумки, наверное, тяжелые?
— Да нет, спасибо. Я сама. Я уже привыкла.
— А зачем тебе такие большие сумки? Ты еще куда-то собралась сегодня?
— Да нет. Я всегда с ними хожу.
— А что там, если не секрет?
— Приданое, — невинно пошутила Авдотья.
— На самом деле? Приданое? — всерьез испугался Тиллим. Его нетрудно было сбить с толку.
— Все свое ношу с собой, — пояснила собеседница, мило улыбаясь.
На этот раз Тиллим понял, что она шутит, но ему почему-то стало жалко Авдотью. А ей очень хотелось поддержать беседу, и она рассказала, что как-то раз была в гостях на дне рождения, а там не оказалось свечей для торта, и среди всякой всячины в сумках обнаружились вожделенные свечи, что порадовало собравшихся и весьма украсило праздничный стол. С тех пор она убеждена в полезности этих сумок. Папалексиев решил, что Авдотья рассуждает трезво, и мысленно похвалил ее за хозяйственность.
В кафе Тиллим первым делом осведомился у официанта о ценах. Они были не намного ниже, чем в «Сюрпризе», но, решив, что отступать дальше некуда, он широким жестом заказал два фирменных блюда и бутылку водки.
— Вообще-то я не голодна, — поскромничала воспитанная Авдотья.
— Хорошо, — не растерялся Тиллим, а точнее, проснувшийся в нем Беспредел, — я съем и ваше блюдо.
После выпитой водки и закуски Папалексиева потянуло на разговор. Надо отметить, что упражнения для языка в непринужденной, расслабляющей обстановке действовали на него положительно. Он хотя и лукавил слегка, но от избытка уважения к собеседнику выговаривал свои сокровенные тайны, которые характеризовали его как существо крайне творческое.
— Я вообще-то читаю Аппулея и, можно сказать, нахожусь под впечатлением от этой книги. Знаете, так хочется чего-то возвышенного и душещипательного! — проговорил Тиллим, мечтательно глядя в пространство, чтобы показать Авдотье, будто он далек от этой кабацкой суеты и сейчас пребывает в области поэтических фантазий. — А вы чем занимаетесь?
— Я работаю в загсе. Сами понимаете, жалованье, конечно, не ахти, оклад зато стабильный. Женщина я честная, замужем еще не была, но ухаживали, конечно, вы же понимаете. — Ей захотелось удивить собеседника каким-нибудь неординарным случаем из собственной жизни. — А вот однажды я бежала на работу, ну там с сумками, как полагается, и, знаете, ко мне подбежал молодой человек одухотворенного вида и говорит: «Я поэт. Я выбрал вас из толпы. Вы какая-то особенная. В вас есть что-то вдохновляющее». И подарил мне свою книгу. Я чуть в обморок не упала, правда-правда, — залепетала она, улыбаясь, — могу даже книжку принести показать.
— Тихо! Погоди, — засуетился Папалексиев и, достав откуда-то ручку, стал что-то быстро писать на салфетке.
— Что значит «тихо», «погоди»? — удивилась барышня.
— У меня родилась гениальная идея. Это сюжет для моего очередного романа, — изображая вдохновение, взволнованно произнес Папалексиев. Он картинно приподнял голову, смежил веки и тыльной стороной приложил ко лбу ладонь.
— А вы писатель? Романист? — восхищенно прошептала Авдотья.
— Да-а-а, — протяжно вещал Папалексиев, порядком захмелевший и уже начинавший парить. — Я писатель известный. — Изобразив во взгляде некоторую таинственность с налетом богемного лоска, он доверительным тоном добавил: — В некоторых кругах.
— В кругах не бываю — времени, знаете ли, нет, работаю в загсе. Так вот скромненько и живу, — с наигранной простоватостью оправдывалась Авдотья, уловившая в папалексиевских словах элемент фарса. — По образованию я учитель словесности, могу помочь в работе, если считаете нужным.
Предложение Папалексиеву понравилось: с грамотностью у него не все было в порядке, да и в благодарном читателе он нуждался, для начала хотя бы в одном. Доедая вторую порцию, он обдумал обстоятельства и причины для повторного свидания. Желая вызвать еще больший восторг и поклонение знакомой, он щедро предложил:
— А хотите, я почитаю вам первый том своего нового романа? Мне кажется, вы способны его понять и оценить.
Выпив еще немного и рассмотрев Авдотью пьяными глазами, он все более проникался к ней симпатией. Она действительно была особенной.
