Элис Манро - Мишка косолапый гору перелез
— Здесь ее нет. Она заболела. — В голосе старухи явственно чувствовалось, как ее радует собственная значимость; очень собой довольна: она его узнала, а он про нее ничего не знает. Возможно, она довольна еще и тем, как хорошо осведомлена о Фионе, о ее здешней жизни; наверное, уверена, что знает больше него.
— И его тут тоже нет, — добавила она.
Грант отправился на поиски Кристи.
— Да так, ничего серьезного, — сказала та, когда он спросил, что с Фионой. — Просто решила сегодня провести день в постели: она немного расстроена.
Фиона была в постели, но сидела выпрямившись. Он несколько раз уже бывал в ее комнате, однако до сих пор не замечал, что кровать там больничной конструкции, наклон изголовья регулируется. Жена была в одной из своих закрытых по самое горло, почти монашеских ночных рубашек, а вот цвет лица нехорош: отнюдь не лепестки вишни, скорее сырое тесто.
Обри тут же — у постели в кресле-каталке, придвинутой к кровати вплотную. Но не в неописуемого вида рубашке с расстегнутым воротом, как он ходил обычно, а в пиджаке и при галстуке. Щеголеватая твидовая шляпа валяется на кровати. Вид такой, будто только что вернулся из деловой поездки.
Куда он, интересно, ездил? К своему адвокату? Банкиру? Распорядиться по поводу похорон?
Каким бы ни было его дело, оно его, похоже, утомило. На нем тоже лица нет.
Оба посмотрели на Гранта застывшими, горестными глазами, в которых узнавание сразу сменилось облегчением, чуть ли не радостью, едва они увидели, кто это.
Не тот, чей приход ожидался.
Они держались за руки и явно не желали их расцеплять.
Шляпа на кровати. Пиджак, галстук…
Оказывается, никуда Обри не ездил. И вообще дело не в том, где он был и с кем встречался. А в том, куда собирается.
Грант положил книгу на кровать рядом со свободной рукой Фионы.
— Это про Исландию, — сказал он. — Я подумал, может, тебе захочется полистать.
— Да, спасибо, — сказала Фиона. На книгу даже не взглянула. Он взял ее руку, положил на книгу.
— Исландия, — сказал он.
Она проговорила:
— Исс-ландия. — В первом слоге еще теплился какой-никакой интерес, но вторая половина слова скомкалась. И вообще: пора ей уже всеми помыслами, всем вниманием возвращаться к Обри, который в этот миг пытался высвободить из ее руки свою огромную толстопалую лапищу.
— Что с тобой? — сказала она. — Что с тобой, сердце мое?
Таких ярких уподоблений Грант от нее в жизни не слыхивал.
— Да ладно, ладно, — проговорила она. — Ну-ну, ну не надо. — И потащила сразу горсть салфеток из коробки, стоявшей на одеяле. Это она потому, что у Обри на глаза навернулись слезы. Потекло из носа, и мужчина забеспокоился, как бы не сделаться жалким, особенно на глазах у Гранта.
— Ну вот. Ну вот, — говорила Фиона. Она бы сама ему и сопли вытерла, и слезы; и, вероятно, будь они одни, он бы ей это позволил. Но рядом был Грант, и Обри ей не разрешил. Он лишь как можно крепче схватил салфетку и несколько раз неловко, но достаточно удачно провел ею по физиономии.
Пока он был занят, Фиона повернулась к Гранту.
— Послушайте, а вы, случайно, не могли бы как-то повлиять на здешнее начальство? — шепотом сказала она. — Я видела, вы с ними разговаривали…
Обри промычал что-то, выражая то ли протест, то ли отвращение, то ли просто усталость. И вдруг верхняя половина его тела стала падать вперед, будто он хочет броситься Фионе на грудь. Она чуть не выскочила из постели, поймала Обри и изо всех сил в него вцепилась. Помогать ей в этом муж не счел уместным, хотя, конечно, если бы явственно наметилась тенденция к падению Обри на пол, Грант помог бы.
— Тщ-щщщ, — зашептала на ухо Обри Фиона. — Ма-алень-кий мой, тщ-щщщ… Мы же будем видеться! Как же иначе-то! Обязательно. Я буду приезжать, навещать тебя. А ты меня.
Лицом уткнувшись ей в грудь, Обри вновь издал свое мычание, и тут уж Гранту, как приличному человеку, ничего не оставалось, как только выйти вон.
— Хоть бы уж его жена поторопилась, — сказала Кристи. — Скорей бы забрала его, чтобы они долго не мучились. А то нам скоро ужин разносить, а как ее заставишь что-то проглотить, когда он у нее на шее висит?
Грант почесал в затылке.
— Мне-то как?.. Остаться?
— Зачем? Она же не больна, сами видите.
