Кихару Накамура - Исповедь гейши
Через некоторое время объявили перерыв.
— У вас должны быть седые волосы и борода, по возможности тоже убеленная сединой. Постарайтесь выглядеть старше, — сказал режиссер молодому человеку.
Глядя на сцену, я поражалась, почему толстяк должен был играть любовника, тогда как молодому Адонису отвели роль старика.
Вскоре после обсуждения мы прервались на чашку кофе. Молодой симпатичный мужчина спустился со сцены и, по-видимому, стал что-то искать на стульях. У него действительно был восхитительный профиль. Когда он поравнялся со мной, я спросила, что же он ищет.
— Свои ноты. Я их где-то здесь оставил, но теперь не вижу, — ответил он.
Тут я и вспомнила. Бросая свое хаори на стул, я тем самым прикрыла ноты в зеленом переплете.
— Вот, простите великодушно. — Я подняла свое хаори, взяла пропавшие ноты и еще раз извинилась.
— Что вы, что вы. — Он улыбнулся, видя, как я расстроилась. — Меня зовут Эндрю. Я баритон.
Я тоже представилась.
— Да, вы мисс Накамура. Я уже наслышан о вас. Вы чудесный консультант. Только вчера вас хвалила сопрано Мария.
Меня обрадовало, что он знает мое имя. Я повесила свое хаори на спинку стула, он взял ноты и сел рядом. Со своими густыми каштановыми волосами и темно-зелеными глазами он выглядел потрясающе. Мы немного поболтали, и он поведал мне, что ему двадцать пять лет и у него нет ни родителей, ни братьев с сестрами. Я сказала, что у меня тоже нет родителей и братьев с сестрами.
Вскоре началась сцена, где поют Мария (мадам Баттерфляй), Синди (Судзуки) и хор. Репетиция первого действия под умелым руководством Джен-тилеска подошла к концу. Я поднялась на сцену и объяснила хору, как нужно закрывать зонтик от солнца и обращаться с рукавами кимоно, показала, как следует раскланиваться и обходиться с веером.
— Повторим все сначала, но прежде прервемся на пятнадцать минут, — решил Джентилеска, после чего все покинули сцену.
Священник принес кофейник и налил всем кофе.
— Мисс Накамура, не хотите ли молока с сахаром? — Эндрю принес мне чашку.
Мы вместе пили наш кофе. Незадолго до возобновления репетиции он спросил меня, свободна ли я завтра в полдень. Я не могла поверить — он хотел со мной пообедать! От радости я чуть было не подпрыгнула.
— Если вы свободны, встретимся в половине первого в Fontana di Trevi, что перед «Карнеги-холл».
На следующий день моросил дождь. Под плащом глициниевого цвета на мне было фиолетовое кимоно с речным узором. К тому же я раскрыла лиловый японский зонт «змеиный глаз».
Когда я вошла в Fontana di Trevi, расположенный как раз напротив «Карнеги-холл», Эндрю был уже там. Похоже, мой лиловый зонт и плащ ему очень понравились.
У него оказался фотоаппарат, и он уговорил меня сфотографироваться. Мы вновь вышли на улицу, и он не раз заснял меня перед входом в ресторан. Мы далее попросили заведующего рестораном сделать пару снимков нас двоих. Поскольку рост Эндрю более метра восьмидесяти, я едва доставала ему до плеча.
Администратор провела нас к столику в задней части ресторана, где нам никто не мешал. На столе стояла одна алая роза с розовой лентой.
Этот дожливый день пришелся на 3 июня.
С той поры мы всегда отмечали 3 июня как годовщину нашей встречи.
Несмотря на все наши разъезды, нам всегда удавалось встречаться, по крайней мере два раза в неделю. На приемах у моих друзей, его друзей или же на приемах в опере или у наших общих друзей. Ведь ньюйоркцы больше всего обожают приемы.
Мы постоянно были вместе. На Рождество и, разумеется, на Пасху. На День благодарения, на дни рождения друзей и на благотворительных представлениях оперной гильдии. Если я где-то появлялась одна, меня тотчас спрашивали, где Эндрю. Если же он приходил без меня, его сразу спрашивали обо мне.
Он полностью перевернул мою повседневную жизнь. Он каждый вечер звонил мне, и, когда у меня появлялось новое кимоно, я непременно хотела сначала показать его Эндрю. Я получала материю из Японии, а поскольку шила сама, то в первую очередь хотела услышать его мнение. Даже будучи где-то, мы постоянно созванивались. Я сопровождала его в турне по Европе и в самой Америке.
Это случилось 14 апреля следующего года. Нас пригласили на день рождения нашего друга Карла, уроженца Германии и знаменитого художника по костюмам. Он проектировал костюмы для Барышникова, очень известного к тому времени и в Японии. Карлу исполнялось сорок два, и нас, естественно, пригласили.