— Ты знаешь, тебе надо было родиться в другое время, гораздо раньше, в восемнадцатом веке. Тебе нужно было носить открытые платья с… — Тиллим запнулся, мучительно вспоминая услышанное где-то иностранное слово, обозначавшее широкий подол.
— С кринолином, — подсказала Авдотья, которой было понятно, что алкоголь в больших дозах оказывает тормозящее воздействие на мозговые центры и даже писатель после бутылки водки может забыть знакомое слово.
— Да, да, вот именно… Подумать только, такая пышная женщина…
— Не пышная, а величественная, — строго поправила дама.
— Ты даже очень величественная и аппетитная!
— Да я и для нашего времени недурна, раз ты считаешь меня величественной и даже… аппетитной, — заключила Авдотья, хмыкнув в кулачок.
В Папалексиеве опять заговорил Беспредел, и, вспоминая свое былое расположение к Авдотье прежней, он стал твердить Авдотье нынешней:
— Перед такой женщиной, как ты, я просто пластилиновый. Можешь лепить из меня что угодно.
В завершение ужина, окончательно освоившись с ситуацией, распалившийся Тиллим высказал смелое предложение:
— Давайте поедем ко мне домой.
— Может быть, в другой раз. Сегодня уже поздно, — спокойно отвечала зарумянившаяся Авдотья.
Вспомнив о бардаке в комнате, Папалексиев решил сегодня не звать даму в гости, и они договорились встретиться на следующий день после работы, убежденные, что вечер проведен не зря.
VII
Прогуляв работу, чего он никогда себе прежде не позволял, целую ночь и следующий день Тиллим посвятил уборке своей комнаты. «Санкт-Петербургское телевидение не прервет вещания из-за отсутствия на службе ассистента осветителя, даже такого выдающегося, как я», — резонно рассудил Тиллим. Поскольку прежде женщин у него в гостях не бывало, он отнесся к этому мероприятию очень ответственно. Предстоящую уборку мало было назвать генеральной, ибо так обычно называют периодически повторяющееся приведение помещения в полный порядок, здесь же затевалось качественно иное: нужно было не только придать апартаментам божеский вид, но преобразить их внешний облик и заменить их внутреннее содержание так, чтобы гостья ощутила себя в обители муз, где известный прозаик предается вдохновенному сочинительству, забывая о суетном мире. Задача перед Папалексиевым стояла весьма сложная, ведь он жил в самой обыкновенной комнате самой обыкновенной коммунальной квартиры, да к тому же имел очень смутное представление о том, как выглядит жилище писателя, — среди его знакомых не было даже графоманов, кроме разве что Бяни, с которым он встречался только возле Петропавловки, да и тот был скорее читатель, чем писатель. Первым делом Тиллим задумался о перемещении крупных предметов, без которых никак было не обойтись. В его комнате, к примеру, красовался рояль музыканта Левы, некогда поставленный сюда на две недели, но невозмутимо простоявший здесь уже добрых два года. Поначалу Тиллим не мог решить, как же ему поступить: с одной стороны, он знал, что многие уважающие себя сочинители имеют обыкновение время от времени музицировать, чаще всего на фортепьяно, с другой стороны, инструмент занимал слишком много места и его вечно раскрытый исполинский зев грозил поглотить в себе оставшуюся часть жизненного пространства. Зрелище это так удручало впечатлительного Папалексиева, что он в итоге решил вернуть рояль хозяину. Взбудоражив безмятежный сон дома, под недовольные вздохи и стенания жильцов красавец «Becker» ценой неимоверных усилий, приложенных к его транспортировке двумя довольно субтильными молодыми мужчинами, перекочевал на прежнее место. После проделанной работы комната оказалась просто огромной, и теперь можно было производить другие перемещения.
Важнейшей деталью обстановки писательского кабинета являются, конечно же, шкафы с книгами. «Если тебя не окружают умные книги, сам начинаешь глупеть, а писателю быть глупым нельзя», — рассудил Папалексиев. В его комнате никаких книжных полок в помине не было, а читал он только то, что изредка подсовывали Бяня или Лева, поэтому за помощью опять пришлось обращаться к соседу-пианисту, благо у того была бессонница. После некоторого замешательства Лева согласился одолжить Тиллиму в качестве бутафории два шкафа и диван. С диваном-то вдвоем справились быстро, а вот со шкафами… Прежде чем перенести, их пришлось освободить от книг, которые Тиллим потом долго водворял обратно под строгим контролем хозяина. Левина библиотека состояла большей частью из многотомных академических собраний сочинений, всевозможных энциклопедий и, конечно же, нот…
