Дина Рубина - Синдикат
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
глава тридцать первая. Бич Божий, зависший в полете…
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл israel
«…зима в Иудейских горах… В этом году она дождлива и мягка, холмы в зеленой шкуре шевелятся под облаками, а облака белые, валкие, влажные, неуклюже и быстро переваливают через вершины, стекают в ущелья и там лежат и вздыхают, и копошатся, как бегемоты… От всей этой дождевой благодати в нашем городке цветут все кусты, зеленеет трава, бригада рабочих под управлением садовника разъезжает на грузовике с подъемником и отсекает ненужные ветки здешним деревьям из породы фикусовых — с благородным прямым и гладким стволом и с гривой глянцевых твердых листков…
Холмы под торопливым строем небес ежеминутно меняют очертания, цвет и действо… Солнце ныряет сквозь облако, длинным пальцем дырявя покров над башней Августы-Виктории, и шарит вслепую, ощупывая окрестные сады и оливковые рощи… И с вершины нашей горы на все стороны открывается Божья сцена с такими спецэффектами, что вот стой так с утра до вечера, не шевелясь, боясь пропустить движение малейшей тучки… Каждый вечер я выхожу пройтись и гуляю долго, и дышу глубоко…
Вчера шла в сумерках, потом стояла и глядела: на обрыве посадили ряд деревцев, пристегнули тонкие стволы ремешками, на каждом — табличка: что за дерево, как называется, где произрастает. Я прослезилась, старая кляча, и долго еще смотрела в слезящуюся огнями простертую волнистую даль…
В тумане извилистая нитка фонарей на шоссе в Иерусалим похожа на взметнувшийся Божий бич, застывший в полете. Как и когда он опустится на наши головы?
Ежедневно опускается он на наши головы…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В январе весь Израиль потрясла история с неприметным банковским служащим. В течение нескольких лет переводил деньги со счетов богатых людей на счета бедных. Такой израильский Робин Гуд.
Мы рассматривали его фотографию в газете: приятное лицо, прямой взгляд, небольшая, аккуратно подстриженная бородка. Ну, теперь он посидит. У него будет время поразмыслить над справедливостью этого мира…
— Как я люблю его! — сказала я, — Боже, как я люблю этого психа!
— Еще бы, — отозвался мой муж, — он же деньги снимал не с твоего счета…
— А может, он и есть — Азария? — задумчиво пробормотала я…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— …А я вас узнала, — сказала мне пожилая женщина в поликлинике, куда я заскочила — выписать для отца рецепт на лекарство… — Мы вас по телевизору видели… Вы еще не насовсем вернулись?
— Пока — в отпуск, — сказала я…
— А вернетесь? Неужели вернетесь?
Я удивилась:
— Почему вам это кажется таким уж невероятным?..
— Ну, все-таки вы русский писатель… — и заторопилась, — простите, я, может, что-то не то ляпнула… У вас свои соображения, конечно… А я знаете, даже хотела с вами встретиться и поговорить… Рассказать кое-что… Вас, конечно, многие мучают со своими дурацкими историями, и каждому кажется, что такого, как с ним, ни с кем не бывало… Но… у вас есть две минуты?
— Две, пожалуй, есть… — я до сих пор не научилась уносить ноги из подобных засад… Обе мы сидели в очереди к терапевту, деваться было некуда.
Она обрадовалась, переложила сумку на соседний стул…
— Вы, слово даю, — такого ни от кого не услышите! Возможно, даже не подозреваете, что такое может быть…
— Почему вы решили, что…
— А вот послушайте, и поймете… Я папу недавно похоронила… Старенький папа, конечно, но, знаете, очень любимый… А за два года до смерти ему отняли обе ноги, на почве диабета… И вот эти два года, без ног, он страшно горевал, никак не мог привыкнуть. В молодости — спортсмен был, бегун, чемпион Таганрога на длинных дистанциях… Ну, и вот, умер… Я — в горе, в тоске, — обсуждаю ритуал похорон с представителем этого… Похоронного братства, и грустно так, говорю: — папа у меня без ног…
Он спрашивает:
— Как — без ног? Он что, и приехал безногим?
— Нет, его уже здесь оперировали…
— Что ж ты сразу не сказала?! Постой, — и этот парень связался с кем-то по мобильному, и минут пять переговаривался то с одним, то с другим. Наконец говорит:
— Поезжай в Холон, в морг при центральном кладбище, тебе выдадут ноги твоего папы…
А я, знаете, оторопела, стою — понять не могу, что все это значит! Я представить себе не могла! Не могла ничего ему больше сказать… Расплакалась… Стою, головой мотаю… Понимаете?! Они хранили целых два года… Они хранили… ну разве не высшее это милосердие! А? Ну где бы вы такое встретили?! И знаете, этот день был одним из самых счастливых в моей жизни. У меня как-то сразу тоска прошла, поехали мы с мужем, привезли в пакете папины ножки, и на похоронах все мне казалось, что папа сверху глядит такой довольный, что не обрубком его хоронят, а целенького, целенького… Так я была счастлива!
