Франсуаза Саган - Любите ли вы Брамса? (Сборник)
После концерта он повел ее пить коктейль, другими словами, ей подали апельсиновый сок, а ему двойной джин. Она подумала, что опасения мадам Ван ден Беш, пожалуй, не так уж необоснованны. Симон с горящим взором, размахивая руками, говорил о музыке, но она слушала его рассеянно. А что, если Роже удастся пораньше выехать из Лилля и он поспеет к обеду? Teм более что на них уже оглядывались. И неудивительно: Симон чересчур красив или просто чересчур молод, а она уже нет, во всяком случае, для того, чтобы быть его дамой.
— Вы меня не слушаете?
— Нет, слушаю, — сказала она. — Но пора идти. Мне должны позвонить, и потом на нас все смотрят.
— Неужели вы к этому до сих пор не привыкли! — восторженно отозвался Симон. После музыки и джина он почувствовал себя окончательно влюбленным.
Она расхохоталась: временами он бывает даже трогательным.
— Попросите счет, Симон.
Он повиновался с такой неохотой, что она невольно посмотрела на него в упор, пожалуй, впервые за этот вечер.
А что, если он и в самом деле понемножку влюбляется в нее, а что, если эта невинная игра обернется против него самого? Она по-прежнему считала, что он пресыщен своими победами; но, может быть, он вовсе не столь тщеславен, а гораздо проще, чувствительнее. Странно, но именно его красота вредила ему в ее глазах. Она находила его слишком красивым. Слишком красивым, чтобы быть искренним.
Если все это так, то она сделала глупость, встретившись с ним; лучше уж было отказаться. Он подозвал гарсона и молча вертел в пальцах стакан. Он вдруг умолк. Она положила ладонь ему на руку.
— Не обижайтесь, Симон, я спешу, меня ждет Роже.
В тот вечер в «Режине» Симон спросил ее: «Любите ли вы Роже?» Что она тогда ответила? Она уже не могла вспомнить. Во всяком случае, надо, чтобы Симон знал.
— Ах да, Роже… — произнес он. — Мужчина до мозга костей. Блеск, а не мужчина…
Поль не дала ему договорить.
— Я его люблю, — сказала она и почувствовала, что краснеет. Ей самой показалось, что она произнесла эту фразу слишком театральным тоном.
— А он?
— И он тоже.
— Ну конечно. Все к лучшему в этом лучшем из миров.
— Не играйте в скептицизм, — ласково посоветовала она. — Рано вам. Сейчас вам положено быть легковерным, быть…
Он вдруг схватил ее за плечи и с силой тряхнул:
— Не смейтесь надо мной, прекратите со мной так разговаривать…
«Нельзя все-таки забывать, что он мужчина, — подумала Поль, стараясь высвободиться. — Сейчас у него по-настоящему мужское лицо, лицо униженного мужчины. Ведь ему не пятнадцать, а двадцать пять!»
— Я смеюсь вовсе не над вами, а над вашим поведением, — мягко сказала она. — Вы играете…
Он разжал пальцы, вид у него был усталый.
— Верно, играю, — согласился он. — С вами играл молодого, блестящего адвоката, играл воздыхателя, играл балованное дитя — словом, один бог знает что. Но когда я вас узнал, все мои роли — для вас. Разве, по-вашему, это не любовь?
— Что ж, неплохое определение любви, — улыбнулась она.
Разговор не клеился, оба смущенно замолчали.
— Я предпочел бы разыгрывать роль страстного любовника, — сказал он.
— Я же вам говорила, я люблю Роже.
— А я люблю мою маму, мою старую няньку, мою машину…
— Причем здесь это? — перебила она.
Ей захотелось встать и уйти. Этот слишком юный хищник, как он-то может разобраться в ее истории, в их истории; в этих пяти годах радостей и сомнений, тепла и мук? Никто не в силах разлучить ее с Роже. Такая волна нежности и признательности за эту уверенность затопила ее, что она невольно схватилась за край стола.
— Вы любите Роже, но вы одиноки, — сказал Симон. — Вы одиноки, в воскресный день обедаете одна, и, возможно даже, вы… вы часто спите одна. А я спал бы рядом, я держал бы вас в своих объятиях всю ночь и потихоньку целовал бы вас, пока вы спите. Я, я еще могу любить. А он уже не может. И вы сами это знаете…
— Вы не имеете права… — проговорила она подымаясь.
— Нет, имею право так говорить. Имею право влюбляться в вас, отнять вас у него, если только смогу.
Но Поль была уже далеко. Он поднялся, потом снова сел, охватив голову руками. «Она мне нужна, — думал он, — нужна… или я буду мучиться».
