Екатерина Завершнева - Высотка
(Ты почему такой сердитый, Олежка? Я тебе чем-то насолила, да? Скажи, чем?)
В стране что-то происходило. Более сознательные однокурсники не расставались с приемниками, иногда даже на лекциях сидели в одном наушнике, чтобы не пропустить нечто важное. С луны свалилась? — удивлялся моим вопросам Шурик Блинов. Тут такое делается! СССР скоро развалится к чертовой матери, а ты!..
К сидящим в одном наушнике относились снисходительно, даже с пониманием, и я быстро сообразила, что могу слушать «Битлз» даже на лекциях — а все потому, что Гарик подарил мне плеер «Sony» и к нему десяток кассет. Я приняла подарок как должное, и тогда Гарику пришлось искать предлог, чтобы рассказать, как он на эту «соньку» целый месяц подрабатывал, иначе его подвиг остался бы неоцененным. (Кажется, он где-то книжками торговал с лотка. Или учил какого-то маменькиного сынка английскому. Не помню.)
У Гарика в кармане всегда лежали батарейки типа два А, он контролировал мои жизненные ресурсы. Это было необходимо, потому что я, оглушенная, на время вообще выпала из жизни. Лежала на его кровати, слушала «Белый альбом», потом «Abbey road» по кругу, ревела, смотрела в небо сквозь потолочные перекрытия, на проплывающие облака; Гарик сидел рядом, читал книжечку, ждал, когда очередной боекомплект сядет. На сегодня хватит, говорил он, больше не получишь. Пойдем пить чай, я заварил.
Гарик, какими мы будем, когда закончим универ? Потерянными, взрослыми, занятыми? Что за жизнь там вообще может быть, после? Вот, послушай:
Out of college money spent, see no future, pay no rent,
All the money’s gone, nowhere to go.
Представляю нас — на трассе, за рулем какой-нибудь желтой «копейки», как мы едем в полях и поем, свободные, счастливые, oh, that magic feeling — nowhere to go, nowhere to go. Так будет? Обещаешь?
Лихо, с наскока сдали первую сессию, за ней по инерции вторую. Я получила «отлично» по линейке у самого Штерна, которого боялись все без исключения, даже аспиранты.
Штерн был экзаменатор-легенда. Когда экзаменуемый садился отвечать, Штерн брал его листочек с записями и, ни слова ни говоря, выбрасывал себе за спину. А теперь начнем с начала, говорил он. Пишите. Слушал молча, с непроницаемым лицом, иногда задавая простенькие вопросы, которые эффективно сбивали с толку: «И это, по-вашему, билинейный функционал?», «Это вы так себе представляете ортогональный базис?», «А табличный интеграл выводить не пробовали?»
Когда он взял мою зачетку, чтобы расписаться, я была вне себя от счастья — значит, не два. Вышла из аудитории, чувствуя непреодолимую потребность выпить водки, хотя до сих пор не знала, какова она на вкус.
Налетели: что у тебя?
Не знаю, там.
Выхватили зачетку. Олежка: мама мия! // Баев: четыре, что ли? // Гарик: мне, мне покажите! // Шурик: ну ты даешь!..
Короче говоря, каникулы мы с Гариком заслужили. Съездили в Питер, посмотрели дом на Литейном, ночевали на лавочках, целовались на ступеньках Инженерного замка, на Васильевском объяснились на качелях, там же и уснули. Все будет хорошо, вот увидишь. Мама ждет не дождется, а формальности потом.
Июль и август провели в деревне, в бревенчатом доме, с радиоприемником, подшивками толстых журналов, комарами, грибами-ягодами и огромными, невероятной светосилы звездами, которые мешали спать, если на ночь не закрыть шторы. Мама Гарика встретила, устроила, а через неделю уехала в Москву, оставив дом в нашем распоряжении.
Почему-то с этого места мы начали ругаться, все больше по пустякам. Хороший поэт Бродский или плохой; кто был прав, Бор или Эйнштейн; добавлять майонез в салат из помидоров или нет; сделать варенье из черники или съесть ее так; оставить посуду на ночь или вымыть прямо сейчас. Вопросов оказалось так много, и все они были такие насущные, что я никак не могла взять в толк — где они прятались до сих пор. Раньше мне казалось, что мы идеальная пара, север и юг, красный и синий, а тут как будто два одноименных заряда изо всех сил прижимали друг к другу, а они отталкивались, в точности как в учебнике для пятого класса — и никаких чудес.