Ее вызвали в кабинет, а я все сидела и молчала в странном оцепенении. Я не знала — как мне относиться к этой истории… Сидела и понимала, что, прожив в этой стране еще и двадцать, и тридцать лет, я, вероятно, до самого конца буду узнавать все новые удивительные комиксы, которые рождает эта земля ненатужно, как бы сама по себе, даже без особого участия людей…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как ни уклонялась я от паломничества в Долину Призраков, как ни юлила, как ни разыгрывала приступы астмы, холеру и водянку, в последний день перед отъездом меня все же вызвонила секретарша Иммануэля. И я уныло повлеклась на встречу с людьми, которые вскоре, с окончанием моей каденции (и я точно это знала), все станут призраками в моей жизни…
У Иммануэля сидели двое консультантов-психологов, специализирующихся на изучении психологии восходящих. Коренные израильтяне, никогда до сих пор не бывавшие в России, часа полтора они давали мне рекомендации по работе с российской интеллигенцией, и я, — уже опытный и циничный синдикатовский зубр, — слушала и понимающе кивала. В традициях Синдиката вообще считалось обязательным приглашать на любую тусовку лектора-психолога. Или психолога-ведущего группы, или психолога-специалиста по конфликтам. Вот эта разновидность пернатых была особенно опасна. Если на семинаре присутствует психолог-конфликтолог, значит, конфликта не избежать. Да что там — конфликта! Дважды я присутствовала при здоровой, по всем правилам организованной драке, в которой конфликтолог-зачинщик принимал самое деятельное, азартное и творческое участие. (А вначале был так мягок, напоминал массовика-затейника, даже и не содержанием лекции, а пластикой движений: плавно, вприсядочку, пришаркивая, выходил шажками навстречу публике, вытягивал шею, разводил руками и, так же пританцовывая, отступал, прижимая ладошки к груди. Надо было видеть, как минут через сорок он этими ладошками лепил затрещины…)
Словом, все остались довольны встречей: Иммануэль, затеявший новый свой фантастический проект, психологи, искренне полагавшие, что открыли мне новые горизонты, и я, — что меня, наконец, отпустили. Правда, отпустили поздно, я едва успевала к друзьям на новоселье, — застолье там уже длилось часа полтора…
Я выскочила из Центрального каземата и помчалась к остановке… Чудом услышала, как меня окликают с противоположной стороны улицы.
И обернулась:
Мой толстый шляпник слез с табурета и что-то кричал мне, размахивая почти моей черной шляпой… На углу улицы на невысоком постаменте стоял полосатый, как бурундук, царственный лев. Мой старик как-то удачно монтировался с ним, продолжал тему — с этой летающей шляпой…
Я показала ему издалека жестами: тороплюсь, не могу, извини!.. Послала воздушный поцелуй и — помчалась дальше…
— …Вот эти львы все-таки отлично поднимают настроение, — продолжала мама, пробуя ложкой суп в кастрюле… — Правильно их повсюду понатыкали… Идешь себе улицей, половина магазинов на ней разорились, Иерусалим пустынный, какой-то ободранный, угрюмый… Вдруг за углом — на тебе: сидит синий лев, как ни в чем не бывало… Боря, жалко, что вы отказались расписать нашего…
— Наш сидит на рынке! — крикнула дочь из своей комнаты каким-то грозным тоном. — Золотой, утренний, на углу Агриппас… Улыбается!
Мама молча и тревожно воззрилась на меня после этого заявления. Я также молча покрутила пальцем у виска.
— Да-да! — вдруг громко и энергично отозвалась мама, закрывая крышкой готовый суп… — Он такой важный сидит посреди рынка, улыбается, сияет!.. А вокруг горы фруктов, овощей… такое все цветное — очень удачное место! Я всех своих водила смотреть, они одобрили: страшно поднимает настроение! И если по Яффо все-таки когда-нибудь пустят трамвай, то из его окна туристы бросят взгляд, а наш лев — пожалуйста! — сквозь весь открытый ряд как солнце сияет! Главное, чтоб эти туристы приезжали, — добавила она тоном пониже, — и черт уже с ним, с трамваем… А то и его взорвут…
