Тонино Бенаквиста - Кто-то другой

— Месье Гредзински? С вами хочет поговорить Жак Барато.

— Какой Жак?

— Барато. По личному вопросу.

— Спасибо, Мюриэль. Соедините.

Николя узнал Жако и подосадовал, что его застали врасплох. Как он мог забыть, что его зовут Жак Барато?

— Гред, ты как?

Доброжелательный вопрос, ответ на который невозможен. Как говорить о головной боли с человеком, страдающим раком? Жако звонил без особого повода, просто чтобы поговорить «об этом».

За несколько месяцев до того авторитет мэтра Жака Барато, члена Парижской коллегии адвокатов, придавал уверенности его клиентам и повергал в дрожь оппонентов. Он вырвал Николя из лап правосудия, во время процесса о гражданской ответственности, когда тот был несправедливо обвинен. Все раскручивалось, как в плохой комедии, но всем было не до смеха. Николя на велосипеде, приняв все необходимые меры предосторожности, свернул с гравийной дороги на небольшую улочку. Мчавшаяся с бешеной скоростью машина обгоняет его и — излишняя предосторожность — слишком сильно смещается влево, напугав двигавшееся в противоположном направлении семейство велосипедистов. Старший сын резко тормозит, младший с разгону налетает на него и падает в канаву головой вперед. Автомобиль был уже далеко, когда испуганные и разъяренные родители схватили Николя, стали названивать в полицию, в страховую компанию и в адвокатскую контору. Система пришла в движение, и все эти деятели тут же раскрутили дело, и, не найдя никого получше, все обвиняющие взгляды устремились на месье Николя Гредзински.

Это было началом кафкианского периода, который для его и без того хрупких нервов был совершенно излишним. У ребенка была огромная шишка, но родители раздули банальное происшествие до того, что требовали непомерного возмещения морального ущерба.

Николя попал в переплет, став козлом отпущения, — никто и не думал подвергать сомнению то, что он совершил «серьезную ошибку», и он уже видел, как приоткрываются двери ада, в данном случае — тюрьмы. Он не знал никаких адвокатов, но вспомнил об однокласснике, которого недавно совершенно случайно встретил. Тот стал мэтром Барато. Процесс состоялся через год, Николя давал показания перед судом в самых высоких инстанциях, и мэтру Барато удалось доказать вину автомобилиста и гипертрофированную реакцию старшего брата, из-за чего младший и упал. Для Николя кошмар на этом закончился. За тот год страх ежедневно отвоевывал небольшие территории, он стал главным в его жизни. А может, важнее и самой жизни. Депрессия, которая так и осталась неназванной. Мэтр Барато, к тому времени ставший уже просто Жако, умел оказаться в нужное время в нужном месте — одним словом, мог остановить машину нервозности, которая готова была закрутиться в любой момент, чаще всего ночью.

— Жако? Я тебя разбудил? Я знаю, что уже поздно, но… Как ты думаешь, меня посадят?

— …Нет, Николя, тебя не посадят.

— Я знаю, ты хочешь меня ободрить, но я не слышу уверенности в твоем голосе.

— У меня голос человека, которого разбудили в три часа ночи.

— Так меня посадят или нет?

— Нет. В таком случае, как твой, посадить человека просто невозможно.

— А если вдруг окажется, что сын судьи пострадал в автокатастрофе? Тогда он захочет отыграться на мне.

— ?..

— Ты молчишь… Такого ты не предвидел?..

— Да, такого я не предусмотрел. Но это ничего не меняет. Тебя не посадят. Даже если ты схлопочешь по полной программе, тебя не посадят. Ты мне доверяешь?

— …Да.

— Ладно, я вешаю трубку, мне завтра в суде выступать.

— Жако! Последний вопрос: между «Центральной» и «Тюремным домом» есть разница?

И хотя сегодня Николя чувствовал себя обязанным, он испытывал ужас при мысли, что придется говорить «об этом». Он не обладал ни даром убеждения, ни способностью участливо выслушивать исповеди. За его молчанием всегда слышалась неловкость, иногда даже панический страх.

— Вчера я получил результаты анализов. Лейкоциты в норме, гемоглобин тоже, а вот тромбоциты…

— …Ну?

— Они снижаются с самого начала лечения, врачи боятся кровоизлияния, мне будут делать переливание крови.

— …

— Мне бы нужно поехать куда-нибудь за город на пару дней, чтобы прийти в себя после химиотерапии. Но я, наверное, останусь дома. Какие у тебя планы на выходные?

— Пока не знаю.

— Если у тебя есть время, может, выпьем кофе?

— Я тебе звякну.

