Сильвия Аваллоне - Стальное лето
Шлюхи! Лиза кусала губы, сдерживая ярость. Долбаные потаскухи: как только у них месячные, так конец света наступает, будто с другими такого не случается! А Джессика, Мария, Соня эта, ну идиотка, — то члены, то минеты! Лиза понятия не имела, что это за минеты такие, о которых девицы все время говорили.
Точно она знала только одно: несправедливо, что в мире у кого-то есть все, а других — ничего. Совсем ничего.
Лиза еще раз взглянула на Нино и Анну, возившихся с мопедом. Они хохотали так, как сама она никогда в жизни еще не смеялась.
Отвернувшись, Лиза поспешно вошла в подъезд дома номер восемь, того самого, из окон которого прекрасно просматривалась ванная Анны.
В приемной клиники молча, не глядя друг на друга, сидели отец и дочь. В неоновом свете ламп их лица казались ледяными, помертвевшими.
Энрико настоял на своем и сам повел Франческу к врачу. Он не стал слушать никаких возражений: если бы с дочерью пошла Роза, она бы уж точно что-нибудь брякнула. А лишних слов говорить не следовало. Нужно все объяснить кратко и убедительно.
Глаза Франчески были пусты. Она неотрывно смотрела в одну точку и правой рукой придерживала бинт, намотанный на левое запястье. Повязка мало-помалу пропитывалась кровью.
Энрико осознанно повел дочь в клинику, а не в травмопункт. В травмопункте им бы могли задать ненужные вопросы.
Прошел час, перед ними было еще человек семь или восемь, но ни Энрико, ни Франческа не проявляли беспокойства. Казалось, что им вообще нет дела до происходящего.
«Доктора Сатта я прекрасно знаю. Он не будет вмешиваться, не полезет, куда не просят, — просто сделает свое дело». Примерно такие мысли роились в голове Энрико. Важно было не упустить из виду главное: дезинфекция, швы, бинт. И Франческа не должна снимать майку. Нечего ее осматривать.
Дверь кабинета распахнулась, и оттуда вышел старик в солнечных очках. Под руку его держала хрупкая блондинкой с отчетливым славянским акцентом. Старикашка улыбался. Казалось, он демонстрирует спутницу другим старикам, сидевшим в приемной.
— А разве он не был женат? — пробормотал один из них.
Как только старикашка исчез из поля зрения, посетители клиники оживились.
— Его супруга года два как умерла.
— Ах, вот оно что…
Кое-кто даже поднялся на ноги, один из стариков отложил «Тирренскую газету» и вздохнул:
— Эх, тут, в Пьомбино, такие блондинки не родятся.
— Если б не жена, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, — сказал другой, хватаясь за яйца, — я бы такую блондиночку себе завел!
Отец и дочь не шевелились, предпочитая изучать носки собственных ботинок.
— Это точно! Итальянку надо и на ужин сводить, и в кино, а домой она потом к тебе черта с два пойдет… и носки грязные стирать не станет.
— Русские-то пьют, конечно, и порядочно!
— Зато у них задницы упругие.
— И мозги они не парят.
— И за ночь два, а то и три раза дадут. Это которые украинки.
Энрико не слушал. Он судорожно повторял в уме три фразы, которые должен был сказать доктору, выстраивал, репетировал, оттачивал их до умопомрачения. Стариков слушала Франческа. Она таращилась в пустоту, но глупые фразы лезли в уши. При мысли о том, что кто-то из старикашек в грязных рубашках с пятнами пота под мышками может залезть на девушку, сбежавшую от нищеты, она испытывала рвотные позывы.
— Да, русские очень даже ничего. В Пьомбино их пруд пруди.
Когда Франческа вошла в клинику, все на нее уставились, но потом появился отец, и старики тут же отвели глаза.
— Но для этого денег сколько нужно! Одной пенсии не хватит. За нее же надо платить, драгоценности ей покупать, шмотки, обувь…
— Ладно, надеюсь, моя жена еще поживет.
Франческа была как в вакууме. Она взяла со столика старый номер «Новеллы 2000» и стала рассеянно листать, иногда всматриваясь в глянцевые фото: шоу-герлс из Форментере, полуголые девицы в шикарных клубах Милана, знаменитости на фоне сверкающих витрин Нью-Йорка…
А вот она не может сбежать. Из-за него — он везде ее найдет. Только в восемнадцать лет… Когда ей исполнится восемнадцать, она примет участие в конкурсе «Мисс талия», там ее, возможно, заметят, и она уедет. Вместе с Анной. А сейчас? Она даже мечтать не могла — не было сил. Желание было только одно: чтобы сдох ее отец. И чтобы сдохли все эти вонючие стариканы, рассчитывющие, что молодая украинская или русская женщина будет выносить за ними горшки.
