Маша Царева - Женщины Никто
Лариса, видимо, и сама поняла, что на этот раз переборщила. Она всегда позволяла себе шутки на грани, легкое хамство, но все‑таки никогда не переходила невидимой границы, за которой дружба заканчивалась навсегда.
— Я пойду, — буркнула она, даже не подумав, хотя бы на этот раз самой оплатить свой ланч.
Полина не стала ее останавливать.
А за соседним столиком девушки из Архангельска все еще тщетно мечтали о «Birkin». Полина обернулась, внимательно на них посмотрела и вынесла безмолвный вердикт, что их обветренные ладошки не сомкнутся вокруг заветной ручки из телячьей кожи никогда. Их лица, раскрасневшиеся от потребительского волнения, были милыми, но на щеках виднелись незалеченные следы подростковых угрей. Их свежесть была изуродована чересчур обильным макияжем. Едва ли московские дарители тысячедолларовых сумок слетятся на тусклый свет этих жирно подведенных глаз.
Перехватив Полинин взгляд, они смущенно притихли, напряженно на нее уставились, а потом та, что бойчее, посмела тоном торговки сухофруктами с Измайловского рынка спросить:
— Вам чего?
— Не «вам чего?», а «что вам угодно?», — с улыбкой поправила Полина, прежде чем обратиться к ее подруге. — Если хотите, можете купить «Birkin» у меня. За символическую сумму. Да что уж там, берите так, только счет мой оплатите.
В тот день при ней была сдержанно‑оранжевая «Birkin» из кожи страуса — прощальный подарок американского экса, единственного мужчины, расставание с которым оставило на Полином сердце болезненные шрамы (впрочем, об этом потом). Предлагая ее незнакомой девушке, удивленно распахнувшей ярко намалеванный рот, Полина чувствовала себя так, словно расставалась с куклой вуду, зажавшей в кулаке всю ее бессмысленную жизнь. То есть жизнь со смыслом, который обесценил один‑единственный поход в онкологический центр. Кто кого перещеголяет, кто через кого переступит, кто выпьет шампанского на чьих похоронах, у кого круче сумка, серьги, самец, чья жизнь наиболее напоминает отфотошопленную журнальную картинку. Несколько лет назад, когда она впервые показала эту сумку Ларе, та расплакалась. А Поля бросилась ее утешать, гладила по волосам, вкладывала в ее влажные пальцы салфетки, предлагала свой крем, свою косметику, свои антидепрессанты, но в глубине души… в глубине души ей было приятно. Этот сорт кайфа никогда не понять тому, кто ни разу в жизни ради достижения своей цели не шагал по головам.
Полина смотрела на ошарашенных незнакомок, те недоверчиво уставились на сумку, этой немой сцене мог позавидовать любой постановщик «Ревизора». Полина чувствовала и сожаление, и необъяснимую легкость, и странную торжественность, и даже гордость за то, что она, Полина Переведенцева, могла вот так легко облагодетельствовать первую встречную, подобно великодушной сказочной фее исполнить ее мечту.
— Вы издеваетесь? — наконец пришла в себя девушка. — За идиотку меня держите?
— Думали, что раз мы приезжие, то нас вот так просто можно развести на бабло? — вступила ее подруга.
Полина непонимающе на них уставилась. Оранжевую сумку делали на заказ. Она планировалась не как прощальный подарок, а как предсвадебный. Это была самая дорогая из всех ее «Birkin» — тридцать тысяч долларов. И вот она стоит перед ними. И цена — два цезаря, бокал шампанского и зеленый чай.
— Сразу видно, подделка. Мы только что такие в переходе видели, за пятьсот рублей. А настоящая «Birkin» такая… Такая…
— Золотая с брильянтами? — насмешливо подсказала Поля.
— Хотя бы. Так что ступайте отсюда, пока мы милицию не вызвали.
— Сначала оформите регистрацию в Москве, а то как бы я милицию не вызвала, — без раздражения посоветовала Полина и, оставив на столе три пятисотрублевые бумажки, направилась к выходу.
Махнула рукой ожидавшему шоферу — езжайте без меня. Он привык. Иногда Полина любила гулять по городу пешком. Движение ее успокаивало, упорядочивало мысли.
Она прижала «Birkin» к груди. Ну и хорошо, что сумка осталась при ней. Отсутствие сумки ничего бы не изменило. Нельзя влезть в чужую шкуру, если тебе уже под сорок. Люди не меняются, лягушки становятся принцессами только в анимационном кино, а смысл жизни обретается не такими примитивными способами.
Полина достала из кармана мобильный и поискала в записной книжке имя человека, которому было в сто раз хуже, чем ей самой.
