Рейчел Джойс - Операция «Перфект»
В гараже было темно, прохладно и пахло бензином. Байрон то и дело оглядывался через плечо, проверяя, не подглядывает ли за ним кто-нибудь. У задней стены гаража стояла прикрытая старыми простынями мебель, которую Дайане прислали из дома ее матери, когда та умерла. Однажды Байрон вместе с Джеймсом приподнял край простыни и обнаружил под ней самый обыкновенный торшер с темно-красным, украшенным бахромой абажуром, стандартный набор столиков и огромное старое кресло. Джеймс тогда сказал, что в этом кресле, возможно, кто-то умер, может быть даже именно та женщина, которая была матерью Дайаны. (Байрон никак не мог назвать ее бабушкой, потому что никогда в жизни ее не видел.)
Наконец Байрон выскользнул из гаража и испытал огромное облегчение, оставив все это там, позади. Небо по-прежнему сияло чистотой и голубизной, похожее на огромное блюдо, но было очень жарко и душно, казалось, сам воздух пахнет жарой. Люпины уже успели здорово вымахать, и каждый торчал, как цветная кочерга, кусты роз и пионов были прямо-таки усыпаны цветами. Все у них в саду было на своем месте, всюду царил идеальный порядок – просто глазу не за что зацепиться. Розовые цветы на клумбах плавно сменялись белыми, потом голубыми, более мелкие растения красиво оттенялись более крупными. Уже и на яблонях висели маленькие зеленые яблочки, похожие на игрушечные мраморные шарики, хотя всего пару недель назад ветви были буквально усыпаны бело-розовыми цветами. Байрон болезненно остро ощущал царившие в воздухе чудесные ароматы, ему казалось, он мог бы ощутить их и на ощупь, вдыхая их, он словно входил в холл и слышал любимую музыку Дайаны, еще не успев обнаружить ее самое. Эти запахи, эти цветы, этот дом – все это было, безусловно, больше и важнее того, что она натворила утром. И потом, разумеется, думал он, хоть его мать и совершила преступление, но непреднамеренно, а значит, она не виновата. Это же была чистая случайность, самый обыкновенный несчастный случай, и произошел он из-за двух добавленных секунд. Байрон вдруг с ужасом подумал: а что скажет отец, если узнает об этом? Хорошо еще, что с «Ягуаром» ничего не случилось!
– Вот вам к чаю котлетки из молодого барашка! – И Дайана подала детям крошечные котлетки в коронах из гофрированной белой бумаги.
Но Байрон не смог съесть ни кусочка. Он лишь раздробил котлету на мелкие кусочки и смешал ее с картошкой и подливой. Когда мать спросила, почему он ничего не ест, он сказал, что у него болит голова. Она, разумеется, тут же кинулась за термометром и предложила:
– Может, хотя бы свой любимый «Санквик» выпьешь? – спросила она. – Или даже его не хочешь?
А Байрон все думал: что же сталось с той девочкой? Кто ее нашел – родители или соседи? Сильно она пострадала?
– А давай я «Санквик» вместо Байрона выпью, – сказала Люси.
* * *Байрону всегда раньше нравилось, что все предметы в доме мать называет по фабричной марке, это привносило в жизнь некую ободряющую определенность и порядок, как и те маленькие напоминания, которые она оставляла для себя на телефонном столике («Почистить «Кларки»[12] Люси»; «Купить «Тертл Вокс»[13]), – этикетка на той или иной вещи предполагала, что для нее есть одно-единственное правильное название и никаких ошибок быть не должно. Теперь же он смотрел, как мать приводит в порядок кухню, что-то напевая вполголоса, и чувствовал комок в горле, сознавая иронию этой ситуации. Он просто обязан сделать все, что в его силах, чтобы уберечь ее от опасности!
Когда мать начала мыть посуду, Байрон отправился искать Люси. Он нашел ее перед клумбой с чудесными желтофиолями. Сидя на корточках, Люси расставляла «по росту», то есть по размеру раковины, четырех садовых улиток. Самым обычным тоном Байрон спросил, как у нее дела, и она ответила, что дела у нее очень даже хорошо, вот только он встал коленями на ту черту, где написано «финиш», потому что ее улитки соревнуются в скорости. Байрон чуть отодвинулся, откашлялся и спросил:
– Ты помнишь, что случилось сегодня утром? Тебя это не напугало?
– А что случилось сегодня утром? – удивленно спросила Люси. Вокруг рта у нее все еще были усы от «Энджел Дилайт»[14].
– Ну, помнишь, как мы свернули… сама знаешь куда? – И Байрон выразительно подмигнул сестренке. Люси тут же закрыла руками лицо.
– Ой, – сказала она, – это было так неприятно!
– А ты… что-нибудь видела?
