Гу Хуа - В долине лотосов
– Гуйгуй, почему же ты свиней не боишься?
– Свиней? Ведь они глупые, не кусаются, да и без рогов. Только и знают, что хрюкать!
В ответ смеялись еще громче, но он не обращал внимания. Единственное, что по-настоящему его огорчало, так это насмешки некоторых дотошных людей над его мужской неполноценностью, над тем, что его красивая жена до сих пор ходит бездетная, точно пустая ваза. Он втайне от всех, в том числе и от жены, ел самые заветные места кобелей и хряков – ничего не помогало. Иногда он из-за этого даже уснуть не мог, но вздыхать боялся, чтобы не расстроить жену, только приговаривал:
– Эх, Юйинь, хорошо бы тебе родить сыночка! Можно и дочурку.
– Конечно, я тоже волнуюсь, ведь мне уже двадцать шесть!
– Если родится сынок, я все для него буду делать: и пеленки стирать, и подгузники, и вставать к нему ночью…
– Может, и грудью будешь кормить? – смеялась Ху Юйинь.
– Нет, это уж ты. У меня грудь не такого размера!
Как видите, Ли Гуйгуй иногда умел быть остроумным, даже дерзким.
– Как тебе не стыдно, хулиган!
– Я буду каждый день класть его рядом с собой и напевать: «А-а-а, спи, мое золотце, спи, мое золотце…» А днем буду носить его на руках и все время целовать в личико. И дам ему прозвище: Поцелуйкин…
– Не смей больше говорить, не смей!
– Что такое? Что плохого я сказал?
– Ты просто помешался на сыночке. У-у, бессовестный, нарочно обижаешь! У-у-у… – начинала плакать Ху Юйинь.
Ли Гуйгуй не понимал, что, когда женщина не может родить, она считает себя чем-то вроде курицы, не способной нести яйца.
– Ладно, ладно, Юйинь… Ну, хорошая моя, я же не виню тебя ни в чем. Перестань плакать, а то глаза заболят. Смотри, уже вся подушка мокрая! – Ли Гуйгуй раскаивался, что заговорил о ребенке, и успокаивал жену
так, будто она сама была ребенком. – Даже если ты никого не родишь, я не буду винить тебя. Мы ведь живем вдвоем, руки у нас есть, и в бригаде работаем, и дома прирабатываем, так что живем не хуже людей. А когда состаримся, будем ухаживать друг за другом. Если не веришь, я готов поклясться…
Клятвы считались дурным предзнаменованием, поэтому Ху Юйинь мгновенно перестала плакать, приподнялась на постели и зажала мужу рот рукой:
– Замолчи сейчас же, а то дам как следует! Еще беду накличешь своими клятвами! Это моя вина, что у нас нет ребенка… Хоть ты и не винишь меня, а некоторые мои покупатели иногда такое говорят…
С тех пор как Ху Юйинь была вынуждена расстаться с Ли Маньгэном и выйти за его родственника, она перенесла всю свою любовь, всю нежность на мужа. Она была уверена, что несет мужчинам несчастье, и дорожила Ли Гуйгуем больше, чем собой.
Накануне каждого базарного дня, чтобы приготовить рисовый отвар, нужно было наносить воды из реки и намолоть риса на ручной мельнице. В этот день супруги допоздна, по четыре-пять часов подряд, стоя по обе стороны мельницы, вращали за ручки каменный жернов. Ху Юйинь, кроме того, должна была ровной струйкой сыпать в жерло мельницы рисовые отходы. Супруги стояли напротив лицо в лицо, глаза в глаза и часто, чтобы скоротать время, болтали за все про все. Тут уж Ху Юйинь не плакала, а, наоборот, подтрунивала:
– Знаешь, по-моему, когда дети не родятся, в этом виновата не только женщина…
– Видит небо, мы с тобой оба крепкие и ничем не больны! – У Ли Гуйгуя тоже было мужское самолюбие, и он не хотел брать вину на себя.
– Учительница из школы говорила, что сейчас можно на этот счет провериться в больнице. Там осматривают и женщин и мужчин… – краснея, замечала Ху Юйинь.
– Как осматривают?! Голыми? Ты иди, если хочешь, а я не снесу такого позора! – Ли Гуйгуй краснел, точно осенняя хурма, еще сильнее жены.
– Не сердись, я просто так сказала. Это не значит, что обязательно нужно идти… – быстро сдавалась жена. Они оба считали, что зачатие зависит от природы, а не от человека. Но порой Ху Юйинь выходила из себя и, глядя на мужа, думала о том, в чем никогда не посмела бы признаться: «Тебе нужен ребенок или только моя верность? Может быть, сделать так, как советует этот подлюга Ван Цюшэ, и лечь под другого мужика?… Ой, до чего я додумалась, бесстыдница! Видать, я и сама хороша…» Муж, казалось, понимал, о чем она думает, и тоже холодно смотрел на нее: «Ты только попробуй, только попробуй! Я тебе все ноги переломаю!» Так они молча обменивались тайными мыслями, хотя и знали, что никогда их не осуществят: горцы – народ, как правило, небогатый, но честь и верность, хоть это и попахивает феодализмом, ценят больше жизни.
