Кристофер Брэм - Жизнь цирковых животных
Прислушиваясь к своей болтовне, Генри сообразил, что его заносит. Надо бы попрощаться, пока не свалял дурака.
Они дошли до его дома, обращенного к Бродвею уродливой бетонной задницей. Постмодернистское нечто, смахивавшее на разросшуюся голубятню. И вдруг Генри вспомнил о неотложном деле.
– Кстати, Джесси. Помнишь, ты установила мне почтовый ящик в компьютере?
Конечно, она помнила. Электронная почта.
– Не могу туда залезть. На что нажать, чтобы ящик открылся?
– Проще простого. Подводите курсор к…
Но он не понимал ни слова.
– Ты уж прости. Знаешь, как говорят об актерах? Чтобы запомнить свои реплики, приходится забыть все остальное.
– Могу показать тебе, если хочешь, – предложила она.
– Можешь, да? Покажи еще разок, теперь-то уж я запомню.
Похоже, она рада приглашению. Глаза Джесси смотрели сурово, но на губах проступила улыбка. Не совершает ли он ошибку, встревожился Генри. Позовешь ее, а потом не избавишься.
– Избаловала ты меня, Джессика, – пожаловался он в лифте. – Угостить-то тебя нечем. Да ты лучше меня знаешь, где что в доме. Но чашка чаю найдется.
– Не беда, – возразила она. – Покажу тебе, как это делается, и побегу.
Раньше Генри думал, что с помощницей женского пола хлопот будет меньше, чем с мужчиной. Никаких сексуальных подтекстов не примешивается к отношениям между начальником и подчиненным. Но Джесси – ручная разновидность миссис Данверс.[11] Она поклоняется своему идолу сдержанно, выражает обожание взглядами, а не словами. И все же никуда не денешься – она обожает его, бессмысленно, безответно. Все знает о хаосе его жизни: неоплаченные счета, грязное белье, неразрешенные внутренние конфликты. Сегодня, например: он хотел, чтобы она осталась, и хотел побыть один.
Пока Генри рылся по карманам в поисках ключа, Джесси уже достала свой ключ и отперла дверь.
– Дом мой вдали от дома, – пропел Генри, входя и включая свет. – Славная дыра, где можно попукать на свободе. – Продюсеры подобрали ему это местечко и его бэтмена, то бишь, бэтвумен. Неплохая квартирка, со вкусом решена в серых тонах – ковер, обивка мебели, обои, – хромированные столики со стеклянными вставками. Тишина и покой, как в пустых мозгах. В столовой – тренажер «Наутилус». Генри включил телевизор, приглушив звук – пусть мерцает искра жизни.
– Сама знаешь, где тут что, дорогая. Займись. Позови меня, когда будет готово.
Джесси тут же расположилась перед компьютером и включила его. Компьютер принадлежал Генри, но пользовалась им Джесси – получала и отправляла его почту, счета, денежные переводы. Другое поколение, мозги иначе устроены. И все-таки он не уставал удивляться ее талантам.
– Может, чаю? – окликнул он ее из кухни. – Или пива, вина?
– Нет, не стоит. Спасибо.
В холодильнике ничего интересного, зато есть «травка» в пакете с Микки-Маусом. Генри налил себе вина, порылся в ящике и нашел бумагу для самокрутки. Это дело ему по руке: примял пучок травки, положил на бумагу, лизнул краешек и медленно, надежно свернул самокрутку. Косячок вышел ровненький, как зубочистка.
Со стаканом вина и самокруткой он вернулся в гостиную. Джесси все еще возилась с компьютером.
– Что-то не ладится, дорогая?
– Генри, Генри! – по-матерински пожурила она. – Как вы запутали свои файлы!
– Ой, милочка! Днем, после твоего ухода, я еще раз попытался заглянуть в почтовый ящик, но эти штуки стали исчезать.
– Файлы.
– Я все испортил?
– Нет, вы просто переложили их в другое место. Нужно вернуть их назад.
Генри стоял у нее за спиной со стаканом вина и незажженной самокруткой, смотрел, как раскрываются прямоугольники, закрываются, соединяются, совокупляются.
– Генри! – взмолилась Джесси. – Посмотрите, что я делаю. Беру мышку, веду вбок, пока курсор…
– Что?
– Вот эта стрелка. Видите, на экране?
– Хорошо-хорошо.
– Подвожу его к главной иконке, кликаю дважды. Нет, лучше вы сами.
Она поднялась с кресла. Генри передал ей стакан и косячок, и сам сел за клавиатуру. Начал выполнять ее указания. Сразу же открылась еще одна рамка, пустая, с надписью «Новая почта».
– Что это такое? – испугался он.
– Это значит, никто вам не пишет.
– Боже-Боже. Полковнику никто не пишет. Гребаные друзья, с позволения сказать. Может, я дал им не тот адрес?
– А может быть, они поверить не могут, что Вы подключились к сети. Пошлите им пару записочек.