В день перед отъездом я смертельно обиделась уже не помню на что, и в знак протеста просидела в реке два часа, обгорела до пузырей. Как заносили в поезд, что дальше было — помню смутно. Температура сорок и две десятых, спать только сидя, потому что лечь не на что… Гарик стоически переносил роль сестры милосердия, мазал меня тошнотворным снадобьем с запахом тухлой рыбы, переворачивал как мумию, снимал гнойные бинты, не моргнув глазом провожал до двери туалета и ни разу не сорвался на обычные нравоучения относительно того, что если бы некоторые слушали, когда им говорят…
От того лета у меня остались крупные веснушки по плечам и маленькая оспинка на лбу. Может быть, что-то еще?
Приступить к занятиям оказалось ох как нелегко. Я все больше была озадачена собственным выбором, как личным, так и профессиональным. Химия далеко простирает руки свои в дела человеческие, но не настолько же!.. Гарик продолжал исправно посещать лекции, он теперь учился за двоих. Я появлялась только на контрольных, но даже для списывания теперь требовалось сверхъестественное усилие — они успели сильно продвинуться, изучали какую-то зонную теорию, группы симметрии, теормех…
Я спотыкалась о незнакомые значки и слова, как будто перерисовывала китайские иероглифы. Гарик злился, но не выдергивал свою тетрадь у меня из-под носа; старался писать убористо, чтобы реже переворачивать страницы; перешел на черновики, чтобы с них могли списывать набело сразу двое; делал за один квант времени два варианта, но ничего не помогало. Зверева покатилась по наклонной, резюмировал наш староста Володя Качусов. Гарику понравилось это выражение, и он включил его в свой лексикон.
К концу семестра вопрос встал ребром. Дайте ей шанс, умолял комиссию по отчислению (сокр.: «компот») добросердечный Качусов. Она подтянется, мы поможем.
Но помогло отнюдь не его заступничество. В тот раз меня спасла Леночка Баркова, которая собралась замуж. О ее намерении бросить учебу были осведомлены даже наверху. Замдекана мне так и сказал — ваше счастье, что Леночка выбывает, а у Фоминой положение хотя и лучше вашего, но тоже довольно шаткое. Мы не можем оставить двести двенадцатую группу без женского общества. Был у нас такой опыт — ничего хорошего. Сначала они перестают бриться, потом вообще теряют человеческий облик. Будь на вашем месте юноша, давно бы вылетел… Ну что ж, попробуйте.
В его голосе было столько скепсиса, что я засомневалась, нужен ли мне этот химфак и не лучше ли сразу замуж. Интересно, а если бы я была дурнушка, хромоножка или очкарик?
Замуж, замуж, радовался Гарик. Жена-домохозяйка, не отягощенная сопроматом — что еще нужно для того, чтобы спокойно встретить старость? Я тебя приму любой — с высшим образованием или без него, главное решиться.
Решиться не получалось. Ходить на занятия тоже — посещаемость упала до нуля, потому что одна из основных аттракций, ради которой я иногда появлялась на химфаке, некоторое время назад отпала. Баев в составе двести двенадцатой больше не числился, потому что он отчислился еще в мае, на первом курсе, по собственному желанию.
Сурик
Узнала я об этом в буфете, посреди длиннющей очереди, которая упиралась в следующую пару. Богдан, загадочно усмехаясь, сказал, что Баев переезжает в Главное здание, в высотку, будет жить у Самсона на всем готовеньком, как сыр в масле. Собирается поступать второй раз, на ВМК.
Вопросов больше, чем ответов. Кто такой Самсон? Почему как сыр в масле? С какого перепуга он вдруг решил стать программистом?
А ну его, внезапно рассердившись, сказал Богдан. Может быть, у него действительно интерес к компьютерам, кто знает. К Самсонову же у него интерес самый что ни на есть шкурный, хотя это и не моего ума дело. Короче, от Самсона только что ушел его последний фаворит, место свободно, ну Баев и взял его в оборот.
Как, ты не знаешь? Пашка Самсонов — председатель объединенного студкома, заведует ресурсами, в том числе квадратными метрами, из какой хошь передряги вытащит, устроит, накормит и обогреет. Вообще-то он хороший мужик, но со слабостями. Баев же ничего не боится — ни слабостей, ни общественного мнения. Поехал жить к нему. Говорит, хорошо живем, дружно. Пашка, можно сказать, бесплатный абонемент в цирк получил. А ты что, спрашиваю? А я хорошего товарища, ответил он. Правда, трудновато Самсону приходится. Я не по этой части, где сядешь, там и слезешь. Он страдает, но терпит. Ну дык я предупреждал.
Погоди, Богданчик, ты хочешь сказать…
Ай, ничего я не хочу сказать!.. И так уже сказал больше, чем следовало бы. Самому противно… Лучше давай о тебе. Шурик говорит, ты замуж собралась?
(Господи, и он туда же…)