— Ну-у, составить ей компанию.
Кристи покачала головой.
— Придется им как-то самим это переварить. Почти у всех у них память короткая. Вот: не всегда это так уж плохо.
Кристи вовсе не была бессердечной. За то время, что они общались, Грант кое-что узнал о ее жизни. Мать четверых детей. Где ее муж, не знает, предположительно в Альберте[11]. У младшего сына астма, причем в такой тяжелой форме, что однажды в этом январе он чуть не умер, спасло только то, что она вовремя успела довезти его до больницы, где он попал в палату реанимации. Зависимости от запрещенных препаратов у него нет, чего нельзя с уверенностью сказать о его брате.
С ее точки зрения и Гранту, и Фионе, и Обри еще повезло. Они сумели пройти по жизни, если и забредая не туда, то не слишком далеко. А то, что столкнулись со страданиями в старости, — да ну, это вообще не считается!
Не заходя больше к Фионе в комнату, Грант уехал. По пути к машине заметил, что ветер стал по-настоящему теплым, да и вороны… Зимой они так громко, вроде, не орали. У одной из машин на парковочной площадке возилась женщина в клетчатом брючном костюме, вынимала из багажника складное инвалидное кресло.
Улица, по которой он ехал, называлась Блэкхоукс-лэйн. В том районе все улицы были названы в честь команд старой Национальной хоккейной лиги[12]. За окнами машины тянулась окраина городка, ближайшего к «Лугозеру». Они с Фионой регулярно в этот городишко наведывались, но ориентировались в нем плохо, знали только главную улицу.
По виду домов было похоже, что их строили примерно в одно и то же время, — может быть, тридцать-сорок лет назад. Широкие изгибистые улицы тротуаров не имели: зачем? — в те времена думали, что скоро вряд ли кто-нибудь будет ходить пешком. У Гранта и Фионы все приятели переселились в местечки вроде этого — давным-давно, еще когда у них только начали появляться дети. Сперва за это как бы даже извинялись, общую тенденцию называли «переездом на поляны барбекю».
Но вроде бы и сейчас тут есть молодые семьи. Вот баскетбольное кольцо, приделанное к воротам гаража, вот трехколесный велосипед у крылечка. Впрочем, многие дома имеют вид довольно бледный в сравнении с тем, какой положен нормальной семейной усадьбе, в качестве каковых они строились. Дворы располосованы автомобильными колеями, окна залеплены фольгой либо завешены линялыми флагами.
Съемное жилье. А съемщики — молодые мужчины, все еще холостые, а то и вновь холостые.
Некоторые дома, похоже, когда-то, по мере возможности, содержались на пристойном уровне — теми, кто жил в них с момента постройки: у тех людей были деньги и не было намерения поскорее переселиться в места более престижные. Прошли годы, живые изгороди поднялись в полный рост, а проблему перекраски решил голубенький виниловый сайдинг. Аккуратные заборы и нигде не покалеченные живые изгороди намекали на то, что дети в этих домах, если и были, то выросли и разъехались, и их родители больше не видят смысла в том, чтобы во двор беспрепятственно проникали все сорванцы из ближней округи.
Дом, который, судя по телефонной книге, принадлежит Обри и его жене, был как раз из таких. Ведущая к дому дорожка выложена плитняком, вдоль дорожки посажены гиацинты; уже распустившиеся, стоят как фарфоровые, чередуясь: розовый — голубой, розовый — голубой…
Но нет, с горем Фионе было не справиться. Ей принесут еду, а она не ест, повадилась хитрить, прятать еду в пеленку. Ей было прописано дважды в день дополнительное питье, и кому-то приходилось стоять, караулить, чтобы она все до конца выпивала. Она вставала с постели, одевалась, но потом ничего не хотела делать, так и сидела у себя в комнате. И дефицит двигательной активности быстро сказался бы, если бы Кристи или другая медсестра, а в часы посещений и Грант, не гуляли с ней туда-сюда по коридорам, не выводили на воздух.
Там она сидела под весенним солнышком на скамейке у стены и тихо плакала. Была все еще вежлива — за слезы извинялась, никогда не отвергала предложений и не отказывалась отвечать на вопрос. Но плакала. От плача ее глаза стали красными и помутнели. Ее кардиган (если он был ее) почти всегда бывал застегнут сикось-накось. Стадии, когда перестают причесываться и следить за ногтями, она еще не достигла, но была на подходе.
Кристи сказала, что у Фионы ухудшается мышечный тонус, и, если она в ближайшие дни не пойдет на поправку, придется ей выдать ходунки.
— Но тут вот в чем дело: как только они получают ходунки, они начинают от этой штуки зависеть и перестают гулять вовсе — ходят, только чтобы добраться туда, куда позарез нужно.
