Светлана Саврасова - С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции
– То есть?
– Что ее любовь безнадежна, да и просто невозможна… Потому что у положительного героя, так же как у вас, сержант, на куртке значок с радугой, то есть он гей. Вы бы не возражали, если бы этот герой носил ваше имя?
Из глаз сержанта сыпятся лепестки роз.
– Как будет по-польски gay?
– По-разному, сержант, по-разному. Чужих называют «геи», потому что это политически корректно.
– А своих?
– По-разному. Обычно «педрилы», но это только по-настоящему хороших друзей, у которых вдобавок есть чувство юмора.
– Называйте меня «педрило».
– Есть, сержант!
Следственный изолятор становится оазисом мира и спокойствия. Сержант хочет стать героем книги и раздавать автографы.
С первого же взгляда оказывается, что трое задержанных скандалистов – грузины с фальшивыми польскими паспортами. По-польски они, естественно, ни в зуб ногой. А по-русски разговаривать отказываются. Из патриотически-политических соображений.
– Ну, пока! – говорю с энтузиазмом. – Я могу домой ехать. Грузинская переводчица есть только в Лондоне. Она будет в пятницу. Всего вам наилучшего, ребята! Посидите тут три дня, отдохните! А почему вы считаете, что полиция не может держать вас под арестом дольше двадцати четырех часов? Что за ерунда? Вы телевизора, что ли, обсмотрелись? Инспектор без допроса вас не выпустит, это железно. А на организацию необходимой лингвистической помощи уйдет пара дней, потому что все должно быть по закону – даже в таком пустячном деле, как говенные фальшивые паспорта, в чем можно всего за час разобраться!
Ну и в результате я выхожу из этого усыпанного лепестками роз изолятора после семи часов допросов. Соловьями курскими запели по-русски наши гордые грузики! Как только они указали свой адрес, специальная группа произвела там обыск. Нельзя вести обыск без согласия хозяина и без понятых? Что за ерунда киношная? Мы не в Грузии! Тут у нас граждане доверяют своим ментам. Двое полицейских имеют полное право войти в дом арестованного и прочесать его от чердака до подвала. И изъять ваш компьютер и эти семнадцать носителей информации. И эти фотографии, прессы для ламинирования, круглые и квадратные резиновые печати и штампы. Словом, обнаружить мастерскую по изготовлению фальшивых документов в спальне на втором этаже и конфисковать ее оборудование для приобщения к материалам следствия.
Серьезное дело! Но не мое… Процесс будет проходить в Kоронном суде, который ведет дела об организованной преступности. Тут наверняка потребуется и переводчик с грузинского. Чтобы все было в соответствии с законом.
На обратном пути я заснула в машине. Проснулась только у своего дома. Зайдя в квартиру, падаю на кровать, не раздеваясь. Моментально отключаюсь.
Все то время, что я была в следственном изоляторе, какая-то женщина в камере номер шесть колотила в металлические двери. Кулаками, пятками, плечами, задницей. Надзиратель и санитар все это время следили за ней с помощью камеры видеонаблюдения. Они вмешивались только тогда, когда она начинала биться головой. Тогда они заходили в камеру, хватали ее за запястья и лодыжки, клали на пол, застеленный матрасами, и не давали двигаться. При этом она издавала два или три таких крика, что кровь леденела в жилах. А потом замолкала. Выключалась. Как будто теряла сознание. Когда тюремщики выходили, с минуту лежала недвижимо, а потом начинала трястись. Дрожать. Садилась, качаясь взад-вперед, затем сразу же вставала и колотила в металлические двери. И так по кругу. Она была под наркотическим кайфом. Ничего не знала о лепестках роз, падающих с серого потолка. Не имела понятия о моем присутствии. Ее не волновало, что я не боюсь пауков, темноты и мышей. Зато я боюсь криков и не переношу громких звуков. Поэтому я не хожу в пабы и на рождественские концерты. Не посещаю спортивные арены и лучшие лондонские обувные магазины на Оксфорд-стрит. Я не в состоянии высидеть две части концерта классической музыки и ухожу в перерыве полностью разбитая. Я никогда не была ни на одном гала-концерте и отказалась пойти на шоу Мадонны в лондонском Куполе Тысячелетия, куда меня приглашал один поклонник. А потом и вообще ему отказала.
Я борюсь с этим, пробую как-то привыкнуть, работаю над собой. Но это поглощает у меня СТОЛЬКО сил! Мучает и терзает , загоняет в угол и опустошает.
Я ощущаю изнеможение. Мне необходимы сон, тишина и одиночество. Ни один из моих мужей этого не понимал. И даже моя мама. Даже старая больная кошка, которую я взяла из кошачьего приюта «Синий крест». Только мой любимый это понимал. Он всегда говорил тихо и мало. Всегда меня покидал.