Похмелье не проходило, а этот глоток малодушия в конце дня еще подлил масла в огонь. Вместо того чтобы наслаждаться теплым июньским вечером, Гредзински вышел из кабинета с твердым намерением завалиться спать еще до темноты. Выйдя на улицу, он глубоко вздохнул, чтобы освободить легкие от кондиционированного воздуха, и направился к мостику слева от эспланады. Сидящие на террасе «Немро» Жозе, Режина, Арно, Сандрин и Маркеши предложили ему присоединиться к их аперитиву. Этот ежевечерний стаканчик уже превратился в расслабляющий ритуал, с шести до восьми вечера в кафе были happy hours — два стакана по цене одного, и члены маленького суперзамкнутого кружка, членом которого был и Николя, не пытались привлечь к себе никого больше, словно обретя идеальное равновесие в своем мирке.

— У тебя есть пять минут?

Николя почувствовал, что должен воспротивиться, и склонился к Жозе:

— Я малость перебрал вчера, сегодня весь день псу под хвост. Так что я пошел домой спать.

— Только не это! Клин клином! Садись.

Николя Гредзински так и не научился отвечать «нет», это был один из извращенных результатов его нервозности.

— Что ты вчера пил?

…Что такое он пил вчера, чтобы сегодня быть в таком состоянии?

— Кажется, водку.

Жозе обернулся к официанту и заказал ледяной водки, чтобы примирить бабушкины рецепты с мировым алкоголизмом. Остальные смотрели на толпу спешащих домой служащих «Группы», и некоторые лица провоцировали безжалостные шуточки. В этой игре Николя был не на высоте. Как все люди, у него была своя доза злословия, но врожденная застенчивость, усиленная присутствием Режины и Сандрин, мешала ему подыскать убийственную характеристику. Зато Жан-Клод Маркеши за словом в карман не лез, он сделал это практически своей профессией. Воротила в отделе «Объединения и приобретения „Группы Парена“», точнее, Managing Director of the Merger and Acquisition Departement, он жонглировал финансовыми рынками, покупал и продавал любые компании по всему миру. Маркеши приносил «Группе» немалый доход, и, в частности, большая часть сидящих за столом была обязана ему своей зарплатой. Пока официант ставил перед Николя запотевший стакан, все почтительно слушали, как Маркеши поливает финансового директора трех кабельных каналов, принадлежащих «Группе». Улыбнувшись его колкостям, Николя отхлебнул первый глоток жидкости без цвета, запаха и, похоже, без души, несущей разочарование. Выходило так, что рот — это просто разверстая рана, которую надо лечить алкоголем.

— Магда уже выясняла у вас насчет отпуска? — выпалила Режина.

— Первые две недели в июле на мысе Агд, — ответил Жозе. — Потом две недели в сентябре в Париже, мне надо ремонт закончить.

После первого глотка Николя словно получил апперкот — он на мгновение прикрыл глаза и задержал дыхание, ожидая, когда утихнет жжение.

— А я со своими еду в Киберон, там такой расслабленный отдых, как раз то, что мне надо, — объяснил Арно.

И это жжение несло в себе неминуемое наслаждение, а именно избавление. Очищающий огонь сжигал все на своем пути: потерянный день, угрызения совести, мрачные мысли. Все.

— Были б деньги, махнула бы со своим в Гваделупу, — заявила Режина.

Пожар быстро утих, оставив после себя лишь маленькие всполохи где-то глубоко внутри. Стало лучше. Он чувствовал это каждой частичкой тела. Не отдавая себе отчета, он испустил вздох облегчения, словно сердце наконец успокоилось и забилось ровнее. Вздох умиротворения.

— Для меня отпуск — это море, — сказала Сандрин. — Не важно какое. Иначе мне кажется, что это не отпуск.

Только сейчас он начал ощущать вкус. Перец, пряности, соль, земля. Жесткая сила.

— Я пока не решил. Меня зовут спускаться по горным ущельям на джипах в Альпах по реке Вердон, но еще есть возможность отправиться в Севилью посмотреть корриду, — сообщил Маркеши.

Так что в этом подлунном мире есть волшебная жидкость, способная разжечь пожар в наперстке и избавить его от груза, который он тащил всю жизнь. Он допил стакан, стараясь удержать последние капли счастья на кончике языка.

— Николя, ты снова поедешь к своим приятелям в Пиренеи?

Он даже не успел задуматься, вся его жизнь вдруг понеслась без тормозов, открылись немыслимые прежде горизонты, он почувствовал в себе силы справиться со всем.

— Я еду на Тробрианские острова играть в крикет с папуасами.