Мария Нуровская - Письма любви
Когда мы с Михалом вернулись в варшавскую квартиру, мне показалось, что она слишком большая и тихая. Держась за руки, мы обходили комнаты.
— Бабушка уже не вернется? — спросил он со слезами в голосе.
Я колебалась, но все же ответила правду, зная, какую цену придется платить за ложь. Мне сильно хотелось помочь этому ребенку, однако я не очень-то знала как. До сих пор мы существовали в этом доме на одинаковых правах. Нас обслуживали и опекали во всем. Доходило даже до того, что когда однажды из-за лени я не выстирала свое нижнее белье, то утром увидела его уже развешенным в ванной. Вид моих рубашек и трусиков, выстиранных твоей мамой, привел меня в замешательство, потом я почувствовала стыд.
Теперь же я должна была сама заботиться о ребенке. Даже печь пончики, как она, я не умела, и научиться этому я у нее уже не могла. Я не допускала мысли о том, чтобы вынести что-нибудь из дома на продажу. Долго думая, чем же можно заработать деньги, решила давать уроки. Правда, в то время было не до изучения иностранных языков, но, например, немецкий… Я спросила у сторожа, не порекомендует ли он кого-нибудь. Он пожал плечами, но где-то через неделю, встретив меня, сказал, что есть две женщины. Вид учениц говорил сам за себя: мне сразу стало ясно, зачем им учить язык. Я подумала, что сама судьба послала их мне. Тот обман становился правдой, а та правда была как насмешка… Потом учеников прибавилось. Дочки соседей по этажу приходили на английский, а один жилец снизу брал уроки разговорного французского. Это были небольшие деньги, но их хватало на скромную жизнь. На очень скромную. Стало немного легче, когда к моим ученикам присоединился сын сторожа. Он расплачивался продуктами. Им нелегально привозили из деревни яйца, ветчину, грудинку.
В то время, когда я была занята, Михал играл рядом. Он любил забираться под стол, садиться у моих ног и рассматривать там книжки с картинками. Нам хотелось всегда быть рядом, ощущать и впитывать тепло друг друга. Это создавало чувство безопасности, несмотря на то что я была взрослой, а он — маленьким ребенком. В первую ночь после смерти бабушки Михал встал из своей кроватки и, придя в мою комнату, влез под одеяло. Я уже спала. Проснулась с удивительным чувством: будто что-то произошло, как тогда у реки. Потом увидела рядом ребенка. Он развалился во всю ширину топчана, отодвинув меня к стене. И хотя мне было неудобно, я понимала, что нельзя его отталкивать. В глубине души я ощущала, что таким образом приобретаю права на этого ребенка. Если я не была его настоящей матерью, может, смогла бы стать матерью приемной… В материнстве важен физический контакт с самого начала, с момента зачатия. И потом тоже.
Как-то мы бродили с ним по парку. К нам подошла немка и заговорила по-немецки. Она потерялась в городе. Я хотела ответить ей, но мальчик меня опередил. Я была так удивлена, что чуть не проглотила язык. Вежливо поблагодарив нас, немка ушла. Я продолжала беседовать с Михалом и как бы невзначай вставила фразу по-французски. Он безошибочно ответил. Мальчик оказался самым способным из моих учеников. Я занялась его обучением, убеждаясь в необычайных языковых талантах Михала. Он на лету схватывал целые предложения и обороты, как попугай. Где-то в глубине у меня зародилась мысль, что Михал — маленький гений. Вопросы, которые он задавал, часто сбивали меня с толку. И чтобы дать на них ответ, приходилось копаться в книжках. Но он не был кем-то вроде ребенка-старичка. Михал просто был ребенком с необыкновенным воображением.
А потом появился ты. Да, это было пятого мая сорок четвертого года. Я услышала звонок, вернее, мы услышали его вдвоем с Михалом. Он звучал немного по-другому, чем звонки моих учеников. Мы посмотрели друг на друга и, наверное, подумали об одном: кто стоит за дверью? Я пошла открывать. И увидела ТЕБЯ. Для меня это сразу был ТЫ. Несмотря на то что в своем первом письме я обращалась к тебе на ВЫ, я делала это больше для приличия. Я тотчас восприняла тебя как близкого человека, сама не знаю почему. Ведь я совсем по-другому относилась к остальным мужчинам. Всех их, вместе взятых, я постаралась вычеркнуть из своей памяти и оставить в той жизни вместе с норковой шубой. Твое лицо запомнилось мне мгновенно и на всю жизнь.
— Кто вы? — услышала я.
