Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах
Во всяком случае, он сын ее дяди. И вовсе ничего странного в этом сострадании нет!
Мать Зейна понятия не имела, где ее сын ночи проводит. Он был как беспокойный дух, которому не сидится на месте. Справляют свадьбу — Зейн тут как тут, в кругу тальхийцев под деревьями или у кузов-кочевников, то на юге, то на севере. Ни холод его не удержит, ни ураган, неожиданно налетающий ночью, ни Нил, выходящий в половодье из берегов. Слух его с удивительной чуткостью улавливает женские вопли да крики за несколько миль в округе. Кинет он одежду на плечо — и пошел, так и тянет его на эти звуки. Блеснет неожиданно из-за песчаных холмов ослепительный свет — это машина из Омдурмана по шоссе движется. Видят люди из кабины: фигура какая-то тощая песок меряет, спешит, тело чуть-чуть вперед наклонив, глаза в землю уставив. Спешит на восток, торопится. Приглядятся пассажиры — ну да, Зейн. Стало быть, в той стороне свадьбу справляют. Или крикнут ему что-нибудь, проезжая мимо, или притормозят, задирать начнут. А то шагает он, а за ним делая процессия машин. Женские вопли все ближе, отчетливее. Вот уже Зейн женщин по голосам различать может, какая из них что кричит. Тут и огни все ярче, и тени собравшихся то длиннее, то короче становятся — словно шайтаны в долине духов пляшут. Вот уже облако пыли от ног танцующих вырастает, схваченное полосками света. И вдруг ночь пронзает знакомый каждому клич: «Эй, свадьба, держись! Ну-ка, плясуны! Зен к вам пришел!» Прыгнет Зейн, падет словно рок неумолимый — и вот уже место в кругу танцоров занял, все кругом бурлит — это он, Зейн, свежую силу в людей вдохнул. По всей округе теперь крики их слышны, все его подбадривают: «Веселей! Веселей! На десятерых хватит!» Стихнут в кругу женщин веселые голоса, погаснут огни, потянутся люди по домам незадолго перед рассветом — приклонит Зен голову на камень, на корень дерева и уснет моментально сном легким, как у птички. А как только призовет муэдзин к утренней молитве, вскочит и домой отправится, разбудит мать, чтобы приготовила ему чай.
И вот как-то утром прокричал свой азан муэдзин, а Зен не вернулся. Покраснело небо к востоку перед восходом солнца, солнце поднялось на человеческий рост — а Зен не вернулся. Почувствовала мать Зейна легкую судорогу в левом боку — такое добра не предвещало. Она твердо знала, что, если в левом боку дрожь появится, значит, не миновать беды ей или кому-нибудь из близких, это уж точно. Надумала она к дяде Зейна пойти, как вдруг уловила легкое движение в хлеву за дверью, услышала, как дверь в большом хлеву заскрипела, потом сильный грохот раздался, и вдруг видит она прямо перед собой страшное зрелище. Закричала женщина так, что услышал ее хаджи Ибрагим, отец Нуамы. Он у себя, за четыре дома, на коврике сидел, утренний кофе пил. Весь двор мужчины и женщины заполнили, женщины тут же унесли мать Зена, потерявшую сознание. Как водится, разделились люди опять на две половины: одни за матерью пошли, а другие, мужчины в основном, вокруг Зейна сгрудились. Длинный шрам через всю голову доходил ему почти до самого глаза, а грудь, рубаха, штаны — все было кровью перемазано. Люди совсем голову потеряли. Стал Абдель-Хафиз Зейну кричать, глаза у него гневом налились: «Говори сейчас же, кто с тобой такое сделал? Какой такой пес поганый тебя избил?» Женщины завопили, а некоторые в плач ударились. Нуама поодаль стояла молча, глазами в лицо Зейна словно впилась: ни искорки гнева в них не осталось — одна великая нежность да боль.
— Врача… — произнес хаджи Ибрагим.
Слово это возымело действие, как вода, пролитая на огонь, — женские вопли мгновенно стихли. «Врача!» — закричал Махджуб. «Врача!» — закричал Абдель-Хафиз. Ахмед Исмаил вскочил на осла и помчался за врачом…
Когда Зейн вернулся из лечебницы в Мерове, где он провел две недели, круглое лицо его сияло, одежда сверкала белизной. Он рассмеялся — что за чудо?! Не увидели люди у него во рту, как прежде, только два желтых нескладных зуба. В верхней челюсти сидел целый ряд ослепительно белых зубов, и такой же ряд ровных, словно из перламутра выточенных, зубов украшал нижнюю челюсть. Зейн будто другим человеком стал. Нуаме, стоявшей посреди встречавшей его толпы, показалось, что Зейн, в общем-то, недурен вовсе…
Долго еще Зейн ни о чем, кроме своего путешествия в Мерове, говорить не мог. Ему доставляло особое наслаждение, когда собирались вокруг него его старые приятели: Махджуб, Абдель-Хафиз, Ахмед Исмаил, Хамад Вад ар-Раис, Ат-Тахир ар-Равваси, Саид-торговец — и он рассказывал им все, что с ним приключилось.