Франческа была уверена, что никогда не выйдет замуж. Мужчины ей отвратительны. Именно эта мысль вполне четко сформировалась у нее в голове: мужчины ей отвратительны, никто из них никогда в жизни к ней не прикоснется. Однажды она уедет прочь вместе с Анной. Вдвоем, вместе навсегда.
Энрико наконец расслабился, прикрыв налитые кровью бычьи глаза. Три фразы выучены наизусть, можно и передохнуть. Дезинфекция, швы, бинт… Точно так же он закреплял в мозгу этапы производственного цикла, температуру плавления стали, время ее охлаждения. Точно так же запоминал действия на рыбалке: поднять удочку, скрутить катушку, привязать крючок, насадить червя.
Бинокль.
Его дочь.
Дочь, которая не должна стать шлюхой. Сегодня днем на его глазах она схватила большой кухонный нож для разделывания мяса и перерезала себе запястье.
Придется сказать, что девчонка упала и рассекла руку стальной проволокой.
Нож был чистый, заразиться она не могла. Порез глубокий, Франческа потеряла много крови, но вены не повредила. Это самое главное.
Очередь редела, старики, один за другим, заходили в кабинет. Единственное, что им требовалось, — получить рецепты. Таблетки для сердца, таблетки от давления и чтобы гликемия не разыгралась. Выходя, они тихо прощались с теми, кто еще сидел в коридоре. Поговорили — и хватит. Какая там украинская женщина: добраться без приключений до аптеки — и то счастье.
Франческа — единственное, что есть в моей жизни хорошего, думал Энрико. Он помнил ее малюсенькое, как горстка риса, личико, когда ее вынули из кювеза в роддоме. Руки у него были слишком большие, и он боялся к ней прикоснуться. Он помнил, как дочка впервые пролепетала «папа», как выиграла соревнования по плаванию в школе. Он помнил каждый ее шаг и каждый ее вздох.
Когда подошла их очередь, они одновременно поднялись и вошли в кабинет. Врач улыбнулся, и Энрико улыбнулся в ответ. Но лицо Франчески оставалось неподвижным, только ее глаза требовали: «Зашивай!» Энрико начал объяснять, что произошло. При необходимости он умел говорить убедительно.
Врач не стал задавать лишних вопросов. Он снял с запястья Франчески перепачканную кровью повязку, промыл рану и начал сшивать края большой металлической иглой.
Франческа сидела спокойно. Рука онемела, и боли она не испытывала. Казалось, ее совсем не пугает вид крови.
— Не стоит ее осматривать, доктор. Это ни к чему.
Сатта кивнул. К нему почти каждый день приводят девушек с синяками, но связываться с этими людьми, выясняя причины побоев, ему совсем не хотелось. Звери, они и есть звери. Он всего лишь врач, а не социальный работник и не полицейский. Все равно ничего не изменишь.
— Через недельку приходи, снимем швы, хорошо?
Франческа невозмутимо кивнула.
Когда они вышли, из заводской трубы вырвалось темное облачко и повисло в небе. Потом подул ветер, и облачко рассеялось.
Ничего не произошло.
Машина ехала вдоль набережной Маркони. Франческа смотрела из окна на остров вдалеке. Эльба… Достаточно сесть на паром или… Говорят, до острова всего четыре километра — они с Анной запросто могли бы добраться до него вплавь.
Энрико вел машину спокойно, соблюдая все скоростные ограничения. Если было написано «50», он ехал со скоростью пятьдесят километров в час, «30» — значит, тридцать. Когда соблюдаешь правила, жизнь становится легче.
Смеркалось, на Эльбе зажигались огни, издали остров казался маленьким рождественским вертепом. Сегодня я впервые взбунтовалась, думала Франческа. Анна давно говорила: ты должна взбунтоваться, показать ему, что ты не его собственность, что ты личность. Анна умеет подбирать слова. Взбунтоваться, собственность, личность… Мне бы ее красноречие. Я просто хотела себя убить. Черта с два, не себя — его убить! И что же? Да ничего, мы оба живы. Заехали в гараж, он вышел, хлопнул дверцей машины… Анна, почему ты сейчас не со мной? Почему мы не можем отсюда уехать?
Не глядя друг на друга, отец и дочь молча поднялись по лестнице, поздоровались с Розой и сели ужинать.
6
В шесть часов утра Артуро в полном одиночестве сидел на парапете, ограждающем рынок. Время от времени он ощупывал запястье в поисках «Ролекса», хотя и знал, что часов больше нет. Глаза Артуро были воспалены, во рту стоял вязкий никотиновый привкус. В кошельке, где еще вчера лежали два миллиона лир, осталось десять тысяч пятьсот и еще какая-то мелочь. Вот это да… За одну ночь… Я все потратил за одну ночь. Черт, это же была последняя получка…
