Айрис Мердок - Колокол
— Это мистер Топглас, — представила миссис Марк. Доре поклонился высокий лысоватый мужчина в очках.
— А это Майкл Мид, наш руководитель.
Устало и застенчиво улыбнулся Доре долгоносый мужчина со светло-каштановыми взлохмаченными волосами и слишком близко поставленными голубыми глазами.
— А с бородкой — это Марк Стрэффорд.
Вперед с кивком шагнул здоровяк с густыми волосами, красновато-медной бородой и легкой саркастической улыбкой.
— Я мистер миссис Марк, вы понимаете, что я имею в виду, — сказал он.
— А это Пэтчуэй, наша гордость и опора в огородных делах.
На Дору угрюмо уставился грязноватый мужичок в ветхой шляпе, всем своим видом показывавший, что к обществу этому он не принадлежит и ничуть из-за этого не переживает.
— А это отец Боб Джойс, наш духовник. Священник в рясе, только что вошедший в комнату, заспешил вперед и пожал Доре руку. Лицо у него было одутловатое, в глазах светилась вера. Он улыбнулся, показав темный от пломб рот, а потом вперил в нее такой испытующий взор, что у нее мурашки по спине забегали.
— А это сестра Урсула, имеющая право выходить за пределы монастыря, она наш добрый посредник в сношениях с монастырем.
Сестра Урсула приветливо улыбнулась Доре. У нее были темные брови дугой, и вид она имела начальственный. Дора почувствовала, что случая с носовым платком та ей ни за что не простит.
— Рады вас видеть здесь, — сказала сестра Урсула, — мы вспоминали о вас в своих молитвах.
Дора вспыхнула — не то от негодования, не то от смущения. Ей через силу удалось выдавить из себя улыбку.
— А это Кэтрин Фоли, наша маленькая святая, думаю, вы ее полюбите, как и все мы.
Дора повернулась и увидела ту самую интересную девушку с продолговатым лицом.
— Здравствуйте, — сказала Дора.
— Здравствуйте, — ответила Кэтрин Фоли.
Вовсе она и не такая красивая, с облегчением подумала Дора. В лице у Кэтрин было нечто робкое, отрешенное, и потому никак нельзя было сказать, что она блещет красотой. Мягкая, какая-то уклончивая улыбка. Большие холодные свинцо-во-серые глаза не выдержали Дориного взгляда. И все же Дора подспудно чувствовала таящуюся в ней опасность.
— Хотите вареное яйцо или еще чего-нибудь? — спросила миссис Марк. — Ужин у нас обычно в шесть, а после вечерни только молоко с печеньем. — Она показала на боковой столик, где стояли кружки и поднос с печеньем, так уж распоряжался Питер Топглас.
Кольцо вокруг Доры разомкнулось. Майкл Мид разговаривал теперь с Марком Стрэффордом, нервно улыбаясь и показывая неровные зубы. Его длинные руки стремительно взмывали в прямо-таки египетских жестах.
— Хлеба с маслом не буду, — задумчиво говорил себе под нос Питер Топглас.
— Нет, не надо, спасибо, — сказала Дора, — я перекусила в поезде.
— Тогда молока?
— Нет-нет, спасибо, я ничего не буду, — ответила Дора. Она думала о бутылках с виски, они теперь, очевидно, уже в Южном Уэльсе.
В дверь ворвался Джеймс Тейпер Пейс и закричал:
— Победа! Тоби повезло!
Следом шествовал Тоби Гэш, держа в каждой руке по Дориной туфельке. Дойдя до Доры, он опустил глаза, его и без того пунцовые щеки вспыхнули еще ярче. Вручая Доре туфли в смущенном поклоне, Тоби продемонстрировал ей свою округлую макушку.
— О, Тоби, большое спасибо, — поблагодарила Дора.
В комнату вошел Пол с перекошенным от злобы лицом.
— Вы потрудились на славу, дорогие Джеймс и Тоби, — заключил отец Боб Джойс. — Так уж повелось — сильнее радуешься тому, что потерял и нашел, чем тому, что всегда имел при себе.
— А теперь, — сказал Джеймс, — коли туфли миссис Гринфилд нашлись, можно и на покой.
Глава 3
Пол с Дорой остались наедине.
— Этому блокноту цены нет, в нем годы моей работы, — выговаривал Доре Пол. — Надо же быть таким дураком — просить тебя его привезти.
— Я очень виновата, — оправдывалась Дора. — Он наверняка найдется. Я завтра же пойду на станцию.
— Надо было мне сразу туда позвонить, — сказал Пол, — только из-за твоих выкрутасов это совершенно выпало у меня из головы. Зачем, скажи на милость, тебе понадобилось снимать туфли?
— У меня ноги заболели, — ответила Дора. — Я же говорила.
