Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика
— Почему у вас столько враждебности к людям, которые хотят вам помочь, работать с вами в добром согласии? Мы ведь союзники, а не противники!
— Просто так сложилось. С самого начала. На моем первом фильме, «Билет в Томагавк», помощник режиссера попытался мне угрожать; «Знаешь, тебе легко найти замену!» Я ответила: «Тебе тоже!» Дурак! Он не понимал, что опаздывать — значит убеждаться в том, что ты незаменим, что все остальные ждут тебя — тебя, и никого другого. А потом, вы знаете, когда я опаздываю, я не просто задерживаюсь, но готовлюсь. Я снова и снова переодеваюсь, поправляю макияж. Творю свой образ. И свои слова тоже. Я записываю то, что собираюсь сказать, и планирую темы для разговора.
Врач прервал ее:
— Здесь вы не на съемочной площадке и не на светской вечеринке. Вы знаете, что значит ваше опоздание? Оно значит: я не люблю вас, доктор Гринсон. Я не хочу вас видеть.
— Неправда, я люблю с вами встречаться, честное слово! — ответила Мэрилин детским голоском. — Я люблю с вами разговаривать, хоть мне и приходится отворачиваться, чтобы не чувствовать на себе ваш взгляд.
— Не ваши слова, а ваши поступки говорят: «Я вас не люблю».
Мэрилин замолчала. Она думала, что ее опоздания означают только одно: вы ждете меня. Вы меня любите. Вы ждете только меня. Вы любите меня, доктор, вы же знаете, что тот, кто любит, всегда ожидает другого.
После этого она больше никогда не опаздывала. Часто обедала прямо в машине, чтобы приехать вовремя. Она даже стала приходить раньше времени, на полчаса, затем на час. В итоге она так и не научилась приходить вовремя.
— Вот видите, вы сами не знаете, чего хотите, вы не знаете, который час, — сказал ей аналитик.
Он думал, что теперь слишком ранний ее приход означает: он здесь. Это вопрос времени. Но он здесь. Он мой. Он здесь.
Следующим летом, на одном напряженном сеансе, она рассказала аналитику, что на съемках «Неприкаянных» под руководством режиссера Джона Хьюстона ей пришлось сыграть сцену, в которой она отвергала предложения мужа помириться.
— Я все время застревала на короткой фразе: «Тебя здесь нет». Хьюстон разозлился, но Кларк Гейбл стал меня защищать: «Когда она здесь, она здесь. Она здесь вся. Она здесь и полностью готова работать». С тех пор, — сказала она аналитику, — это мое любимое выражение, когда я говорю о своих опытах с мужчинами: они-то редко бывают здесь.
В первый раз, когда Мэрилин уселась в кожаное кресло, похожее на кресло психоаналитика, она заметила большой письменный стол из темного дерева, на котором не было ни одной бумажки. Она предположила, что Гринсон пишет свои статьи в другом месте. Ее удивило, что нигде не было видно портрета Фрейда, украшавшего каждый кабинет в Беверли Хиллз и кабинеты ее предыдущих аналитиков. Но еще больше ее поразила большая картина с женщиной, сидящей спиной к зрителю и разглядывающей сад. Ее лица было не видно, но по нежным тонам освещения и одежды угадывалось спокойствие, которым она была проникнута. Ее сразу же восхитила спокойная и тихая красота этой просторной комнаты, защищенной от закатного света занавесками с геометрическим орнаментом в зеленых и коричневых тонах.
После нескольких сеансов в кабинете на Беверли Хиллз Гринсон предложил Мэрилин регулярно встречаться у него дома, чтобы не привлекать внимание общественности. Несколько странное предложение. Вход в его дом в Санта-Монике был с улицы, его семья жила вместе с ним. Дети, Джоан и Дэниэл, знали, что их отец принимает знаменитых клиентов, но были удивлены, когда узнали, что он изменил своим привычкам и отменил назначенные в кабинете встречи, чтобы принимать дома Мэрилин Монро. Заметив новую знаменитую пациентку, Джоан сразу же захотела с ней подружиться; вскоре отец попросил ее встречать Мэрилин, когда он опаздывает, и посоветовал иногда гулять вместе с ней. Аналитик так и не признал, что пригласить Мэрилин в дом, а затем сделать ее членом семьи было ошибкой в лечении. Позднее он скажет, что цель психоанализа — дать пациенту независимость мышления; но здесь он сделал прямо противоположное. «Сейчас я становлюсь ее единственным и неповторимым психотерапевтом», — гордо написал он Марианне Крис, к которой Мэрилин продолжала обращаться еще на протяжении года, когда бывала в Нью-Йорке. Когда он писал о Мэрилин, его почерк терял связность, словно он утрачивал контроль над собой.