— Сразу, как прибыл я туда, братия, стащили с меня мою одежду и надели чистую… Кровать — вся разрисованная! Простыни — белые как молоко! А одеяло какое, а коврик — нога прямо скользит!..
— Кончай с одеялами и ковриком! — решил поддеть его Махджуб. — Пузо, вон, у тебя выросло — чего тебе туда наложили? Подбородок у Зейна ходуном заходил, губы задрожали — словно он к пиру приготовился!
— Ага! Ага! Еда в госпитале в Мерове — ну прямо угощение! Разве здесь еда? Там — и рыбки тебе немножко дадут, и яиц, и мяса, это, и курицы…
Махджуб опять прервал его:
— Понемножку, говоришь, в госпиталях, значит, едят? Как же ты там наедался?
Зейн улыбнулся во весь рот широкой, заранее подготовленной улыбкой — так что все свои новые зубы показал:
— А медсестра была знакомая, вот как! Она уж об этом позаботилась!
— О господи! Нет бога, кроме аллаха, — закричал Абдель-Хафиз. — Везет же тебе, прохвост! Пошел, значит, с сестрами забавляться?
Все тело Зейна так и затряслось от еле сдерживаемого смеха:
— Ох!.. ох… Это тебе не невеста деревенская!
Тут и ар-Равваси наконец вмешался, не выдержал — до этого он все слушал да смеялся только, ничего не говорил.
— Пророк с тобой и сподвижники! Ох, Зен, ну-ка расскажи нам про нее.
Зейн огляделся вокруг, словно боялся, что его подслушает кто-то, и, понизив голос, проговорил:
— А что, парень, аллахом тебе клянусь, ну и хозяйство у нее там!..
Тут разговор на время прервался — собрание разразилось дружным хохотом. Наконец Хамад Вад ар-Раис собрался с силами и, подавляя в груди последние спазмы смеха, вымолвил:
— Что же ты с ней сделал, ты, обруч поломанный?
Зейн — словно не слыша последнего вопроса — продолжал:
— Да-а!.. Красивая, брат, девчонка из Омдурмана. Настоящая баба!
Ар-Равваси подвинулся к Зейну поближе и задал вопрос иначе:
— Ну-ну, а как же ты увидел, какое у нее там хозяйство?
— Что я слепой, что ли? Под носом не увижу? — ответил Зейн не задумываясь.
Махджубу вроде бы такой ответ понравился, он взглянул на Вад ар-Раиса:
— Кончай дурака валять! Сказали же тебе!
Зейн заложил руки за голову, откинулся немного назад и медленно продолжал — на лице у него играла этакая двусмысленная улыбочка…
— Так хотите, братия, значит… э-э… знать, что я с ней делал?..
— Пророком прошу, Зен, — жадно проговорил Вад ар-Раис. — Расскажи-ка, расскажи нам, что ты с ней делал?
Лицо Зейна расплылось прямо. Он рот раскрыл, чтобы заговорить, — и на зубах его блеснул луч света от большой лампы, висевшей в лавке Саида. И вдруг, в то же самое мгновение, Зейн вскочил на ноги, будто скорпионом ужаленный.
Вскочил Ахмед Исмаил, а за ним Махджуб, Ат-Тахир ар-Равваси и Хамад Вад ар-Раис…
— Держи его! — заорал Абдель-Хафиз благим матом.
Но разве можно с Зейном тягаться? В мгновение ока схватил он незваного пришельца, поднял над собой и что есть силы швырнул на землю! Бросился на него, схватил за горло…
Все навалились на Зейна. Ахмед Исмаил схватил его за правую руку, Абдель-Хафиз — за левую, Ат-Тахир ар-Равваси сомкнул кисти у него под животом, Хамад Вад ар-Раис давай оттаскивать его за ноги. Саид-торговец в это время что-то взвешивал у себя в лавке — бросил все, выскочил, тоже за ноги ухватился. Но побороть его — увы! — все они были не в силах…
В жилистом теле Зейна сила таилась гигантская, страшная — никому с ней не совладать. Все жители селения знали об этой ужасной силе, бежали ее. Родные Зейна все, что могли, делали, лишь бы он не пустил ее в ход против кого-нибудь. С содроганием в душе вспоминали они, как Зейн однажды одолел своенравного быка, пустившегося было на него в поле. Он схватил его за рога, оторвал от земли, что соломенный сноп, тряхнул да и бросил оземь тушу с поломанными ребрами. А как Зейн в один из своих приступов ярости вырвал из земли целую акацию с корнем, словно кукурузный стебель?.. Да, все они знали, что в этом худощавом теле сила спрятана необоримая, прямо-таки нечеловеческая. А Сейф ад-Дин — эта жертва, в руки Зейну сейчас попавшаяся, — уже не жилец!.. Голоса на мгновенье смешались — ничего не разобрать. Зейн выкрикивал в неистовом гневе: «Этот с-самец ос-линый, я его непременно прикончу!» «Самец ослиный» — это у Зейна было крайнее ругательство по отношению к мужчине. Абдель-Хафиз закричал слабеющим, дрожащим от страха голосом:
