Дмитрий Вересов - Невский проспект
Гостиный двор, Фонтанка, Литейный. Переплет начал уставать и решил бросить эту затею, тем более что практического смысла она была совершенно лишена. Ему казалось, что проклятый старик собирается тем же темпом ползти аж до площади Александра Невского, но на Восстания тот неожиданно свернул налево, к Греческому проспекту. Греческий Переплету был знаком, как свои пять пальцев, Дрюня не раз обеспечивал его халявными билетами в «Октябрьский», причем после концертов оба приятеля бродили по окрестным дворам, распевая во весь голос и сравнивая резонанс в различных дворах. Комсомолец называл это «повторением пройденного». Тем удивительнее казалось Переплету, что проклятый старик именно здесь умудрился от него оторваться. Акентьев заметался, заглядывая за каждый угол, потом махнул рукой, решив, что уже и так потратил немало времени на этого урода, и намеревался уже потопать к метро, когда Николай Павлович выскочил ему навстречу и потребовал объяснить – кто он такой и почему за ним следит!
– У меня иммунитет, – сказал он, явно принимая Акентьева за кого-то другого, – и все бумаги оформлены. Вы должны знать!
Переплет смутился. Неожиданное разоблачение застало его врасплох. Однако ему не составило труда сочинить почти правдоподобную историю о том, как один из питерских книголюбов (он назвал фамилию человека, который неоднократно появлялся в их мастерской) рекомендовал ему Николая Павловича как большого знатока. Однако подойти к нему в магазине он не решился, потому и шел за ним, пытаясь набраться смелости и заговорить.
Выражение недоверия в глазах Николая Павловича почти мгновенно растаяло – он легко повелся на лесть. Переплет почувствовал воодушевление. «Ты меня еще чаем напоишь, старая калоша!» – подумал он.
– Я давно интересуюсь редкими книгами, посвященными запретным знаниям, – добавил он, однако тут Николай Павлович дал волю сарказму.
– Давно – это, позвольте узнать, сколько? – спросил он. – С колыбели должно быть? И что вы называете «запретными знаниями»? Это здесь и сейчас они находятся под «запретом», хотя и негласным.
А во времена, когда создавались труды наподобие этого, – он потряс приобретенной книгой, – нужно было очень постараться, чтобы твое сочинение попало в список запрещенных. Вы ведь, разумеется, знаете, что даже римские папы не гнушались заниматься чернокнижием?
Старика зацепило. Теперь они шли бок о бок, разговаривая, словно старые знакомые, и таким манером вышли на Некрасова. В одном из домов на этой узкой и запруженной транспортом улице Николай Павлович и обретался вместе со всей своей библиотекой. Возле парадной он замолчал, очевидно, все еще опасаясь приглашать малознакомого человека к себе в дом, но потом гостеприимство перевесило. Было и еще кое-что помимо этого гостеприимства – Переплет вспомнил очень точное замечание насчет коллекционеров. Они подобны мужчине, обладающему красивой любовницей, которую из ревности боится показать остальным, но которой, с другой стороны, нестерпимо хочет похвастаться.
Еще он подумал, что следует благодарить своего отца – за то, что наградил интеллигентной и внушающей доверие внешностью. Бедняге Дрюне с его незамысловатой физиономией на его месте было бы куда труднее, даже если бы тот мог прочитать наизусть «Слово о полку Игореве» и «Евгения Онегина» в придачу. Впрочем, Переплет сомневался, что Григорьев способен запомнить что-либо более сложное, чем «В лесу родилась елочка». Так что проблемы, по сути, не существовало.
Зато проблема была у Николая Павловича – он целых пять минут не мог открыть старую рассох-шуюся дверь, сменить которую не удосужился по той же причине, по которой до сих пор носил обветшалый плащ, – ему было все равно. Акентьев справился с ней без труда, был соответствующий опыт – сначала нужно потянуть вверх, если сил, конечно, хватит, а уже потом дергать.
Две комнаты, старые солидные книжные шкафы и минимум прочей мебели. Чая не было. Был кофе и довольно паршивый – Николай Павлович экономил на всем. Зато библиотека, собранная благодаря этой экономии, и правда заслуживала внимания. Правда, книг по эзотерике в ней было не так уж и много. И многие из книг нуждались в переплете, но говорить об этом с хозяином было явно бесполезно – он вряд ли станет тратить на это деньги. Переплет готов был в этом случае поработать бесплатно, однако мастерская принадлежала не ему и даже не Федору Матвеевичу. Принадлежала она государству, и, как это ни странно, у нее был свой план, который нужно было выполнять. Да и старик скорее всего отнесся бы подозрительно к такому предложению.
