Тибор Дери - Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале
— Извините, мсье… Вы сказали, глаза у нее как море. Боже милосердный, хоть бы расслабиться наконец; отпустило бы это напряжение…
— И никакого другого спасения нет, кроме этого свинского дурмана? — спросил Йожеф.
— Нет, — всхлипывая, сказала докторша. — Никакого. Пока здоров был муж…
— Он что, неизлечим? — спросил Йожеф.
— Да, — всхлипывая, сказала докторша.
— Постепенное отвыкание? Больничный курс? — спросил Йожеф.
— Убегал уже два раза, — всхлипывая, сказала докторша.
— Метадон?[10] — спросил Йожеф.
— Выплевывает, — всхлипывая, сказала докторша.
— Значит, обречен? — спросил Йожеф.
— Да, — всхлипывая, сказала докторша.
— А вы его еще любите? Простите за вопрос.
— Люблю, — всхлипывая, сказала докторша.
— Перед нами на дощатых мостках, разбросав руки, лежал навзничь какой-то человек, — сказал Йожеф. — Докторша наклонилась к нему, но он дышал мерно, спокойно, и мы пошли дальше за пятнышком света от карманного фонаря — в более привилегированный квартал этого бивачного города, — сказал Йожеф, — где по ступицу в грязи стояли сотни домиков-автоприцепов с занавешенными оконцами, в которых горело электричество, — сказал Йожеф. — То есть в большинстве окошечек горело. Но между прицепами, вправо-влево от мостков, прямо в топкой жиже, спали в мешках тысячи до полусмерти усталых или потерявших всякую надежду людей, которые в ту ночь так и не пробились к эстраде послушать Мика Джеггера. Хотя, — сказал Йожеф, — помимо добиравшихся с помощью жалкого и часто унизительного автостопа, были тысячи других, неделями шедших пешком, гонимых лишь одним не знающим устали желанием, — сказал Йожеф, — изголодавшихся, отощалых, со сбитыми в кровь ногами и натруженными, натертыми лямками плечами; а впрочем, спали и в огромных заказных автобусах, — сказал Йожеф, — они еще до дождя, натужно подвывая, успели взобраться на холмы и застыли там среди лагерных костров, уже потухающих, только дымивших возле машин, вездеходов, тягачей. Некоторые спали ничком прямо на своих мотоциклах, свесив в грязь руки в браслетах, и десятками тысяч — в палатках, кто умело, кто неумело повбивав колышки и знать больше ничего не зная, кроме своих душисто-лучистых, ароматно-радужных снов, — ни Мик-Джеггерова фестиваля, ни танцующих татуированных тел, ни вскриков в беспамятстве, а позже воплей о помощи. Ни в ужасе разинутых ртов, ни треска ломаемых костей — ничего этого не видели и не слышали те, кто первую свою райскую ночь провели в монтанской грязи, — сказал Йожеф.
— И все-таки они счастливы, — сказала Марианна.
— Отчего?
— Оттого, что вместе, — сказала докторша.
— Вместе в грязище? — спросил Йожеф. — В этой свинской одури? В хмельной этой блевотине?
— Ensemble-ensemble — вместе-вместе, dans le bonheur du neant, в счастье небытия, — сказала докторша. — Со всеми преимуществами смерти — без ее необратимости, — сказала она.
— В Турции, — сказал Йожеф, — килограмм морфия стоит триста пятьдесят фунтов стерлингов. На юге Франции его перерабатывают в героин, который здесь идет уже по три с половиной тысячи долларов кило, а в Нью-Йорке, — сказал Йожеф, — цена подскакивает уже до восемнадцати тысяч, — за столько перепродают его агентам контрабандисты. На черном же рынке, — сказал Йожеф, — одна унция героина…
— По-моему, теперь уже недалеко, — сказала докторша, — хотя в темноте я ориентируюсь с трудом…
— …чистого героина содержащая всего четверть, остальные три части — обыкновенная сахарная пудра или хинин, — идет по пятьсот долларов, — сказал Йожеф, — но и ту уличные обдиралы…
— …там красный «ситроен» стоял, если не ошибаюсь, — сказала докторша, — у палатки, откуда она вышла, когда мы с Рене…
— …и ту они делят на меньшие дозы, — сказал Йожеф, — где героина уже только пять процентов, и в нейлоновых мешочках сбывают по пять долларов штука, что в пересчете…
— Из палатки? Из палатки вышла? — спросил Йожеф.
Чем ближе они подходили к центру лагеря и высоким эстрадным подмосткам, которые во влажном тумане казались еще выше, словно паря в рассеянном свете юпитеров, тем чаще попадались валявшиеся на земле человеческие тела: крепко обнявшиеся парочки или просто спящие в обнимку. Приходилось, лавируя, переступать через них либо через составленные рядком заплечные мешки.
