Джулиан Барнс - Любовь и так далее
ДЖИЛИАН: Когда я говорила, что Оливеру было труднее, чем мне, я вовсе не преувеличивала. Я работала, я не сидела все время дома, я встречалась с новыми людьми. А Оливер все еще дожидался у моря погоды.
Недавно я прочитала статью о брачных договорах. Смысл в том, что брак нужно рассматривать как совместное деловое предприятие. Романтика быстро проходит, так там было написано, так что супружеским парам следует заранее обговорить условия их партнерских отношений буквально по пунктам: кто, чего, сколько — все права и обязанности. На самом деле, идея не новая. Когда я читала статью, мне вспоминались картины старых голландских художников — муж бок о бок с женой, оба исполнены чувства собственного достоинства, оба смотрят на зрителя самодовольно и чуть снисходительно, иногда жена держит в руках кошелек. Брак — это бизнес; смотрите, как мы процветаем. Но лично я категорически не согласна. Какой смысл сохранять отношения, если прошла вся романтика? Если бы мне не хотелось по вечерам возвращаться домой к Оливеру, какой был бы смысл нам жить вместе?
Конечно, мы обсуждаем всякие деловые вопросы. Как и любые нормальные муж и жена. Дети, покупки, еда, телевизор, деньги, школа, кто забирает дочек после уроков, кто что делает по дому, куда мы поедем в отпуск. Потом мы падаем в кровать и не занимаемся сексом.
Прошу прощения, это из шуточек Оливера. В конце длинного дня, когда у него какие-то неприятности на работе, а девочки весь день не дают передохнуть, он обычно говорит: «Давай просто упадем в кровать и не займемся сексом».
Мой отец — он был учителем — сбежал от нас с мамой с одной из своих учениц, когда мне было тринадцать. Но вы уже это знаете, правда? Маман никогда не рассказывала, как все было. И об отце не рассказывала — даже имени его не упоминала. Я иногда думаю: а что было бы, если бы он тогда не сбежал? Что, если бы он собрался сбежать, а потом передумал — решил, что брак — это деловое предприятие, и остался бы с нами? Наверное, жизни многих людей сложились бы тогда по-другому. Где я была бы сейчас? Была бы я сейчас с Оливером или нет?
Я как-то прочла в одной книге… не помню, кто автор, помню только, что женщина… у меня нет под рукой этой книжки, так что цитировать буду по памяти… что все состоявшиеся отношения между людьми содержат в себе тени всех несостоявшихся отношений, тени невоплощенных возможностей того, что могло бы быть. Все альтернативы, от которых мы отказались, выбор, который мы в свое время не сделали, жизни, которые мы могли бы прожить, но не прожили и не проживем уже никогда. Мне эта мысль показалась верной и утешительной. И в то же время — безмерно грустной. Может быть, это лишь неотъемлемая составляющая взросления, или старения, если вы предпочитаете называть это так? Я вдруг испытала огромное облегчение, что у меня ни разу не было абортов. Я хочу сказать, мне просто повезло — я ничего не имею против абортов в принципе. Но представьте, какие мысли посещали бы меня потом. Мысли о том, что могло бы быть, но уже никогда не будет. О жизни, от которой я отказалась и которую не проживу уже никогда. Мне уже плохо, когда я размышляю об этом вот так — отвлеченно. А представьте, что было бы, если бы это было на самом деле.
Вот так я теперь и живу.
МАДАМ УАЙЕТТ: «Сперва любовь, потом брак: сперва пламя, потом дым». Помните? Шамфор.[44] Что он имел в виду: что брак — непременное следствие любви, что одного без другого не бывает? Не такая уж и великая мудрость, чтобы записывать ее в книгу, правда? Мне кажется, Шамфор проводит прямое сравнение, уподобляя любовь огню, а брак — дыму. Может быть, он имеет в виду, что любовь — это что-то горячее, феерическое, полыхающее, в то время как брак подобен теплому едкому туману, который разъедает глаза, так что вообще ничего не видно. А может быть, он имеет в виду, что любовь — это свирепое пламя, которое прожигает все, а брак — вещь неустойчивая, и даже слабенький ветерок разгоняет его, как дым.
И вот еще что интересно. Большинство людей думают, что когда зажигаешь спичку, самая жаркая часть пламени — в центре. Но это не так. Самая жаркая часть, на самом деле, даже не внутри, а снаружи — чуть выше язычка пламени. Самая жаркая часть — там, где кончается пламя и начинается дым. Интересно, да?