Люси поправила одну из своих улиток, стоявших у линии «старт», потому что та, похоже, стремилась сорваться с места и обогнать остальных. Потом сказала:
– Нет, Байрон, я вообще не смотрела. Я все время сидела вот так. – И, закрыв ручонками глаза, она показала, как сильно испугалась, когда они свернули на запрещенную улицу.
Ситуация была непростая; Байрон понимал, что ему придется применить все свое умение убеждать. Он смахнул с глаз челку точно так же, как это делал Джеймс, когда что-то обдумывал, и стал неторопливо объяснять Люси, что папа, естественно, ужасно огорчится, если узнает, что они поехали по Дигби-роуд. А значит, когда он приедет, лучше всего ничего ему об этом не говорить и вообще вести себя так, будто ничего не случилось и ни по какой Дигби-роуд они не ездили.
– Как будто бы я все забыла? – Губы Люси дрогнули, и Байрон испугался, что она сейчас расплачется. – Как будто бы я забыла, что нас там не было? – Она часто путалась в словах, особенно если была чем-то расстроена или устала.
В душе Байрона поднялась целая буря чувств. Он наклонился и обнял малышку. От нее пахло сахаром и гвоздикой, и в эту минуту он понял, как же сильно они теперь отличаются друг от друга: Люси так и осталась ребенком, тогда как он успел перейти на новую ступень, познав нечто значительное, из мира взрослых. От осознания столь важной вещи у него даже в животе забулькало, как в рождественское утро, только елки и подарков не было. Байрон бросил взгляд в сторону кухни – там, за окном, мать вытирала тарелки, освещенная алым сиянием заката. Он чувствовал, что достиг некой важной черты, некого определяющего момента в жизни, хотя вовсе к этому не стремился, но все же понимал, что все это – ступени, необходимые, чтобы повзрослеть, как и сдача экзамена на стипендию. И ему в любом случае придется эти важные ступени преодолеть.
– Все будет хорошо, обещаю. – И Байрон кивнул, как это делал отец, когда кивком словно подтверждал некий установленный им факт и чувствовал себя настолько правым, что даже его собственной голове приходилось с ним согласиться. – А ты просто выброси из головы все, что было сегодня утром. – Байрон наклонился и поцеловал сестренку в щеку. Это был, конечно, совсем не мужской поступок, но именно так поступила бы мать.
Люси отстранилась от него и наморщила носик. Опасаясь, что она все-таки расплачется, Байрон полез в карман за носовым платком, но она язвительным тоном сообщила:
– У тебя жутко воняет изо рта, Байрон! – И тут же улепетнула в дом. Косички так и подпрыгивали у нее на спине, когда она мчалась к двери, высоко поднимая колени. Она даже не заметила, что, убегая, наступила своими тщательно начищенными школьными туфельками прямо на своих драгоценных улиток и раздавила, по крайней мере, двух.
Вечером Байрон посмотрел по телевизору не только шестичасовые новости, но и всю программу «Нэшнуайд». Там долго рассказывали о беспорядках в Ирландии, но ни о каком несчастном случае и наезде на девочку даже не упомянули, ни слова не сказали и о двух добавленных секундах. Под конец передачи Байрон чувствовал себя уже совершенно больным – все тело у него покрылось противным липким потом.
А как на его месте поступил бы Джеймс? Впрочем, трудно представить, чтобы Андреа Лоу совершила подобную ошибку. Но если бы все же случилось нечто подобное, Джеймс, конечно, в первую очередь прибегнул бы к логике. Нарисовал бы очередную схему, все расставил бы по местам и сумел бы как-то объяснить случившееся. Байрон решил пойти в отцовский кабинет, хотя детям было строго запрещено туда ходить. Осторожно, стараясь не щелкнуть дверным замком, он открыл дверь и вошел.
За окном был виден сад, все еще залитый теплым вечерним светом, верхушки ярко-розовых люпинов – каждый, точно раскаленная кочерга, – так и светились в лучах заката. Но сама комната казалась какой-то холодной, мертвой, застывшей. Деревянный стол и рабочее кресло были отполированы, точно музейные экспонаты. Даже коробка со сливочной помадкой и графин с виски относились к тому сорту вещей, которые трогать ни в коем случае нельзя. Точно так же, как и самого отца. Если Байрон пытался его обнять – а порой ему очень этого хотелось! – то в самый последний миг его стремление словно таяло в воздухе, превращаясь в обыкновенное рукопожатие.
Присев на самый краешек отцовского кресла, чтобы нанести как можно меньше ущерба, Байрон взял листок плотной белой бумаги и отцовскую ручку и тщательно, с помощью стрелочек, изобразил схему движения «Ягуара» по Дигби-роуд. Он пометил и веревки с бельем, и то цветущее дерево. Затем, тоже с помощью стрелочек, показал, где автомобиль резко свернул влево и затормозил на обочине. То место, где они оставили девочку с красным велосипедом, он пометил кружком. Она упала совсем рядом с машиной, но так, что только он один мог ее видеть.