Я надела праздничное светло-голубое кимоно с широкими рукавами и рисунком из цветов вишни. Была пора цветения вишни (в Вашингтоне начался праздник любования цветением вишни). Мое кимоно, все в цветах вишни, произвело фурор, и меня часто фотографировали.
Когда же я сообщила, что и у меня нынче день рождения, то Франко выпил за мое и Карла сорокадвухлетие и известил всех об этом. Он, похоже, принял «тот же день» за «тот же год». Должно быть, в своем по-весеннему нарядном кимоно я выглядела помолодевшей (в ту пору мне было шестьдесят). Разумеется, и Эндрю выпил за мое сорокадвухлетие.
С того времени Карл и я каждый год отмечаем вместе дни рождения. Все наши друзья из балета, оперы и музыкального цеха думают, что Карл и я ровесники. Уже и я сама почти уверовала в это.
Благодаря неоценимой дружбе Эндрю я во многих отношениях стала богаче. Он брал меня на все оперы, фильмы и мюзиклы, которые считал стоящими того, чтобы их посмотреть. Разумеется, сюда входили и всем известные мюзиклы вроде A Chorus Line («Кордебалет»), или Cats («Кошки»), но мы посещали и менее громкие постановки, наподобие блестящего спектакля «Пиаф», где одна французская звезда показывает зрителям жизнь Эдит Пиаф.
Он брал меня с собой на аргентинское танцевальное шоу, где звучало танго, а также на многие замечательные фильмы. Это не были популярные развлекательные кинокартины, но он выбирал фильмы и шоу, которые ценила критика, и объяснял их мне. За это я ему очень благодарна. Для меня было настоящим подарком иметь рядом такого учителя, который мог доступным языком рассказать о музыке, живописи и эстраде.
Когда я была в Японии, меня особенно радовали его звонки по утрам из Нью-Йорка, Канады, Франции, Испании — всех тех мест, где он как раз находился.
Каждое утро я исключительно для Эндрю делала прическу, красила губы и надевала какое-нибудь особое кимоно. Когда мы договаривались о встрече, то накануне вечером я волновалась, словно младенец перед прогулкой, примеряя различные воротники и выбирая вязаный шнур для оби.
Каждый год 22 декабря оперная гильдия устраивала прием в зале Crystal Room нью-йокрской гостиницы Waldorf-Astoria. Эндрю в ладно сидящем на нем смокинге выглядел просто блестяще. Я, естественно, надевала выходное кимоно с широкими рукавами. Когда мы вместе вальсировали, все невольно останавливались и смотрели на нас.
Мать Эндрю умерла, когда тому было семь лет. Он жил один со своим отцом и пожилой немкой-экономкой в огромном особняке. Его отец был англичанином и работал адвокатом в Техасе. Он умер, когда Эндрю исполнилось тринадцать.
Юношу определили в швейцарский интернат. Поскольку подростком он неплохо играл на фортепиано, то решил стать пианистом. Однако ввиду прекрасного голоса учитель музыки посоветовал ему брать уроки пения. После окончания школы Эндрю вернулся обратно в Америку.
Он начал изучать музыку в Техасском университете, а затем стал посещать музыкальную школу Джильяра (Juilliard School of Music) в Нью-Йорке. Благодаря одному профессору, который заботился о нем как о собственном сыне и управлял оставленным отцом наследством, его учеба в Техасе и Нью-Йорке была успешной, и по окончании перед ним, как профессионалом, открылось много возможностей.
Профессор и его жена и в самом деле трогательно заботились о нем. Я часто встречала эту супружескую пару на различных приемах. Ему стукнуло уже почти восемьдесят, но он каждый месяц ездил в Италию и Лондон дирижировать оперными спектаклями. Его жена пятьдесят лет назад была примадонной, но теперь страдала сильным ревматизмом, так что с трудом передвигалась, и у нее был тяжелый характер. Однако ко мне она относилась довольно приязненно.
В Японии о нашей связи с Эндрю уже раззвонили бы повсюду, но здесь относились к нам благожелательно, так что разница в возрасте совершенно не смущала нас.
Иногда я наведывалась к профессору и его жене. Один раз я принесла им куклу-гейшу, и она так им понравилась, что они поставили ее на пианино.
Когда были занятия у Эндрю, я часто заходила за ним к профессору. Затем мы иногда вместе с профессором отправлялись в центральный парк и ели суси, которые я приносила с собой (в коробке для завтраков, что в Японии берут с собой на цветочные выставки). Порой мы садились на берегу пруда или под кроной цветущей вишни, все как при вылазке в Японии на природу в пору любования цветением вишни. Прекрасно было устроить пикник или среди разноцветной осенней листвы, или на пригорке, где бегала белочка.