– Придется, – вздохнул он. – Ладно, завтра. Сегодня старый пес слишком устал, чтобы учиться новым трюкам. – Он заметил отпечаток ее губ на ободке стакана – глотнула-таки вина. – Значит, выпьете со мной? Отлично!
Она смущенно повертела в руках стакан.
– Извините. Отпила по рассеянности.
– Не беда. Вы заслуживаете награды за все ваши славные дела. Налью себе еще стакан. А Микки-Маус вас не интересует?
Микки-Маус ее не интересовал, но Генри она попросила закурить. Выпьет стаканчик и пойдет домой.
Генри растянулся на диване, Джесси села в маленькое кресло лицом к нему. Подняла с пола книгу в бумажном переплете.
– «Новое имя греха!» – с пафосом прочла она. – «Гревиль!»
– Прошу прощения?
– «Гревиль». Так называется этот роман. Бестселлер. О маньяке-убийце, гении-педофиле. Дешевая помесь «Лолиты» и «Молчания ягнят». Зачем вы это читаете?
– И не думал.
– Тогда как она тут оказалась?
– Не знаю. – Генри забрал у нее книгу, толстую, с итальянским пейзажем на обложке. – Кто-то забыл, наверное.
– У вас бывают гости?
– Увы, нет! – Он быстро пролистал страницы, ничего не узнавая, и отбросил книгу. Поднес к губам самокрутку. – Ваше здоровье! – провозгласил он, прикуривая.
Косячок не горел, а плавился, потрескивая и шипя. Горький дым наполнил легкие, суля мир, покой и тишину. Задержав дыхание, Генри протянул самокрутку Джесси.
– А? – хрипло выдохнул он.
– Нет, спасибо! – Она поглубже откинулась в кресле, глядя на него без упрека, скорее даже с удовольствием, с гордостью.
Приятно быть объектом поклонения, если обожатель ничего от тебя не ждет. Его бэтвумен знала, что он – голубой. Он никогда не скрывал своей ориентации, ни от нее, ни от других. И братец-драматургу нее голубой, так что она понимает, что к чему. Но лучше повторить еще раз для надежности.
Выдохнув серое облако дыма, Генри втянул в легкие глоток свежего воздуха.
– Слышала про Театр «Гейети»? Ну да, тебе ни к чему. Старомодный клуб для голубых в стороне от Таймс-сквер. В прошлом месяце наш костюмер водил меня туда. Все собираюсь заглянуть еще разок. Там такие красавцы-мальчики из Пуэрто-Рико, помахивают своими жезлами в узких трусиках или вовсе без. Горячее шоу! – Он отпил глоток вина, ожидая реакции Джесси.
– А почему вы не сходили туда снова? Боитесь, что вас узнают?
Генри расхохотался.
– Не льстите мне, дорогая! В этом городе меня никто не узнает, разве что два-три заядлых театрала, но уж точно не завсегдатаи «Гейети». В этой стране может прославиться только актер из блокбастера или телесериала. И подобные соображения меня не остановят. Всему миру известно, в какую сторону указывает моя стрелка. Нет надобности тайком проникать в казармы, тоже мне, король Генри в штатском.
– Вы преуменьшаете, – возразила она. – Каждый подлинный ценитель театра знает вас.
– А, эти! – Генри снова вдохнул дым, но тут же выплюнул – небо еще не оправилось после первой затяжки. – «Горсточка избранных», да? Славная горсть. Благословенное братство. Несколько критиков и старых пердунов. Я посвятил свою жизнь «театральному искусству», как вы изволите выражаться. Никакой отдачи. А теперь, когда юность моя позади, приходится отоваривать эту самую «славу». Хватит с меня дерьма насчет «искусства». Мне нужны деньги – мешками. Я хочу повыгоднее продать себя. Лишь бы нашелся покупатель. Я тебя шокирую, дорогая?
Она хмурилась, не шокированная, но озадаченная.
– Взять хоть Ванессу, – продолжал он. – Или Хопкинса, Маккеллена.[12] Господи боже, Алана Рикмана.[13] Таланта у меня не меньше, чем у этих плутов. Я бы прекрасно сыграл мошенника в триллере на миллиард долларов. Умереть от рук Брюса Уиллиса? При одной мысли об этом у меня трупы намокли.
– Не может быть!
– На мистера Уиллиса у меня не стоит – но на деньги!
– Я об этом и говорю. Не может быть, чтобы вы всерьез говорили о деньгах.
– Почему? Чего еще ждать от жизни?
– Но вы только что жаловались, как вам надоело это шоу. Высокобюджетный фильм надоест еще больше.
– Думаешь? Наверное, так. Значит, я сам себе противоречу? Пускай. Я противоречу сам себе.
И он усмехнулся, раздосадованный, что ему указали на неувязку в рассуждениях. Поглубже затянулся, посасывая зажатый в зубах источник блаженства, окутывая себя теплым мягким облаком. Когда Джесси вот так, молча, сидела напротив, присматриваясь к нему, ее проницательность вызывала невольную тревогу.
