Кеннет Харви - Город, который забыл как дышать
По долгу службы Джозеф исколесил почти все побережье Ньюфаундленда, но так и не перестал удивляться названиям местных населенных пунктов. Уимерли. Вот он на карте: всего полтора часа езды к юго-западу от Сент-Джонса, побережье залива Благоу-вест.[3] Другие местечки звались не менее колоритно: Купидоне, Порт-де-Гибль, Потрошир, Прямборо и Голлоу-Вешкинг.[4] Лучшего места для ребенка не сыскать. Старинный дом, кособокий сарай, бескрайний океан. За три недели Тари отведает настоящей жизни в рыбацком поселке. Добавим чуть-чуть семейной истории. Вот вам и связь времен.
Дядя Даг был отважным рыбаком, как и его отец и дед. Он разругался с братом, когда Питер решил перебраться с семьей в город. В то время Джозеф был еще совсем маленьким. Питер заявил, что не желает больше рыбачить, что плевать он хотел на привычный уклад и что его семья должна жить лучше. Лучше. От этого слова всегда одни неприятности. Началась сухопутная жизнь. Мать рассказывала Джозефу, что дядя Даг назвал брата лентяем и городским размазней. Последовала безобразная сцена, и с тех пор братья друг с другом не разговаривали. Надо сказать, что, когда отец умер, дядя Даг все-таки приехал на отпевание. Он надел свой лучший (и единственный) костюм, постоял в углу церкви, ни с кем не общаясь, выждал для приличия несколько минут и удалился. Полированный гроб опускали в могилу уже без него. Джозеф искал дядю глазами, но того и след простыл.
Одному богу известно, что подумал Даг, когда Джозеф стал инспектором рыбнадзора. Наверняка решил, что сынок пошел по стопам отца-предателя.
Он был единственным братом Питера и последним здравствующим членом семьи. Джозеф считал своим долгом узнать его получше, пока дядя не ушел из жизни и не унес с собой семейные предания. Кое-что удалось вытянуть из отца. Бывало, Питер садился у окна, устремлял взгляд в бесконечность и начинал неспешное повествование. О событиях прошлого он рассказывал с неизменным почтением.
Одна легенда была такая. Как-то раз во время ужасного шторма дяде Дагу лебедкой оторвало фалангу большого пальца. Но дядя не растерялся. Он схватил иглу, какой латают снасти, продел в нее леску и пришил окровавленный обрубок. Утлое суденышко ходило ходуном, гигантские волны перехлестывали через борта, глаза разъедала соленая морская пыль.
Или вот еще легенда. Однажды в юности Даг и Питер вышли в море погожим летним днем. Где-то вдали послышался странный гул. Гул усиливался. Братья подняли головы и увидели биплан. Теряя высоту, он шел прямо на вершину утеса, где стоял дом мистера Хауко. Машина с воем протаранила здание, напрочь снесла второй этаж, ее развернуло и понесло прямо на Питера и Дага. Но столкновения не произошло. Каким-то чудом биплан пролетел над плоскодонкой и рухнул метрах в десяти. Даг поплыл к дымящимся обломкам, надеясь спасти пилота. Ни в кабине, ни в воде людей не оказалось. Даг вскарабкался на крыло и обнаружил обезглавленное тело. Голову пилота так и не нашли.
Если верить всем этим историям, дядя, похоже, родился в рубашке.
Родители Джозефа умерли. Сначала отец от рака мозга. Он тридцать лет прослужил в департаменте туризма, и оказалось, что в здании хранились ядовитые вещества. Мать скончалась полгода спустя. Врачи сказали, от старости. Джозеф был уверен, что от тоски. Мама работала медсестрой и ушла на пенсию всего за четыре года до смерти. Родители были умными, работящими и веселыми людьми. Они обожали вечерами пересказывать друг другу разные случавшиеся с ними глупые истории и при этом катались от смеха, хватая ртом воздух и утирая слезы. Как не хватает теперь этих вечеров в гостиной! Жалко, что Тари почти не помнит дедушку с бабушкой. Когда их не стало, малышке только-только исполнилось пять.
Джозеф вспомнил, как сегодня Тари выскочила из машины, едва они подъехали к дому Критча, и начала оглядываться в поисках сверстников. Слева – дом с солнечными батареями, справа, дальше по верхней дороге, старая заброшенная церковь. И нигде никаких детей. Через некоторое время у свежей могилы на церковном кладбище собралась толпа. Были и те, кого Тари и Джозеф встретили, въезжая в городок. Уж не дядю ли Дага хоронили? На лицах застыло выражение неизбывного горя. Джозеф и Тари удостоились лишь нескольких мимолетных взглядов. Никто не кивнул, никто не помахал рукой.