— …что в пересчете составляет, — сказал Йожеф, — уже двести пятьдесят тысяч долларов кило.
— Voila,[11] а вы еще удивляетесь… — сказала Марианна.
— Совсем я не удивляюсь, — сказал Йожеф, — что попадаются люди, не желающие… не желающие никакого дела иметь с этим обществом.
— Неопытные уличные покупатели, — сказал Йожеф, — часто не разбираются, сколько там героина, и многие от сверхдозы теряют сознание, а то и расстаются с жизнью.
— Да, с жизнью… — сказала докторша. — Мне подождать вас, мсье, или вы сами найдете дорогу обратно?
Так как из большой многоместной палатки за «ситроеном» в очумело беззвездную тьму просачивался свет, Йожеф откинул входной клапан. Человек десять — двенадцать, мужчин, женщин, вплотную друг к дружке лежали на резиновом ковре под молчаливым надзором привешенного вверху большого переносного фонаря. Некоторые спали. Эстер среди них не было.
— Эй! Что, негде прилечь? Ляг, отдохни, брат! — раздались радушные предложения, хотя им самим было так тесно, что многие, только подняв колени, умещались за лежащими поперек, покоясь затылками на чьем-нибудь плече или бедре, а нервами — на думке из марихуанного дыма. Лаокооновы змеи блаженства стянули в единую скульптурную группу свои расслабленные жертвы.
— Блаженства? — сказал Йожеф. — Эстер не было здесь? — спросил он наудачу.
Блаженный переплеск смешков был ему ответом. Дождь перестал, и только ветер задувал в палатку, на простывшее место Эстер.
И пока Йожеф обходил соседние палатки, заглядывая или заходя туда, где виднелся свет, останавливаясь и прислушиваясь, если слышался разговор…
…Рок-ансамбль «Сантана» открыл программу фестиваля. На склонах сидя, стоя, как придется, разместилось тысяч около десяти, но сзади всё подходили и подходили, и постепенно нас с неодолимой силой вытолкнуло вперед, к самым подмосткам. Из-за остервенелого напора сдать назад было просто невозможно: жали так, что вот-вот об железные столбы раздавят, поэтому мы волей-неволей полезли на эстраду: встанем на плечи друг дружке и, подтягиваясь, карабкаемся вверх; девушек, само собой, тоже подсадили. По краю подмостков там было установлено высокое, по грудь, ограждение, чтобы одуревшие от игры музыканты не оступились. Но за него никто из нас не перелезал.
Для поддержания порядка устроители наняли «ангелов ада».[12] «Hell's Angels» — стояло у них на спинах большими, издали видными буквами. Триста этих ребят следили за порядком, и на сцене за оркестром тоже торчало их десятка полтора, так что, когда несколько из нас залезло наверх, они сразу подскочили и давай бить, лупить по чем попало, пинать тяжелыми сапогами, пока не столкнули всех обратно в самую давку. Между первым и вторым номером один из «ангелов» с кулаками набросился на какого-то парня и стал его бить по лицу, пока тот не свалился без чувств, но на медпункт отправить его было нельзя, настолько тесно сгрудились, спрессовались десять или двадцать тысяч человек. На эстраду же «ангелы» врача не допускали.
А выше, в темных небесах, царила глубокая тишина. И если посмотреть оттуда, с темного свода, на земную сферу, то и там узришь тьму и тишину, пока сквозь чреду времен взор не упрется в первовспышку Прометеева греха. И, сыпля искрами, под покровом мрака, испуская искусительное шипение и серный смрад, пустится огонь в предуказанный свой неспешный путь по отравленным тетанусом земным кругам…
— Зрелище не очень отрадное, — сказал Билл, — скорее наоборот. Куда ни ступишь, везде группами побольше и поменьше в обнимку люди в грязи, кто зажмурясь, кто с выкаченными глазами, стуча зубами и громко охая, мучаясь тошнотворной одурью из-за неправильно дозированных или поддельных наркотиков. Ни врача позвать, ни доковылять до пункта Красного Креста.
— И я, конечно, — сказал Йожеф, — уже еле ноги волочил из-за тех тысячи двухсот миль и бессонной ночи, и эту ночь до самого рассвета кружа меж палаток в поисках безнадежно потерянных следов и бесследно канувшей надежды…
— Героинщики, — сказал Билл, — сбыли за эти три дня больше, чем в другое время за три месяца. Гашиш, марихуана, ЛСД, бензедрин, мескалин и прочее, и прочее, — цены росли с каждым часом. Пачка сигарет с марихуаной стоила впятеро против обычного.
— Эстрада, — сказал Йожеф, — и оттуда была видна, от палаток и автоприцепов. Звука не было, только изображение, как на онемевшем телеэкране. Ничего себе спектакль, как в бредовом сне. Музыканты в ошалелой тряске блестящими инфузориями мельтешат в белесом молозиве юпитеров.
