Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2005)
Великий манипулятор Ханеке заставляет зрителя почти физически пережить это ощущение психологической бездны, куда вдруг проваливаются все иллюзии по поводу политкорректного устройства цивилизации, в основном за счет лукавого использования механизмов триллера. Есть семья — самое святое. Семье угрожает опасность. Есть загадка, которую требуется разгадать. Герой, которого, выкладываясь по полной, играет французский “народный артист” Даниэль Отой, ведет расследование, пытается защитить своих близких. И мы не можем ему не сочувствовать. Мы внутренне “присоединяемся” к нему и следуем за ним, разделяя его переживания, вплоть до жуткого эпизода с бритвой. И тут Жорж являет такую степень трусливой бесчеловечности, что зритель испытывает настоящий шок, вдруг увидев его (а заодно и себя) со стороны. Значит, он такой? Значит, мы такие? Значит, вот что скрыто за рамкой рациональной, гуманной цивилизации? Беспредельный, детсадовский эгоизм? А как же быть с лелеемой нами моделью глобального бесконфликтного будущего, когда весь мир зацветет, покрытый единой сетью транснациональных корпораций, мобильной связи и Интернета, и лев покорно ляжет вместе с ягненком? Да, это произойдет не скоро, поскольку “они”, “дикие”, еще не созрели. А тут вдруг нам говорят, что это мы в первую очередь не дозрели и наша надежда выстроить этот рай на земле так же утопична, как попытка ребенка выстроить из кубиков небоскреб. Обидно!
Французы не преминули обидеться: мол, приехал к нам этот мизантроп Ханеке, эмигрировав из своей фашизирующейся на глазах Австрии, и такое про нас наснимал. То, что обиделись, приняв на свой счет, — показательно. Значит, режиссер попал в точку.
Впрочем, самым внимательным зрителям он оставил слабую тень надежды: в финальном эпизоде на ступеньках школы в левом верхнем углу кадра можно разглядеть, как вышедший из дверей Пьеро разговаривает о чем-то с сыном Маджида.
Знать бы еще, о чем они говорят…
WWW-ОБОЗРЕНИЕ СЕРГЕЯ КОСТЫРКО
О круговороте звезд — интернет-публицистика Олега Кашина
Интернет-колонка “Всюду жизнь” в “Русском Журнале” < http://russ.ru/columns/life > и < http://old.russ.ru/authors/kashin.html > , интернет-колонка в сетевой газете “Взгляд” < http://www.vz.ru/columns/2005/8/25/4816.html > 1; книга: Олег Кашин. Всюду жизнь. М., “Европа”, 2005, 168 стр.
Олег Кашин издателями его книги представлен как звезда нашей новой журналистики. Поскольку знают об этом еще не все — небольшая справка: Олег Кашин, 25 лет, из Калининграда, закончил Балтийскую академию рыбопромыслового флота, в журналистике восемь лет, начинал в калининградских газетах с левопатриотическими статьями. В 2003 году переехал в Москву и с этого же года — сотрудник газеты “Коммерсантъ”, колумнист “Русского Журнала” и сетевой газеты “Взгляд” в Интернете; в 2005 году издательство “Европа” издало книгу избранных эссе.
Специализация — политическая жизнь России.
Для “Коммерсанта” пишет репортажи, в Интернет — эссеистику, то есть нестесненно, без учета газетного формата, с лирическими и публицистическими отступлениями — про митинги и акции протеста, про политические судебные процессы, про нынешнюю государственную символику России, про ледоруб, которым убили Троцкого, про вышедшего из тюрьмы Иванькова как идеального для нынешней России будущего президента, про лидеров молодежных политических движений (пылкая девушка Кариша, сменившая уже несколько молодежных политтусовок, Илья Яшин из “Обороны”, Андрей Морозов, метатель помидоров в политических деятелей и журналистов, и другие), про быт и нравы современных СМИ, про “жизнь начальства” (политического) и т. д.
Пишет остро, выразительно. Читать интересно почти всегда, при том, что ничего особо нового не сообщается. Новое здесь — сам голос пишущего. Кашин предлагает взглянуть на окружающее глазами совсем еще молодого человека, мироощущение которого складывалось в эпоху Ельцина. То есть — феномен Кашина в его репрезентативности для своего поколения. Тем и интересен.
Разумеется, я не считаю все это поколение “кашинским”, но какие-то характерные черты нынешних молодых он, несомненно, выражает. О чем и пойдет речь.