Потом ты радовался встрече с сыном, а я смотрела на вас. Всякий раз, когда ты поворачивал лицо в мою сторону, я открывала для себя твою необычную мужскую красоту. Важен был сам факт, что я это ощущаю. Промежуток между взглядом того студента и твоим был заполнен для меня мраком темной ночи. Теперь я вновь возвращалась к солнцу…
Когда Михал уснул, мы сидели вдвоем за столом в той самой комнате, где я в первый раз разговаривала с твоей мамой. Ты расспрашивал меня о подробностях ее смерти. А открытку из Освенцима положил себе в карман. Я понимала, что ты прочтешь ее без свидетелей.
— Я благодарен вам за опеку над моим сыном. Извините, но не мог прийти раньше… Думал, он живет со своей мамой, — не глядя на меня, говорил ты. — Теперь я отвезу его к родственникам в Кельцы.
Так ты давал понять, что моя миссия закончена и я должна собрать чемодан и уйти. Только у меня не было чемодана. Я сидела перед тобой в одежде твоей жены, в ее туфлях. Не знаю, заметил ли ты это.
— Вам есть куда пойти? — спросил ты. Точно так же спросила меня тогда твоя мама.
— Да, — коротко ответила я.
Я пошла якобы умыться, а сама просто закрылась в ванной, как в первый день после выхода из гетто. Теперь ты получил право на Михала. Но я не могла отдать его тебе. Девять месяцев мы были с ним вдвоем, столько же носят ребенка в материнской утробе. За это время мы создали с ним свой мир, свою жизнь, и нам не нужны были пришельцы. Ты, конечно, не чужак, нет. Однако именно ты стремился нас разделить. Когда, выходя из ванной, я неожиданно увидела тебя, то решила, что ты передумал и собираешься забрать свои слова обратно. Однако услышала:
— Михал куда-то делся!
— Он перебрался ко мне в постель, — спокойно ответила я.
— Как это перебрался к вам? — не понял ты.
— Мы спим вместе с тех пор, как остались одни.
Я не добавила даже, что Михал ложится сначала в свою кроватку, а потом уже оказывается на моем топчане. И каждый раз я должна выпрашивать у него кусочек свободного пространства.
— В одной постели? — недовольным голосом переспросил ты.
— С ним не было родителей, он потерял любимую бабушку… Мальчик чувствовал себя очень одиноким…
Ты наморщил брови:
— Но теперь с ним отец.
Босые пятки Михала болтались в воздухе, когда ты уносил его в детскую. Я усмехнулась. Наверное, такой же недоброй усмешкой я одаривала когда-то и твою маму. В эти минуты я думала о себе плохо. Собственно, я и раньше не особенно себя ценила, всегда ждала одобрения с чьей-либо стороны. А потом стало еще трудней, потому что каждый раз я спрашивала себя: что думают о Кристине, а что бы подумали о Эльжбете?.. Итак, ты перенес Михала в его кроватку. Но, когда ты ушел в ванную, мальчик, как лунатик, перелез через сетку своей кроватки и, оказавшись в моей комнате, вновь улегся у меня. Не знаю, зашел ли ты к нему еще раз. А если да, то что подумал? Захочешь ли ты утверждаться в своем доме ценой ребенка?..
Утром за завтраком ты сообщил Михалу, что он поедет к кузине, а папа, дескать, будет его навещать.
— А почему мы не можем остаться здесь? — спросил мальчик. Ему и в голову не приходило, что нас можно разделить.
— Меня часто не будет дома, — ответил ты.
— Но будет Кристина.
Ты покачал головой:
— У пани Кристины есть свои дела, она не может бесконечно заниматься только тобой. Теперь, когда я вернулся…
Михал резко вскочил. Перевернув локтем молоко, он бросился ко мне и крепко обнял за шею.
— Зачем ты вернулся? Зачем ты вернулся? — повторял мальчик.
Ты посмотрел мне прямо в глаза, и это был очень серьезный взгляд. Михал же в это время не на шутку разрыдался.
— Он очень к вам привязан, — медленно начал ты.
Оторвавшись от меня, Михал встал в позу уличной торговки и начал выкрикивать через плечо:
— Я не останусь без нее, я не останусь без нее, и все!
— Мы решим этот вопрос, — серьезно проговорил ты. — Вернись на место и закончи завтрак.
Михал посмотрел мне в глаза, и я подмигнула ему: мол, все будет в порядке. Затем вытерла пролитое молоко и поставила перед мальчиком новое.
— Жалко, — сказал он жалобно, — столько молочка пропало.
Ты обезоруженно улыбнулся, и в этот момент я почувствовала к тебе неприязнь. Ты не знал всего, что нам пришлось пережить. Как нам все время не хватало денег и как мы ели только хлеб и картошку. Как в самые голодные дни я выклянчивала для Михала сухое молоко у родителей моих учеников. Больше всего мне врезалась в память сцена на рынке. Каждый раз Михал останавливался возле торговки сладостями. Он жадно осматривал все эти конфетки из крахмала, самодельные леденцы на палочках и шел дальше. В конце концов я не выдержала.