— Юленька? Как ты там? Может быть, тебе фруктов привезти? Или пойдем в кино, если хочешь. Да нет, я просто так позвонила. Просто хотела сказать: ты уж там, пожалуйста, держись.
Байка о женщине-никто по имени Инна
Когда самолет уже набирал высоту, и поделенная на буро‑зеленые прямоугольники земля растаяла в сахарной вате курчавых облаков, Инна не выдержала и дала волю слезам. Наверное, сказалось напряжение последних дней. Она готовилась к поездке в Египет как к свадьбе: худела, покупала новые шлепанцы и купальник, бегала по парикмахершам и маникюршам, пыталась впихнуть все содержимое шкафа в один‑единственный чемодан.
Чуть не опоздала на самолет — чертов таксист никак не мог объехать пробку.
На паспортном контроле неожиданно поехал внутрь каблук.
Потом она облила юбку кофе.
И последний штрих неудачного дня — чужой ребенок, из‑за которого ей не досталось места у окна. Когда Инна регистрировалась, она специально попросила место «А». Место А было для нее чем‑то вроде талисмана. Ей нравилось смотреть на удаляющуюся землю; когда самолет взмывал над взлетной полосой, она испытывала почти детский восторг и все время полета проводила, расплющив нос о стекло иллюминатора. Ей никогда бы не наскучило смотреть на небо. Неважно, день был или ночь. Небо манило и завораживало. Алые блики на сизых облаках, прозрачная глазурь синеватой дымки, белые кучеряшки, похожие на волосы боттичеллевских ангелочков. Однажды она увидела радугу. Это было чудо — оказывается, если смотреть на радугу сверху, она имеет форму круга! Взмывая в небо, Инна словно становилась никем, и на землю спускалась обновленной — такой, какой сама хотела быть.
И вот досадное недоразумение. Гадкий мальчишка, которого посадили в серединку, устроил скандал. Было ему лет семь‑восемь, то есть он давно вышел из возраста, когда в детках умиляют даже сопли и какашки. Капризный, избалованный дьяволенок. Рухнул в проход, громко вопя и чуть ли не головой начал об пол биться, и все потому, что хотел попасть к окошку. Тогда его мама, унылая тетка в безразмерных джинсах на резинке, поискала глазами по сторонам, определяя слабое звено. И вычислила — Инну.
— Вы не могли бы поменяться со мной местами? — елейная улыбка. А глаза настороженные, злые.
Сначала Инна пробовала сопротивляться, пыталась объяснить, что для нее самой важно сидеть именно у окна. Но мать монстра не желала сдавать позиций, она приводила все новые и новые аргументы: ее сын чуть ли не инвалид первой группы, а сама она копила на эту путевку, считай, с самого детства, а все остальные пассажиры в ряду «А» тоже маленькие дети, и только Инна одна взрослая, ну пусть она войдет в положение, ну он же все равно не успокоится, они будут так благодарны. В итоге Инна сдалась, на них уже с любопытством таращился весь самолет, а она терпеть не могла привлекать внимание.
Взлет она не увидела, только почувствовала под ногами не твердыню, а едва заметную вибрацию воздуха. И вот эти слезы — слезы стыда, неуместные, неприличные для самостоятельной женщины тридцати с лишним лет.
Кто‑то протянул ей упаковку бумажных платков. Инна обернулась — соседка. Миловидная рыжая девушка лет двадцати пяти, с веснушками, хаотично разбросанными по милому свежему личику, с яркими синими глазами, ямочками на щеках, которые появлялись, когда она улыбалась.
— Вот маленький мерзавец, правда же? Ну не расстраивайтесь так. Если их поселят в том же отеле, что и меня, клянусь, я скормлю его скатам. Хотите вина, у меня есть с собой бутылка?
Инна благодарно улыбнулась и молча протянула пластиковый стаканчик. Попутчица представилась Маргаритой. Она летела в Египет замуж выходить.
— Его зовут Саид, — с просветленной улыбкой рассказала она. — Мы познакомились на прошлый Новый год. У меня было такое ужасное настроение. Рассталась с мужчиной одним, знаете, как это бывает. И подружки вытащили меня в Египет. Дешево и сердито. А там в первый же вечер я познакомилась с Саидом и поняла: то, что я испытывала раньше, не было любовью.
Инна скептически усмехнулась. Она знала не понаслышке, какие беззаботные сказочники эти турецкие и арабские мужики. Те, которые поигрывают мускулами на пляжах, высматривая очередную белобрысую Наташку, а потом, в сладком мороке южной ночи, шепчут, что она единственная, краса очей, звезда полей и так далее. Потом шлют двести эсэмэсок в час на ломаном английском и в один прекрасный день просят выслать двести долларов на мифическое лечение или какой‑нибудь мнимый штраф.