Звонит телефон… Не беру трубку. Что с того, что это срочное дело? Мне нужны тишина и одиночество, баста. Когда очень устаю, то еще сильнее реагирую на звуки. А этот телефон звонит и звонит, и звонит, и звонит… У соседей, двумя этажами ниже.
7
7. Проспала 16 часов. Выспалась! Чувствую себя прекрасно! И даже не собираюсь ругать маму за то, что, пока я спала, она несколько раз прокрадывалась в мою комнату. Понимаю. Когда мой сын спал слишком долго, я всегда подходила к кроватке, чтобы послушать, дышит ли он…
Сейчас надену ролики и сброшу немного жирка. Начиная с определенного возраста шоколадные конфеты, съеденные вечером в постели, возвращают тебя в детство – в том смысле, что быстро вырастаешь из всех одежек.
Поэтому еще три года назад я решила, что буду есть шоколад только в следственном изоляторе. Покупаю себе коробку «Ферреро» и держу в машине, проявляя железную волю. Потому что если возьму ее домой, то не усну, пока не съем. В изоляторе же говорю надзирателям:
– Беру две шоколадки. Если приду еще за одной, пристрелите меня…
Но при этом я знаю, что, когда через минуту снова зайду в дежурку, брать будет уже нечего.
Первые полгода было тяжело придерживаться этого правила.
Уже начала было считать себя мученицей и молиться о смягчении мук, но так, чтобы не нарушать своего правила. Видимо, мои стенания оказались услышаны: Польшу приняли в Европейский Союз! Понаехало поляков. Работы стало невпроворот, шоколадки каждый день, а иногда и по два раза! Вы, наивняк, думаете, что это политики вам устроили? Ага, конечно… Бог услышал молитву шокоголика.
Это уже не первый раз, когда весь мир переворачивается с ног на голову в ответ на мои горячие просьбы или неслышные, но столь же пылкие желания.
Ушла от мужа, спряталась в съемной квартирке и начала мечтать о новом любимом. Ну и дождалась. Впала в любовную горячку и стала писать стихи. По-английски! Для него… Было впечатление, что он меня вообще не слушает – так, может, хоть стихи прочитает? Из любопытства. А вечером, часов в десять, приходит сын и спрашивает:
– Мама, как ты будешь жить без мужа? Опять все сначала?
– Ну, сынок, я привычная, – хорохорюсь. – Ничего страшного! Ты ведь уже взрослый. Мне уже не нужно оставаться с ним только для того, чтобы у тебя был отец.
– Мама, – говорит мне в ответ сын, – да я только о тебе думаю. Жить ты на что будешь? На свою русскую гордость? Ты ведь от всех уходила с одной сумкой. За эту квартиру чем будешь платить? Работа тебе выдается раз в неделю.
– Сынок! – отвечаю я. – Я сейчас пишу любовную лирику! Вселенной нужно больше любви и стихов о ней. Так пусть Вселенная и беспокоится о том, как я буду жить.
Не стану тут описывать, как он на меня посмотрел, перед тем как уйти домой. Домой – значит в наш супружеский дом, потому что он остался жить со своим приемным отцом. И это совсем не было предательством по отношению ко мне. Он просто очень боялся, что из-за меня потеряет отца, потому что знал, как без него плохо. Зато он не знает, как бывает без матери. А я его понимаю, потому что сама все это знаю. Сын спокойно пошел домой. Было уже около полуночи.
На следующее утро отвезла его в Лондон в университет. На обратном пути, только я собралась выпить кофе на бензоколонке около Винчестера, как позвонили из нашего полицейского участка:
– Приезжай как можно быстрее! Кофе? Тут попьешь. Мы тебе заварим молотого в твоей русской чашке, как любишь. Честное слово.
Ну, мчусь в полицию. В изоляторе вижу у регистрационной стойки нашу постоянную клиентку Веронику из Слупска.
– Привет, Вероника! – здороваюсь с ней сердечно. – Опять Тадек что-то натворил?
Однажды она хорошо приложила его скалкой, а в следующий раз пырнула разделочным ножом в колено. В конце концов, они оба по профессии мясники, так что знала баба, что делает. Тадек всякий раз отзывал из полиции свои заявления. Из любви.
А вот обещанного кофе мне не дали. Без особых церемоний отправили вместе с Вероникой и двумя медсестрами в санитарный блок и продержали там четыре часа. Никому нельзя было туда заходить или приносить еду или питье. Впрочем, всякий аппетит исчезает, когда видишь, как берут мазки из разных полостей тела, обрезают ногти и волосы оттуда и отсюда. Как фотографируют спереди и сзади, снимая крупным планом каждый синяк и шишку.