Джозеф разглядывал потолок, древние беленые доски, завитки бронзовой люстры. Кто эта женщина из соседнего дома? Он пытался вспомнить ее лицо, но мысли сами собой возвращались к кладбищу, к печальным людям, провожавшим машину глазами. Скорбь на лицах постепенно сменялась ненавистью.
Томми широко улыбнулся мисс Лэрейси и кивком показал на узкий коридор, ведущий в гостиную.
– Я нарисовал кой-чего.
– Небось, рыбу? – поинтересовалась старушка, любовно оглаживая пирог. Она порядком проголодалась и с удовольствием съела бы кусочек. Да и чашечка чаю была бы в самый раз. Только сначала надо посмотреть картинки Томми. Художник он чудесный, но самое главное, не как он рисует, а что.
– Не-а, не рыбу. – Томми круто повернулся и двинулся по коридору. Узкий проход украшали карандашные портреты каких-то семейств и десятки библейских цитат в рамках под стеклом. Больше всего мисс Лэрейси нравилось изречение: «Благодатию Господа Иисуса Христа спасемся».[5] Во-первых, красиво, во-вторых, правда. Впрочем, это не мешало старушке время от времени постукивать пальцем по рамке, приговаривая: «Благодатию Господа Иисуса Христа пасемся».
Томми гостеприимно повел рукой, приглашая мисс Лэрейси следовать за ним.
– Тут вот Райна заглянула, – сообщил он.
– У тебя маслице есть не горклое, пирог намазать? – спросила старушка, семеня за хозяином.
– Так может тогда чайку согреть?
– И то дело, – проворковала мисс Лэрейси с порога и подмигнула Томми. – Только тогда уж самого наилучшего.
В гостиной громоздилась мебель всех стилей и времен. Старушка кивнула Райне, которая со стаканом в руке развалилась на низеньком диване. Полупустая бутылка янтарного рома стояла рядом на кофейном столике. Райнина аура потускнела и стала цвета плесени, значит, выпила дамочка порядком. Печень явно никуда не годится, а все потому, что мелкие страстишки затмили внутренний свет.
– Наше вам добросердечное, – сказала мисс Лэрейси.
– Видали мы ваше «добросердечное»… – пробурчала Райна, облизнула подпухшие губы и помотала головой. Голубая футболка, темно-синие в облипку джинсы. С Райниной фигурой не стоило их надевать. Мисс Лэрейси подумала, что в таком возрасте пора уже следить за собой. Хотя, конечно, нынче мужиков ничем не проймешь, даже непонятно, на кой стараться. Они после свадьбы на супружницу и не смотрят, хоть нагишом ходи. Нет, ну вы гляньте только на эти косматые патлы. Что твоя березовая метелка. Оюшки-горюшки – какие дела. Райна с тех пор, как муж помер, совсем за собой не глядит. А чего убиваться? Муженек, прямо скажем, был не подарок, только и знал, что семейные деньги пропивать… Боже ты мой, она еще и босиком! Кроссовки скинула, носки разбросала – вот распустеха!
– Ну че, за встречу? – спросила Райна, помахав бутылкой.
– Нет уж, меня от такой гадости разорвет.
Томми разложил рисунки на обеденном столе красного дерева и застыл в ожидании. Стол этот был обязан Томми жизнью. Массивное сооружение с резными ножками кто-то выбросил во двор, чтобы освободить место для новой мебели – блестящей и хромированной. Рядом тускло поблескивало медными заклепками бордовое кожаное кресло. Чуть поодаль на выцветшем голубом серванте с двумя глубокими ящиками в беспорядке лежали пожелтевшие щербатые тарелки с каймой из розочек. Прямо лавка древностей, только покупатели что-то не торопятся.
Томми пальцем отодвинул один из рисунков и быстро сунул руки в карманы. Рисунок изображал гору, над ней кружились какие-то огромные насекомые – три штуки. Набросок был сделан углем, это подтверждали черные пятна на рубашке художника. Томми медленно тер их пальцами и, застенчиво улыбаясь, ждал, когда же мисс Лэрейси выскажет свое авторитетное мнение.
– Томми здорово рисует, – слишком громко сказала Райна. – В жизни не видала, чтоб так рисовали.
Мисс Лэрейси не слушала.
– Это что ж тут такое летает? – спросила она и прищурилась, чтобы получше разглядеть рисунок.
– Вертушки, – объявил Томми, предостерегающе выпучив глаза. Он ткнул в занавешенное тюлем окно. – Там, над мысом.
Мисс Лэрейси поднесла рисунок к глазам.
– А ждать их когда? – Она уже почти возила носом по бумаге, изучая каждый штрих.
Томми, словно школьник, пожал плечами и переступил с ноги на ногу.
– Так что, по чашечке? – нервно спросил он.
Всякий раз дно и то же. Томми обязательно надо похвастаться своим искусством, но так, чтобы ничего не объяснять. Как будто рисунки предрекают несчастья, и Томми в ответе за каждое сбывшееся пророчество.