Они стояли и смотрели друг на друга при слепящем электрическом свете. Комната Пола была на втором этаже, обоими окнами она глядела на монастырь. В свое время она служила парадной спальней, от той поры осталась зеленая обшивка и огромное зеркало в стене. Обстановка была скудная: две железные кровати, два непарных стула, большой чертежный стол, который Пол завалил книгами и бумагами, да миленький столик красного дерева, эдакий остаток былой роскоши. В углу стоял открытый полуразобранный чемодан Пола. На голом полу лежали два дешевеньких новеньких коврика. Слова в комнате отзывались гулким эхом.
Пол стоял подбоченясь и сверлил Дору взглядом. Он мог стоять так, насупившись, часами. Дору это всегда выводило из себя. Но в то же самое время она понимала: таково проявление его любви, неистощимой, безжалостной любви, которая держала ее в плену. Она и возмущалась этой любовью, и была ей бесконечно благодарна. Дора пересилила себя, подняла на Пола глаза и поняла, что по-прежнему преклоняется перед цельностью его натуры, отданной работе и любви, перед его уверенностью в жизни. И в сравнении с ним почувствовала себя ничтожной, ненастоящей, будто она была лишь порожденной им мыслью.
Чтобы вывести Пола из оцепенения, она подошла к нему и нежно тряхнула за плечи.
— Пол, ну не будь злюкой…
Пол отступил, не откликнувшись на ее прикосновение.
— Только тебе может хватить ума — так гнусно мне изменить, а потом повиснуть на шее и сказать: «Ну не будь злюкой!» — передразнил он ее и двинулся к чемодану, откуда, порывшись, вытащил чистенький несессер в черно-белую клетку.
— Ну а что мне прикажешь говорить? Что бы там ни было, я же приехала…
— Не намерен разделять приведенное только что отцом Бобом суждение, будто заблудшей овце, мол, надо радоваться более, чем незаблудшим. И если ты ждешь от меня выражения радости, то будешь разочарована. После всех своих выходок ты навсегда пала в моих глазах.
Он вышел из комнаты.
Дора, приуныв, заглянула в парусиновую дорожную сумку. Пижама осталась в чемодане, хорошо хоть зубная щетка здесь. Сказанное Полом глубоко ее уязвило. Да как он смеет так обращаться с ней — мало ли что было в прошлом?! Для Доры прошлое всегда было чем-то призрачным. Ей как-то прежде в голову не приходило, что Пол может попрекать ее прошлым. Она отогнала от себя эту мысль, чтобы не расплакаться, и, подойдя к высокому окну, распахнула его настежь. Занавесок не было. Ночь стояла теплая, звездная. Озеро по эту сторону совсем близко подступало к дому. Видно его не было, но в рассеянном сиянии звезд и еще не поднявшейся луны угадывалась его темная гладь. Все прочие очертания лежали за озером.
В комнату вернулся Пол.
— У меня нет пижамы, — сказала Дора, — все в чемодане.
— Можешь надеть какую-нибудь мою рубашку, — отозвался Пол, — вот хоть эту, ее все равно пора стирать.
— Ты что — все рассказал про меня этим монашкам? — спросила Дора.
— Монахиням я ничего о тебе не говорил, — ответил Пол. — Остальным членам общины я вынужден был кое-что рассказать, и, коли лестного для тебя в этом рассказе маловато, едва ли в том моя вина.
— Они еще подумают, что их проклятые молитвы привели меня сюда.
— Я это место уважаю и тебе советую, — сказал Пол. Дора подумала, не спросить ли сейчас Пола — верит он в Бога или нет, но решила не спрашивать. Наверняка верит. Вместо этого она сказала:
— Что поделать — прошлого не отменишь. Пол снова вперил в нее свой тяжелый взгляд.
— Можешь оставить при себе свои легкомысленные заверенья. Я бы на твоем месте помалкивал о раскаянии — вот уж на что, по-моему, ты совсем не способна.
Резкий колокольный звон пробежал над водой и ринулся в распахнутое окно. Дора так и подпрыгнула.
— Опять этот колокол! — воскликнула она. — Что это?
— Колокол в монастыре звонит к разным службам. Сейчас он звонит к Laud [7], а по утрам к Prime [8]. Скоро монастырь получит новый колокол, — добавил он.
Оба начали раздеваться.
— О монастырском колоколе есть легенда. Я ее обнаружил в одной из рукописей. Ты, я думаю, это оценишь, — обронил Пол.
— Что за легенда? — спросила Дора.
— Монастырь этот, знаешь ли, заложен очень-очень давно. Здесь с XII века обосновались монахини-бенедиктинки. Теперешний монастырь, ясное дело, англиканский, но он остается бенедиктинским. Где-то веке в XIV, как гласит предание, во всяком случае, до Реформации, у одной из монахинь завелся любовник. По тем временам, осмелюсь заметить, это был не такой уж из ряда вон выходящий случай, но орден этот, видно, имел особенно строгий устав. Кто эта монахиня, было неизвестно, замечен был только раза два молодой человек, когда тот карабкался по стене, и в конце концов он свернул себе шею. Стена — она, кстати говоря, сохранилась — очень высокая.