– А вот это что за вещь, Николай Павлович? – Акентьев выудил из ряда книг тонкую книжицу в кожаном переплете.
– «Таинственные черви»! – гордо объявил Николай Павлович. – Весьма редкое издание, большая часть тиража сгорела в Нюрнберге.
Переплет вздохнул. Книга была написана на немецком, а в этом языке он был не сильнее гоголевского поручика Пирогова. Гутен морген, гутен таг, хлоп по морде – вот так-так!
– Так вы тоже коллекционер?! – осведомился Николай Павлович.
– Не совсем. Средства пока не позволяют, – чистосердечно признался Переплет. – Но благодаря работе, к счастью, имею возможность изучать, наблюдать…
Он перелистывал том с золотым обрезом – французское издание Парни с весьма фривольными картинками на вкладках, прикрытых папиросной бумагой. Любопытно, сколько стоит вся эта коллекция, защищенная всего лишь хлипкой дверью, которая если и служит препятствием, то только для самого хозяина квартиры!
На прощание Николай Павлович еще раз доказал отсутствие меркантильности, вручив Акентьеву в подарок томик «Гамлета», изданный в середине прошлого века – «для почину», как он выразился. Акентьев сердечно поблагодарил, подумав, что, возможно, и в этом есть какой-то скрытый знак. Только вот смысл его пока неясен.
Если совминовцы возвращали книгу в тот же вечер, то остаток его Переплет посвящал ее изучению. В противном случае приходилось ждать следующего дня. Клиенты не жаловались на задержку, хотя Акентьев нарочно затягивал с работой. Все компенсировалось качеством, которое удовлетворяло даже беспощадного в этом вопросе Федора Матвеевича. У последнего интерес Переплета к оккультным изданиям вызвал двоякую реакцию.
– Эти книги – памятник тем, кто пытался проникнуть в тайны мироздания… Само стремление похвально и заслуживает внимания. Только вы этими теориями не увлекайтесь, Саша, – ни к чему повторять ошибки прошлого. Все это лишь ступени, и вели они в никуда. А мы с вами живем, выражаясь газетным языком, в атомном веке. Может, это не самый лучший век, но мракобесием заниматься ни к чему… Относитесь к этому, как к памятнику человеческим заблуждениям.
Акентьев на это согласно кивал и думал, что кое-кто в высшем руководстве самого материалистического государства относится к этим заблуждениям вполне серьезно. А это кое-что да значило.
Он пролистывал страницы толстых фолиантов, заинтересовавших его партнеров из гэбэ. Со старинных страниц, украшенных затейливым орнаментом, на Переплета смотрели причудливые монстры, затейливые формулы по уверениям авторов были способны дать овладевшему ими и богатство, и власть, и деньги. Все, о чем можно мечтать. Однако авторы отчего-то собственными рецептами воспользоваться не смогли. Возможно, расположение звезд было неудачным?
Акентьев недоверчиво качал головой и ухмылялся. И недоверие его было адресовано не столько давно почившим в бозе магам, сколько тем, кто сейчас решил выудить что-то полезное из их фантазий.
Для себя он завел собственный реестр, в который вносил те книги, которые интересовали его нанимателей из гэбэ. Очень интересный получался список. Как-то субботним вечером, спустя месяц после начала сотрудничества с Раковым, Переплет просматривал его, сидя в кресле и покуривая. За окном накрапывал летний дождь, а в квартире стояла благословенная тишина и запах сигарет.
На его столе лежали еще два тома, которые Переплет решил придержать на выходные для изучения. Обе книги были изданы в конце восемнадцатого века, то есть почти двести лет назад, и Акентьев рассудил, что еще несколько дней не играют роли. Он не успел начать чтение, когда в дверь позвонили.
Это был, несомненно, Дрюня со своей дурацкой привычкой вызванивать похоронный марш. Первой мыслью владельца квартиры было послать Григорьева подальше и не открывать, но тот наверняка уже заметил с улицы свет в его комнате. Пришлось впустить. Дрюня сразу расположился в кресле Переплета, посопел обиженно по поводу сорвавшейся затеи с буржуйскими текстами, потом посокрушался из-за того, что не удалось продвинуть Акентьева по комсомольской линии.
– Во-первых, с текстами я тебе ничего железно не обещал! – отвечал на это Переплет. – Это, брат, не так-то все просто. Нет у меня, оказывается, таланта стихотворца. Более того – даже таланта стихо-плетца… А про комсомол даже и не заикайся. Хотя, – он задумался и посмотрел на книги на столе, – я тебе все-таки благодарен.