Психоаналитик принимал Мэрилин пять-шесть раз в неделю и сверх того поощрял ее звонить ему каждый день. «Ведь она была так одинока, ей было не с кем встретиться и нечего больше делать во время съемок, если я ее не принимал», — оправдывался Гринсон перед Марианной Крис. Однажды вечером, после сеанса, Мэрилин вернулась из Санта-Моники в такси и пригласила к себе шофера, а потом провела с ним ночь. Гринсона рассердило это «патологическое» поведение, а его жена пригласила актрису ночевать у них в те вечера, когда сеанс затягивался допоздна. Время от времени Мэрилин пользовалась этим приглашением.
Гринсон оправдывался перед Уэкслером, объясняя, что речь шла о специальной стратегии, которая бы позволила Мэрилин выжить и занять свое место на съемочной площадке «Миллиардера». «Хотя она и похожа на наркоманку, она не относится к этой категории», — уточнял он. Действительно, его пациентке случалось прекращать принимать наркотические препараты, не проявляя при этом обычных симптомов ломки, и психоаналитик предпринимал попытки отучить ее, рекомендуя ей распорядок более здорового образа жизни. Но нередко Мэрилин вызывала его в отель «Беверли-Хиллз», чтобы сделать ей внутривенное вливание пентотала или амитала. Он соглашался и затем в отчаянии рассказывал Уэкслеру: «Я сказал, что уже принятых ей лекарств хватило бы, чтобы вырубить полдюжины человек, и она не спит только потому, что боится сна. Я обещал усыпить ее меньшим количеством снотворных, если только она честно признает, что борется со сном и ищет другой формы забвения, кроме сна».
Форт Логан, Колорадо,
госпиталь военной авиации
1944 год
Ральф Гринсон, психиатр, призванный в армию в 1942 году, специализировался на травматических неврозах. Кроме лечения раненых на войне, он начал читать лекции медицинскому персоналу, армейским священникам и общественным работникам, которые помогали бойцам вновь включиться в гражданскую жизнь. Этот опыт военного психиатра лег в основу очень популярной книги Лео Ростена. Гринсон стал героем романа «Доктор медицины капитан Ньюман», изданного в 1961 году. В следующем году роман был экранизирован.
Сам Гринсон часто возвращался к одному воспоминанию тех лет. Однажды ему пришлось сделать внутривенную инъекцию пентотала автоматчику на бомбардировщике В-17, вернувшемуся с задания. Пациент страдал бессонницей, кошмарами, приступами дрожи, обильно потел и проявлял симптомы тяжелой шоковой реакции. Он недавно выполнил пятьдесят боевых вылетов, но не испытывал в этой связи какой-либо особой тревоги, просто не любил говорить о своих заданиях. Он согласился на прием пентотала, потому что слышал о том, что этот препарат вызывает ощущение опьянения, но прежде всего потому, что это позволяло ему не отчитываться перед своим начальством. Как только Гринсон ввел ему пять кубических сантиметров, больной вскочил на кровати, вырвал иглу из вены и завопил: «В четыре часа, в четыре часа, они близко, цельтесь в них, цельтесь в них — или они нас подстрелят, сукины дети! О боже, цельтесь в них, цельтесь в них! Вот они, еще час, еще час, цельтесь в них, ублюдков, цельтесь… О боже, больно, не могу двигаться, цельтесь в них, кто-нибудь, помогите, в меня попали, помогите! Ах подонки, помогите мне, цельтесь в них, цельтесь в них!..»
Больной вопил так более двадцати минут, с паническим ужасом в глазах; пот катился по его лицу. Левой рукой он держался за правую, которая безвольно свисала. Он дрожал. Наконец Гринсон сказал ему: «Все в порядке, Джо, их сбили». Услышав это, больной свалился на постель и погрузился в глубокий сон. На следующее утро доктор спросил его, помнит ли он об эпизоде с пентоталом. Пациент с застенчивой улыбкой ответил, что помнит, как кричал, но воспоминания очень нечеткие. Когда Гринсон напомнил, что он говорил о задании, во время которого был ранен в правую руку, и все время кричал: «Цельтесь в них!», больной перебил его: «Ах да! Я вспомнил — мы возвращались из Швайнфурта, они напали на нас; они появились в четыре часа, а потом в час, и мы попали под обстрел…» Под действием пентотала пациенту удалось легко вспомнить пережитое им в прошлом событие.
Затем Гринсон продолжил искать секрет забвения, прибегая к наркотическим препаратам, «сыворотке истины», как называли пентотал в фильмах того времени. Ему потребовалось самому пройти анализ с Фрэнсис Дери, чтобы избавиться от увлечения инъекциями воспоминаний и пуститься по следам истины, скрывающейся в глубине памяти больных, с помощью других средств, помимо фармакохимии. Перенос, психоаналитическое лечение, в котором любовь — единственное лекарство, а выражение своих чувств при помощи слов позволяет вспомнить вытесненные из памяти события. Но Гринсон сохранил после своих экспериментов с наркотиками понятие о лечении, при котором терапевт должен присутствовать в реальности и передавать пациенту элементы собственной психической и физической реальности.
