Анатолий Королев - Эрон
Особенно остро свое изгойство Адам почувствовал на помолвке Майкиной подружки из Дома правительства, где он увидел красивых, счастливых молодых людей, прекрасно одетых, уверенных в себе, элегантных, вокруг очаровательной невесты и шикарного жениха, отец которого, по словам сестры, работал в Большом доме и входил в двадцатку самых власть имущих людей страны. Оказавшись за столом под хрустящей белоснежной скатертью наедине с руинами заливной осетрины и холмами гусиного паштета, он вдруг заметил грязь под ногтями и стал стесняться своих рук. Майя была явно не в духе. Адам оказался предоставленным самому себе, а тут еще он стал объектом внимания со стороны дерзкой умненькой девочки.
— Вас что, в самом деле зовут Адамом?
— Да.
— Но разве могут быть такие имена? — Девочке было лет пятнадцать-шестнадцать, и она чувствовала себя королевой.
— Уверен, что тебе не нравится собственное имя.
— Как вы угадали? Меня назвали Маргариткой. Ужасное имечко. Рита тоже ни к черту. Зовите меня Рика.
— Хорошо. — От красивой девочки веет изысканными духами, кожа ее отполирована негой, на ней все фирменное: длинный жакет на атласной подстежке, украшенный лишь тремя большими костяными пуговицами, молочно-фиолетовая блузка из шифона, белые шорты и гороховые босоножки; в густые волосы вставлено радужное перо какой-то птицы. Но на лице ни капли грима.
— А вы знаете, что невесту Филиппа зовут Ева?
— Нет, — Адам смущен, — я поесть пришел осетринки.
— Кушайте на здоровье, — она заразительно смеется. — Из вас могла бы получиться забавная парочка: Адам и Ева!
— Была такая. Но брак плохо кончился.
— Знаю, знаю: искушение, фиговый листок, змий, яблоко. Я читала про это еще в третьем классе. Угощайтесь! — И Рика протянула ему яблоко из вазы. Адам машинально взял. — Теперь я — ваша Ева. Откусите. Так. А сейчас я.
Повертев яблоко капризной ручкой, она укусила в то же самое, надкушенное Адамом место. Не без вызова укусила.
— А теперь соблазняйте меня.
— Как? — Адам смешался.
— Не знаю, — внезапно на глаза соблазнительницы завернулись крупные слезы, — почему мы должны все время есть? Жевать? Откусывать кусок от куска? Переваривать? Четверть жизни человек проводит в известном месте… А это хуже одиночной камеры. Если бы не голод, Ева не вкусила бы запретного плода. Разве не так?
— Нет. Они не были голодны. Яблоко — первый плод, который был съеден. Отсюда и грехопадение.
— Вы серьезно?
— Вполне. Рот был дан только для слов.
— Чем же они там питались?
— Ушами.
— Убедили. Они пили песенки ангелов.
— И вкушали глас свыше.
— Будь осторожен, — шепчет Майя на ухо, — она советская принцесса, сестра жениха. По-моему, у нее не все дома.
— Проводите меня, — подошла к нему Рика в конце маленького торжества.
Высмеяв его «драндулет», Рика попросилась за руль «Победы» — немножко проехать — и, к его удивлению, прекрасно повела машину. В соломенной летней шляпе она выглядела старше своих лет, и Адам не очень боялся, что ее возраст заметит гаишник.
— А еще я умею прилично стрелять, ездить верхом и у меня первый разряд по теннису. Но я действительно странная, — продолжила она задумчиво, — и Майя-злюка права: у меня с головой не в порядке. Нет, я не сумасшедшая — наверное нет, — она помолчала, — просто ужасно чувствительная. Временами. Я могу потерять сознание, если проведут по стеклу мокрым пальцем.
— Я никогда не буду этого делать, — сорвалось у Адама; в руках он бережно держал перо райской птицы, которое ему было торжественно вручено перед надеванием шляпы: не сломайте!
— Я рано умру. С такими нервами жить, наверное, нельзя. У меня вместо глаз — зажигательные стекла. Я обречена. Да?
Он не знал, как ответить.
— Вы очень правильно промолчали. Не боитесь, что я сейчас вот возьму — и сверну с моста? И мы полетим вверх тормашками! — «Победа» как раз катила в лавине машин по Калининскому мосту к каменной химере гостиницы «Украина». Адам вздрогнул; ноздри Маргариты сладко затрепетали, словно предвкушая падение в темные воды Москва-реки. Он чуть было не схватился левой рукой за руль. — Не бойтесь, — рассмеялась она, — я не имею прав на вашу жизнь, Адамчик. Если придется, укокошу себя в одиночестве.
Машина съехала с моста в тень мордвиновского монстра, и Адам перевел дыхание: все-таки он струсил.