Ху Юйинь была малограмотной (после революции она училась только на курсах ликвидации неграмотности) и считала, что ребенка у них до сих пор нет по двум причинам. Первая – несовпадение судеб ее и мужа. Она часто вспоминала слепого гадателя с посохом и лютней за спиной, которого встретила, когда ей было тринадцать лет. Он проверил восемь иероглифов, обозначающих время ее рождения, и сказал, что судьба у нее хорошая, но слишком независимая, подавляющая мужчин. Ей обязательно нужно искать мужа, родившегося под знаком дракона или тигра и занимающегося – страшно вымолвить! – убийствами. Родители Ху Юйинь так и сделали, но потратили на это несколько лет, потому что выполнить условия гадателя было нелегко. К тому же им требовался примак, чтобы помогать по хозяйству, а в примаки не каждый шел.
В конце концов старики были вынуждены несколько ослабить требования и так нашли Ли Гуйгуя. Единственный сын мясника, наследовавший его ремесло, он и в самом деле занимался убийствами, причем ежедневно, был силен, красив, честен, но родился под знаком мыши и отличался большой робостью – краснел при одном виде женщин. И все же его профессия и человеческие качества делали его чуть ли не единственно возможной кандидатурой; во всяком случае, в круг, очерченный гадателем, он более или менее попадал. Когда выбираешь дыни из корзины, выбор не больно велик!
Второй причиной своего бесплодия Ху Юйинь считала их чересчур пышную свадьбу – явно дурное предзнаменование. Из всех девушек села, пожалуй, ни одна не выходила замуж так торжественно. До сих пор сельчане частенько с завистью вспоминают ее свадьбу.
Это было в 1956 году, когда в горы Пяти кряжей для сбора фольклорных произведений и укрепления связей искусства с жизнью приехал уездный ансамбль песни и пляски. Руководил ансамблем Цинь Шутянь, которого впоследствии прозвали Помешанным Цинем. Члены ансамбля – молодые, красивые, будто ангелы, сошедшие с картинки, – все время пели, танцевали и совершенно заворожили сельчан. Наверное, еще никогда с той поры, как Паньгу [13] сотворил мир, на земле не было такого счастья. Правда, до освобождения жительницы села частенько устраивали красочные свадебные обряды – так называемые «Посиделки». Перед замужеством девушки – неважно, бедной или богатой – все сельчане собирались у нее и два дня подряд, а то и дольше, пели и танцевали. Песен было больше сотни: «Проводы сестрицы», «Величальная», «Уговоры», «Проклятая сваха», «Жалоба невесты», «Песня носильщика паланкина» и другие. В них звучали и тоска невесты по девичьей жизни, и сомнения насчет предстоящего брака, и недовольство феодальной моралью, по которой свадьбы устраивались против воли молодых. Например, в «Жалобе невесты» говорилось:
Мне восемнадцать, три года мужу,Уснет – в постель напустит лужу.Он веника не выше ростом,Пуховой подушки не тяжелей.Едва проснется – как грудь попросит,Его бы к матери, а не к жене!
Или возьмем песню «Проклятая сваха»:
У свахи-свашеньки язык как мельница.Небыль мелется, лжа не кончается:У жениха земли полсвета, не менее,А невеста – писаная красавица.У свахи белое идет за черное,За ровный путь у ней идут колдобины,
А через ямы путь – дорожка торная.Ослепли родичи, ей околдованы.Но обожралась она курятиной.Корежит гнет ее до треска костного,Когда ж уляжется навеки спать она,То похороним на перекресточке.Пускай коровы разроют ее копытами,Над ней собаки урчат пусть сыто!
Мелодий в «свадебных посиделках» было больше, чем самих песен. Одни – простые, игривые, как в горных, то есть любовных, песнях, другие – быстрые, четкие, как в частушках, третьи – печальные, словно жалобы, бередящие душу. И во всех – яркий крестьянский колорит, запах земли.
Цинь Шутянь и сам родился здесь, его отец держал когда-то частную школу. Вместе с артистками он записывал песни из «свадебных посиделок», стараясь акцентировать их антифеодальное звучание. Потом, с помощью двух работников уездного правительства, долго уговаривал родителей Ху Юйинь сделать ее свадьбу образцово-показательной и в конце концов добился своего. Мать девушки, несмотря на возраст, была заводилой на посиделках, а Ху Юйинь с малых лет помогала ей и умела петь все сто с лишним песен. Если добавить к этому, что она была красива, подвижна и голосиста, то не мудрено, что и она со временем стала заводилой, Цинь Шутянь и актрисы жалели, что такая девушка уже в девятнадцать хоронит себя в семье.