Прежде всего автор позиционирует себя как журналиста оппозиционного: “Моя, например, биография — она похлеще гонгадзевской будет. Добрые отношения с радикальной оппозицией поддерживал? Не то слово. В поле зрения милиции и спецслужб оказывался? Неоднократно. Антипутинские колонки на РЖ писал? Писал. С Мариной Литвинович в Беслан ездил? Ездил. Абсолютно оппозиционный журналист” (“Думая о Рыбкине”). Поскольку, как считает Кашин, лицемерят все — “Ложь и манипуляции были и остаются оружием всех участников политического процесса в нашей стране” (там же), — он выбирает для себя роль того мальчика, который говорит, что король голый.
Предложенный автором, точнее, ретранслируемый им, молодежный вариант новейшей оппозиционности, скажем так, своеобразен. Кашин — не либерал и уже почти не “патриот” (патриот, разумеется, но — по-своему), он не советский и не антисоветский. Типа “он один такой”. Даже от наиболее близких ему нацболов (“лучшие люди современной России”) он несколько дистанцируется. В принципе, это нормально, в молодости все стараются быть максимально “эксклюзивными”. Отличающимися от тех, кто лжет, а это, повторю, по его мнению, все сплошь — либералы и антилибералы, официальные чиновники и нынешние оппозиционеры, даже самые экстремистские. Попав, скажем, на антизюгановский митинг старых коммунистов, организованный “Идущими вместе” для телекамер государственных каналов ТВ, он испытывает что-то вроде нравственной тошноты: “Я бродил среди ветеранов (самое ужасное, что они действительно ветераны, то есть те, кого я с младенчества приучен уважать, относясь к ним как к людям заведомо более достойным, чем я сам) и спрашивал каждого: „Вам нравится здесь? Вам нравится этот митинг?” А они не отвечали даже. Это как в фильме ужасов: ты среди них совсем один, а они сквозь тебя ходят, извергая слизь, оставляя ее на твоем лице и твоей одежде” (“Спасение красного флага”). С похожим чувством он слушает вернувшегося, можно сказать, с того света подводника Лепетуху, утверждающего, что никаких предсмертных писем моряки в том несчастном батискафе не писали. “Мы ни на секунду не переставали верить, что нас спасут”, — это при том, что Кашин держал в руках одно из этих писем. Подводник вынужден был защищать реноме адмиралов ВМФ. В этих и подобных очерках Кашин убедителен — здесь он дает волю непосредственному чувству.
В интонациях очерка про Лепетуху кроме обличительных нот есть и чисто человеческая сокрушенность и даже — сострадание подводнику: Лепетуха по состоянию здоровья вообще не имел права опускаться под воду в том батискафе, и скорей всего именно поэтому им легче всего было манипулировать. Или другой персонаж Кашина — прокурор, для близких сердцу Кашина нацболов один из самых ненавистных людей, выступающий на большинстве процессов против НБП гособвинителем. Он безжалостен, он упоен своей властью, он почти открыто презирает саму процедуру судебного разбирательства (“Когда выступают защитники, или свидетели защиты, или сами обвиняемые, он сидит за своим столом и демонстративно читает газету „Спорт-Экспресс””); и вдруг автор, разговорившись с прокурором в неформальной обстановке, слышит его жалобы на двусмысленность своей роли: прокурору жалко этих заигравшихся дурачков, он с большим удовольствием выступал бы их адвокатом, но... положение обязывает. И Кашин видит перед собой и описывает страдающего человека, такую же, по сути, жертву, как и его обвиняемые (“Гособвинитель”).
В лучших (с моей точки зрения) текстах Кашина нет цинизма профессионального обличителя, смакующего нелепость и преступную глупость окружающего и соответственно — собственные проницательность и превосходство. Кашиным здесь ведет личная оскорбленность человеческим неблагообразием.
Но это чувство.
Сложности начинаются, когда Кашин пытается думать. Вот, скажем, в эссе “Урок Волочковой” молодой журналист обличает либералов, слишком уж упоенно, как ему кажется, обрушившихся на авторов обращения “представителей общественности” в поддержку приговора Ходорковскому. И тут автор, не раз и не два объяснявший читателю, чего стоит наш суд, выдает, например, такое: “Представим, что завтра появится обращение — допустим, к президенту — по поводу морального облика засудившей Ходорковского судьи Колесниковой. Там будет написано, какая Колесникова сволочь, будут слова насчет того, как она вообще может работать судьей, и будет сказано в конце — Владимир, мол, Владимирович, просим вас как гаранта конституции поспособствовать тому, чтобы эта Колесникова больше судьей не работала. Можно представить такое письмо? Легко”. Для того чтобы выдержать пафос этого высказывания, автор вольно или невольно становится в позу человека, искренне верящего, что решала судьбу Ходорковского именно судья Колесникова и никто другой.