Глава VII
Уик-энд прошел очень мило. Эта Мэзи (жеманничая, она призналась, что зовут ее просто-напросто Марсель, имя, разумеется, малоподходящее для будущей кинозвезды) — эта Мэзи сдержала слово. Улегшись в постель, она так и не вставала в противоположность некоторым другим партнершам Роже, для которых существовали определенные часы завтрака, обеда, коктейля, чая и т. д., дававшие столько оказий для смены туалетов. Два дня они не выходили из номера, вышли только раз, и он, конечно, сразу же наткнулся на того красавчика, сына дражайшей Терезы. Трудно было предположить, что мальчишка встретится с Поль, но Роже все же испытывал смутную тревогу. Поездка в Лилль была слишком грубой выдумкой, хотя он вовсе не считал, что оскорбляет Поль своей изменой, ни даже своей ложью. Но измены его не должны закрепляться ни во времени, ни в пространстве. «Я в воскресенье завтракал в Удане и видел вашего друга, с которым мы встретились тогда вечером в ресторане». Он представлял себе, как примет Поль эту весть; она промолчит, только, возможно, на минуту отведет глаза. Страдающая Поль… Этот образ давно уже потерял свою новизну для Роже, он столько раз гнал его прочь, что ему было стыдно; и было стыдно радости, вспыхнувшей при мысли, что, доставив Мэзи-Марсель по месту назначения, он немедленно отправится к Поль. Но Поль никогда ничего не узнает. Она, должно быть, хорошо отдохнула без него эти два дня, они ведь действительно слишком часто выезжают по вечерам. Играла в бридж у своих друзей, прибирала квартиру, читала новую книжку… Он вдруг удивился, Почему это он так настойчиво старается заполнять до краев долгий воскресный день Поль.
— А ты хорошо ведешь машину, — услышал он голос над самым своим ухом, вздрогнул и увидел Мэзи.
— Ты находишь?
— Впрочем, ты все хорошо делаешь, — продолжала она.
И ему вдруг захотелось сказать ей, чтобы она забыла, и самому на секунду забыть ее стройненькое тело, ее удовлетворенный вид. Она заливалась томным смехом, по крайней мере, ей казалось, что томным, и, взяв его свободную руку, положила себе на колено. Нога была упругая, теплая, и он улыбнулся. Мэзи оказалась глупышкой, болтливой комедианткой. Любовь, оглупленная ею, представала в каком-то странно резком свете, а ее манера сводить на нет любую вспышку нежности, любой дружеский жест делала ее еще более соблазнительной. «Неодушевленный предмет, ничтожный, нечистый, непроницаемый, вульгарный и претенциозный, но, в общем, та, с которой мне нравится заниматься любовью». Он громко рассмеялся, она не спросила, чему он смеется, и молча протянула руку к радиоприемнику. Роже проследил взором ее жест… Что сказала тогда вечером Поль, включая радио? Что-то по поводу радио и их вечеров… Он уже не помнил точно. Передавали концерт. Мэзи переключила на другую волну, но за неимением лучшего вернулась к концерту. «Исполняли концерт Брамса», — объявил диктор блеющим голосом, и раздался треск рукоплесканий,
— Когда мне было лет восемь, я хотел быть дирижером, — произнес он. — А ты?
— А я хотела сниматься в кино, — ответила Мэзи, — и буду сниматься.
Он решил про себя, что так оно, очевидно, и будет, и остановил машину у дверей ее дома. Она уцепилась за лацкан его пиджака.
— Завтра я обедаю с этим противным Шерелем. Но мне хочется поскорей, поскорей увидеться с моим маленьким Роже. Я тебе позвоню, как только выберу минутку.
Он улыбнулся, ему льстила роль тайного и юного любовника, тем паче что соперник, был мужчина его лет.
— А ты, — спросила она, — ты сможешь? Мне говорили, что ты не свободен…
— Я свободен, — ответил он, слегка поморщившись. Не будет же он говорить с ней о Поль! Она выпорхнула из машины, помахала с порога ручкой, и он уехал. Эта фраза о свободе отчасти смутила его. «Свободен» — это означало: «свободен от каких-либо обязательств». Он нажал на акселератор; ему хотелось поскорее увидеться с Поль; только она одна может его успокоить и, конечно, успокоит.
Должно быть, она только что вернулась, потому что еще не успела снять пальто. Лицо у нее было бледное, и, когда он вошел, она бросилась к нему, уткнулась в его плечо и застыла. Он обнял ее, прижался щекой к ее волосам и ждал, пока она заговорит. Как хорошо, что он поспешил к ней, он ей нужен, очевидно, что-то случилось; и при мысли, что он это предчувствовал, он ощутил, что его нежность к ней вдруг стала необъятной.