Кое-кто считает меня мудрой женщиной. Это потому, что я скрываю от них свой пессимизм. Людям хочется верить, что даже если все плохо, всегда найдется какой-то выход и станет лучше. Терпение, мужество и скромный «бытовой» героизм — они обязательно вознаградятся. Разумеется, я об этом не говорю; но то, как я живу, мое отношение к жизни — все это подразумевает, что такое возможно. Оливер, который всегда притворяется и уже столько времени грозится написать сценарий для фильма, однажды сказал мне одну старую «народную» мудрость насчет Голливуда, что американцам хочется трагедии со счастливым концом. Я вот так и советую людям — по-голливудски, и люди считают меня мудрой женщиной. То есть, чтобы завоевать репутацию мудрого человека, нужно быть пессимистом, который предрекает счастливый конец. Но сама я живу вовсе не по-голливудски, а по более классическому образцу. Разумеется, я не верю в бога, разве что как в метафору. Но я верю в то, что жизнь — это трагедия, если теперь еще употребляют такие слова. Жизнь — это процесс, когда проявляются все твои слабые стороны. Это процесс, когда тебя так или иначе наказывают за все прошлые поступки, мысли и желания. Причем, наказывают отнюдь не справедливо, о нет — в частности, я еще и поэтому не верю в бога, — а просто наказывают, и все. Наказывают анархически, если так можно сказать.
Я не думаю, что у меня когда-нибудь будут еще любовники. Когда-нибудь настает время, когда нужно признать сей прискорбный факт. Нет-нет, не надо мне льстить. Да, я выгляжу на несколько лет моложе, но это — не комплимент для француженки, которая на протяжении стольких лет потратила — и тратит — столько денег на produits de beaute.[45] И дело даже не в том, что такое в принципе невозможно — очень даже возможно, причем в любом возрасте, особенно если как следует заплатить, в открытую или как-нибудь опосредованно, — и не надо так на меня смотреть, изображая праведное потрясение, — дело в том, что я этого не хочу. О, мадам Уайетт, не зарекайтесь; не существует четкой границы, когда любви уже можно не опасаться, вы же сами нам говорили, что в этом смысле любой возраст — опасный возраст, любое время — опасное время, и т. д., и т. п. Вы меня не так поняли. Дело не в том, что я этого не хочу. Я не хочу этого хотеть. Я не желаю желать. И вот что я вам скажу: сейчас я счастлива не меньше, чем в те годы, когда я хотела. Сейчас я не так занята, меньше озабочена всякими мыслями, но счастлива я не меньше. Но и не больше. Может быть, это мое наказание от тех богов, которых больше не существует: осознавать, что все сердечные волнения — кажется, это так называется? — которые у меня были раньше, вся моя боль и отчаянные поиски идеала, все мои чаяния и ожидания, все мои действия не привели, как я думала и надеялась, к счастью? Может быть, это мое наказание?
Вот так я и живу сейчас.
ЭЛЛИ: Я далеко не сразу стала называть ее Джилиан. Сначала — по телефону, потом — в разговорах с другими людьми, когда речь заходила о ней, и только потом — в разговорах с ней. Она из тех людей, с которыми не легко перейти на «ты». Очень собранная, очень уверенная в себе. И потом, она меня старше почти в два раза. То есть, я так понимаю, что ей чуть за сорок. Я не спрашивала, сколько ей лет. И не спрошу никогда в жизни. Хотя я уверена, что если бы я спросила, она бы ответила прямо, как есть.
Вам бы надо послушать, как она разговаривает по телефону. Я никогда не решусь сказать кое-что из того, что говорит она. То есть, она говорит всю правду, но от этого только хуже, правильно? Видите ли, среди наших клиентов немало таких, которые отдают нам картины в тайной надежде, что где-нибудь в уголке этой бездарной мазни, под слоем краски, обнаружится подпись Леонардо да Винчи и они сразу разбогатеют. Да, именно так — и таких немало. У них нет никаких доказательств, есть только предчувствия, и они почему-то уверены, что если отдать картину на реставрацию и экспертизу, то эти предчувствия обязательно подтвердятся. Они за это и платят, правильно? Как правило, все ясно сразу, стоит лишь посмотреть на картину, но Джилиан не любит делать поспешных выводов и поэтому не говорит им сразу, что их надежды напрасны, а поскольку она этого не говорит, их надежды перерастают почти в уверенность. Но, в конце концов — в девяноста девяти случаев из ста, — ей приходится сказать им правду. И некоторые клиенты воспринимают такой ответ как удар кулаком в глаз.
— Нет, боюсь, что нет, — говорит она.
Далее следует продолжительные возмущенные вопли на том конце линии.
— Боюсь, это никак не возможно.
Опять — продолжительное возмущение.