Там, позади, на горбу широкого властного моста, мелькнули призраки погоды: каменные дали ночного Метрограда под светлым небом июня, стояли белые ночи, дали были охвачены закатным накалом, звезды и редкие облачка одинаково отливали снежком. Ночь как бы смеркалась. Жизнь читалась одинаково — слева направо и справа налево: а роза упала на лапу Азора. И в этом таился пусть неясный, но явно убийственный смысл.
— Мне нельзя подходить к окну, так и тянет вниз. К машинам тоже притягивает… А вот и мой дом, — «Победа» свернула с Кутузовского проспекта во двор многоэтажного угрюмого колосса и остановилась. Здесь жил советский истеблишмент.
Вылезая из машины, она внезапно близко-близко качнулась к Адаму бледным лицом, на котором капризно глядели в душу сомнамбулические глаза: Адам, вы душка и прелесть. Вы такой пушистый толстый молочный пряник. Мне с вами хорошо. Не бросайте меня, ладно? Давайте будем дружить.
Тут она замолчала и, закусив локон волос, упавший на лицо, задумалась: впрочем, я хочу показать вам свое логово и пригласить на чашку кофе.
Адам смешался: время за полночь, не слишком ли поздно?
— Фуй, нахал. Даме нельзя отказывать. Вылезайте из норы, пескарь. У вас есть шанс совратить школьницу.
Подъезд дома охранял милицейский пост. Впрочем, молоденький лейтенант явно дремал и смотрел вполглаза.
— Сначала я запру Джуро.
Адам с волнением стоял на пороге огромной темной квартиры. Стихло рычание пса, хлопнула дверь, вспыхнул ночной свет в холле. Гость не был человеком социальным, поэтому роскошь не оскорбляла в нем ни чувства равенства, ни идеалов справедливости. Мир, конечно, несправедлив. Изначально. Наоборот, как человек эстетический, Адам любовался громоздкой мебелью в стиле людовиков, ласкал рукой фарфоровую чашку с бисквитными розами на стенках, с горячим кофе в золотом нутре, а губами — край синего толстого стекла бокала на молочной ножке с рыжим густым коньяком. Но он почти не пьянел, напротив, был настороже в ожидании выходок советской принцессы и не ошибся. С пьяными глазами шалости она провела его сначала в свою спальню, похожую скорее на детскую комнату — так много в ней было кукол, обезьян из мягкой резины, пупсов.
— Так живут богатые свинки! — Она была явно возбуждена присутствием мужчины — крылья тонких ноздрей заметно трепетали, а в детскости проступила томительная грация змейки, вьющейся браслетом вокруг запястья. Внезапно она решила показать Адаму новую родинку.
— Смотрите, у меня растет родинка! Это так больно, — и она с невинной прелестью соблазна стянула через голову блузку тонкого шифона и осталась в тугом лифчике, украшенном крохотными бантиками. Ее скользкое тело смуглой ящерицы пахло легким потом и плотными духами. Тут Адам потерял бдительность.
— Помогите! — Рика повернулась к нему спиной. Требовала расстегнуть три маленьких пуговки, что и было исполнено. Сдернув лифчик, она повернулась к нему голой грудью и с исключительным простодушием невинности и опыта указала пальцем на крупную родинку, которая украсила розовый ободок вокруг плоского матового соска. — Потрогайте, ее можно оттянуть, как пуговку на ниточке. Что тоже было исполнено глупыми пальцами: мясистая бархатная родинка легко оттянулась на телесном жгутике, — У меня два соска, — рассмеялась она и приказала: — А теперь несите меня в ванную. Примите поздравления. Я отдаюсь вам, Адамчик. — Адам подхватил невесомое шелковое тело и на руках понес из комнаты. — Осторожнее, не влепитесь в вазу. Постойте, поднесите меня к зеркалу. Шикарно! У меня вид проститутки, а у вас глаза похотливого кролика… — И Рика сильно укусила его в ухо. Чуть не до крови. Но Адам не почувствовал боли. — Вот сюда. Я жду вас через десять минут.
В ванную, залитую солнцем ламп, вели широкие мраморные ступени, сама ванна была утоплена в пол и представляла собой идеальное полушарие, выложенное изнутри цветным кафелем. Там, в горячей голубой воде с пятнами пены, Адаму открылось смуглое нагое тело дерзкой девчонки — нечто совершенно египетское по чистоте линий и профильности черт. — Фуй, нахал. Ты должен быть наг и показать свои обнаженные чресла! — Наяда перевернулась на живот, демонстрируя острые лопатки и бамбуковый изгиб позвоночника. Но стоило Адаму под насмешки раздеться донага, как в ванной комнате что-то мелодично прозвенело… насупившись, Рика взяла в руку нечто похожее на красную мыльницу и прижала к уху. Мыльница оказалась телефоном, и он услышал:
