Кристиан Барнард - Нежелательные элементы
Он вспомнил, как они с Флипом стояли после порки под стеной плотины, их излюбленного убежища, потирая зад, и, изо всех сил стараясь не уронить свое мужское достоинство, сдерживали слезы.
Тогда они дружили, хоть и не были равны. Теперь же стали равны, но друзьями уже не были. Они делили скамью в лекционном зале, испытывали жгучий страх перед выпускными экзаменами, которые неотвратимо надвигались (может быть, эти экзамены и были единственным оставшимся препятствием — единственным барьером на пути к равенству и тому времени, когда обоих станут называть «доктор»; они и друг друга будут так называть?). Делили дежурства и мечтали о нелепом, но рисовавшемся прекрасным будущем. Однако друзьями они перестали быть. И не только для окружающих.
К черту, нечего над этим раздумывать. У него другие заботы, более неотложные дела, требующие внимания.
Неужели это действительно произошло? Одна мысль об этом была невыносима. Все могло пойти прахом — университет, экзамены, его будущее. Достаточно было на мгновение забыться — и вот… Он закрыл глаза, будто от резкой боли. А что скажет отец? Можно себе представить… Да нет, похоже, и представить трудно. Kweperlat — снова всплыло в памяти, и непрошеное это слово заставило его улыбнуться, и он заерзал на стуле. Нет, если отец когда-нибудь узнает, тут поркой жесткими айвовыми прутьями не обойдешься…
Жужжание голосов разом прекратилось, уступив место торжественной тишине Деон увидел, как открылась боковая дверь, и щегольски одетый профессор хирургии появился в аудитории, сопровождаемый личной секретаршей, которая следовала за ним, как неуклюжая баржа за юрким буксиром. Казалось, старая дева не хотела отпускать от себя профессора даже на час в день. Аудитория с интересом следила за развитием этого заранее известного спектакля в ожидании момента, когда профессор Снаймен по обыкновению раздраженно взмахнет своей маленькой холеной ручкой: «Да оставьте же меня, право», — и старая тетушка Аренсен, тяжело ступая плоскостопными больными ногами, с сокрушенным видом двинется к двери. Они дождались знакомого раздраженного жеста, и тетушка Аренсен ушла. Профессор ткнул в сторону двери свернутым в рулон конспектом, кто-то из студентов, сидевший в первом ряду, кинулся ее закрывать, и из виду исчезла спина секретарши и ее юбка коричневого твида.
Возвышение, на котором стоял лектор, было небольшое — на нем едва умещались стол, кафедра и пара стульев. Профессор Снаймен с сосредоточенным видом подошел к столу, выпятив грудь, как бойцовый петух. Его черные с проседью волосы стояли хохолком, дополняя сходство с драчливым петухом, ворвавшимся на птичий двор. То, что именно хирург имеет такую фамилию, — а Снаймен значит «резчик», — неизменно веселило новичков. Однако игра слов приобретала еще большее значение, как только они узнавали старину Снаймена поближе и убеждались, что его острый язык под стать самому привычному для него инструменту.
Забавно, мы же всегда зовем его «старина», подумал Деон. А ведь он еще вполне молодой человек. Где-то лет сорока с небольшим. Наверно, из-за его преждевременной седины, ну и, конечно, из-за манеры держаться, идущей от самоуверенности.
Профессор Снаймен возложил на стол бумаги, — точно откровение принес, — неторопливо, основательно водрузил на нос очки и оглядел снизу вверх ряды обращенных к нему лиц.
— Всем приятно будет услышать, — начал он своим высоким сильным голосом, — что мы подходим к концу нашего курса хирургии. — Он сделал паузу и внимательно осмотрел лица. — Конечно, — добавил он чуть тише, почти обычным голосом человека, ведущего беседу, — это не относится к тем, кто соизволит вернуться ко мне в будущем году еще на шесть месяцев.
В зале послышались сдавленные смешки, не скрывающие ужаса перед подобной перспективой. Переэкзаменовки назначались лишь в середине года, и даже лучший мог провалиться, даже самый блестящий студент мог пасть жертвой всепарализующего страха во время экзамена.
Все мы здесь отнюдь не врачи милостью божией, подумал Деон. И сидим мы здесь не потому, что нами движет желание стать компетентными целителями недугов. Мы здесь точно гуси на откорме, которым в глотку насильно суют орехи, чтоб потом, когда мы поступим на рынок, можно было продать нас подороже… Да разве я смогу что-нибудь написать в ноябре под этим дамокловым мечом?
Профессор Снаймен в полную меру насладился своей зловещей шуткой. Теперь в его голосе слышалось оживление.
— Мы заканчиваем цикл из пяти лекций по детской хирургии. — Снова пауза, на этот раз совсем короткая. Он нахохлился, точно прислушиваясь к одному ему слышным аккордам. — И если никто в наши дни не возьмется оспаривать потребность в хорошо подготовленных педиатрах, то в области детской хирургии мы, да будет мне позволен каламбур, еще пребываем во младенчестве.
Хрупкая индианка слева от Деона склонилась над тетрадью, записывая что-то, и это вдруг разозлило его. Ну что она записывает? Не эту же затасканную старческую шуточку, в конце концов?! Но она была из тех, кто записывает все подряд, словно, водя пером по бумаге, можно запечатлеть знания в зыбкой памяти. Хотя он вынужден был признать, пусть и неохотно, что ей это помогало. Как-никак, она была одной из первых в их потоке, чуть не рядом с Филиппом.
А теперь надо сосредоточиться и послушать, что говорит старина Снаймен. Tracheo oesophageal fistula. Это еще что за чертовщина? Деон опустил глаза на поверхность стола — имена, инициалы, даты, вырезанные на крышке поколениями студентов, практиковавшихся здесь в искусстве владеть скальпелем и пером. Среди всех этих письмен некий безвестный остряк старательно выгравировал: «А проф. Моррис помешан на сексе». Профессор психиатрии Моррис был у них неутомимым, рьяным проповедником фрейдизма. Деон ухмыльнулся.
«Пять дней», — подсказала ему безжалостная память. Ухмылка перешла в гримасу боли. Ничего забавного в сексе нет. По крайней мере сегодня. И не было. А вчера вечером тем более.
Всю вторую половину дня он помогал в приемном покое, куда привозили жертвы «несчастных случаев». У железной дороги схватились две пьяные компании, и нескольких человек доставили с открытыми ранами на голове. Ближе к вечеру заморосил дождь, и тут же, чего и следовало ожидать, повезли людей, пострадавших на дорогах: мокрый асфальт и час пик. Серьезных травм не было, но с полдюжины человек с шишками и синяками ждали своей очереди на жестких скамейках в приемном покое, провожая каждое движение врача странно потухшими, отрешенными взглядами людей, которые остались в живых и теперь наблюдают за тем, как их брата бодро штопают и латают.
С этими пьяными, порезавшимися, ударившимися людьми возился Деон, пытаясь покорить молоденькую сестру, как раз заступившую на ночное дежурство в приемном покое. У нее были аккуратные ягодицы и гладкие, поблескивавшие, как бархат, волосы. Ее забавляли ухаживания Деона, но оставляли явно равнодушной. Ничего, через год запоет другое. Он будет к тому времени дипломированным врачом. А сейчас в ее глазах он так, еще один студент, чуть повыше больничного служителя.
Да и то правда: ведь если не считать шва, который ему разрешили наложить на череп одного из этих пьянчужек, работа, исполнявшаяся им здесь, мало чем отличалась от работы санитара, и к десяти вечера он изрядно устал возить каталки да носиться с капельницами.
Он зубрил кардиологию к экзамену, и ему еще надо было до утра повторить чертову уйму вещей, так что задерживаться он не стал. Он бодро прошагал мимо темных окон учебного корпуса и переулками стал пробираться к манившей огнями Главной улице. Миновал греческий ресторанчик, учуял через открытую настежь дверь запах пирожков с рыбой, кипевших в масле, и вдруг почувствовал, что голоден: эх, зайти бы да заказать сандвич с сыром и кофе. Но денег оставалось в обрез — всего пара монет до следующей стипендии, надо их оставить на что-то более важное. Интересно, а когда эта сестра из приемного покоя дежурит днем? Может, если пригласить ее пообедать с бокалом вина, она станет сговорчивей?
Он прошел через садовую калитку, обогнул дом, направляясь к своей комнате (вообще-то помещению для прислуги), выходящей на задний дворик и доставшейся ему от одного парня, который недавно кончил университет.
На будущий год, когда он тоже получит диплом, у него появится автомобиль — отец обещал ему в качестве подарка по случаю окончания, — и тогда будет совсем другое дело, свои колеса. Жаль только, что придется жить при какой-нибудь больнице. Что проку учиться на врача, если потом надо влачить поистине монашеское существование, как самому последнему первокурснику?
Он открыл дверь и протянул руку к выключателю. Но, еще не включив свет, инстинктивно почувствовал, что комнате кто-то есть.
Он весь напрягся и, заняв оборонительную позицию, шагнул назад, к двери. И облегченно вздохнул, увидев, что это всего-навсего Триш. Она лежала на его узкой кровати, устремив на него взгляд своих чуть прищуренных от яркого света глаз. Ее темно-каштановые с рыжим отливом волосы разметались по подушке, но поза была напряженной. Она лежала одетая: даже не потрудилась снять свой серо-зеленый плащ.
