Евгений Попов - Ресторан «Березка» (сборник)
Ну что ж, продолжим после паузы, помолясь Богу и оторвавшись от телевизора, где только что наградили орденами Ленина каких-то двух академиков и непосредственно после этого начали показывать очень красивый город Ереван. А вот теперь толкуют про искусственное сердце, как его вставляет какому-то русскому Владимир Спиридонович Гигаури в ответ, по-видимому, на американское сердце, вставленное недавно какому-то американцу. Владимир Спиридонович говорит американцам, что он их поздравляет с искусственным сердцем, но что у наших ученых подход к проблеме другой, потому что наш человек должен быть более лабилен, более не связан с источником питания. Также какой-то Вадик Репин победил на конкурсе имени Венявского в Люблине... Где этот Люблин, кто знает? Кто знает, где вообще все?.. Люблин... Люблино... Вот Н.Озеров знакомит зрителей со спортивной тематикой, и какой-то ловкий мальчонка в белом пиджаке уже бойко докладывает, как он с кем-то «разделил серебро». Нет, все-таки славно жить на свете, славно! (Тьфу-тьфу-тьфу, через левое плечо!) И действительно, куплю-ка я подержанный автомобиль «Запорожец», ведь не просто болтают, когда говорят, что подержанные «Запорожцы» нынче страшно подешевели ввиду перепроизводства и повышения общего уровня жизни народа. А что – накоплю денег и куплю. Закончу автошколу и сяду за руль. Народ я уже достаточно изучил, вчера опять в автобусе пуговицу оторвали, так отчего бы мне не купить теперь автомобиль и не разъезжать по улицам Москвы, как какой-нибудь мистер X.?
Ну вот, опять разболтался. И опять не по делу. Нехорошо это... Не-хо-ро-шо... Я снова стыжусь, я снова в отчаянии. «Не время болтать, не время расплываться почти до полного смыва контуров», – прошепчу я себе перед тем, как снова немедленно продолжить описание наших с Дмитрием Александровичем траурных блужданий по улицам скорбной вечерней Москвы.
Помнится, я оставил себя и своего спутника на Суворовском бульваре у Дома журналистов, где визави через автостраду Гоголь сидит во дворе, грустный и чугунный (скульптор Н.А.Андреев). Блуждаем дальше. Говорим о том, что... И видим: воздух потемнел, зажглись печальные фонари. Ах, все здесь памятно сердцу на этом Суворовском, бывшем Никитском бульваре! В 1964 году я, будучи студентом, участвовал в Первомайской демонстрации трудящихся, и наша колонна формировалась именно здесь, на Суворовском бульваре, около Дома журналистов. Я нес портрет Н.С.Хрущева, который той же осенью ушел на пенсию по независящим ни от кого обстоятельствам. Тогда, в 1964-м, мы двигались по улице Герцена через Манежную, ныне 50 лет Октября, площадь. Я видел правительство. Милиция говорила в мегафон. В конце Красной площади, у самой реки, сразу же за храмом Василия Блаженного, стоял громадный передвижной туалет зеленого цвета, в который входили и выходили, и если ты, Ферфичкин, сочтешь, что эта деталь бытия здесь неуместна, то я со спокойной душой с ней расстанусь, хоть и считаю, что деталь эта положительная, подчеркивающая заботу о людях. Не было туалета. Милиция говорила в мегафон. Сразу за храмом Василия Блаженного (Покровским собором) начиналась река и отчаянно дымили трубы МГЭС № 1 им. П.Г.Смидовича. Я нес портрет Н.С.Хрущева.
Еще воспоминание. Если подойти по Суворовскому бульвару к Никитским воротам и стать спиной к Кинотеатру повторного фильма, где, согласно мемориальной доске, прошли детские годы Н.П.Огарева, то по правую руку видения будет церковь Большого Вознесения, где 13 февраля 1831 года у поэта Пушкина погасла венчальная свеча, а по левую руку, за гастрономом, – опорный пункт милиции, куда весной 1979 года, в период разгара известных литературных событий, был вызван повесткой 69-летний поэт Л. уроженец Одессы. Для объяснения – зачем он разбил кулаком толстое настольное стекло какой-то канцелярской литературной крысы мужского пола. Л. спокойно рассказал майору, что в процессе выдачи ему, просителю, какой-то незначительной справки канцелярская крыса мужского пола оскорбил его, выразив отдельными пофыркиваниями, хрюканием и прямыми словами сомнения в том, что он, Л., участвовал в Великой Отечественной войне. Отчего поэту Л., провоевавшему всю эту войну и имеющему боевые награды, стало обидно, дико, тоскливо, и он, не сдержавшись, ударил по толстому настольному стеклу кулаком, присовокупив ряд нецензурных выражений, за которые он просит извинения у случайно находившихся на месте инцидента дам, женщин, либо девушек, если они там, конечно же, были и если грубый солдатский мат столь непереносим их хорошенькими ушками. Перед дамами извиняется он, 69-летний поэт Л., и даже готов сделать это письменно, но отнюдь не перед канцелярской крысой, сорокапятилетним щенком, который не смеет, да, не смеет унижать фронтовика, участника Сталинградской битвы, тонувшего в Балтийском море и горевшего на Волге.
Майор милиции был пожилой майор. Он поэта Л. внимательно выслушал, внимательно оглядел и тут же понял, что стоящий перед ним человек ни теоретически, ни практически врать не может. И майор сказал, что поэту Л., конечно же, нужно быть посдержаннее в его возрасте, но что он, майор, все понимает и крысиному заявлению хода не даст. Напротив, порвет это «заявление» на мелкие клочки, потому что издеваться над фронтовиками у нас никому не позволено, он, майор, это точно знает, так как тоже был на фронте, брал австрийский город Вену, награжден орденами, медалями, имеет контузии, ранения. Майор милиции пожал руку поэту Л., и поэт Л. вышел на крыльцо. Все было еще почти в порядке. Мы с литбратом Е. и поэтом, тоже Л., но женского пола, дожидались поэта Л. в машине «ВАЗ-2105». Прекрасная Л. волновалась и глубоко вздыхала, куря одну сигарету за другой. Поэт Л. немного постоял на милицейском крыльце, затем важно сел в машину, и мы весело поехали. Время тогда, как говорится, было «сложное», но мы много хохотали, острили и веселились. Согласно примете, тот, кто много хохочет, будет потом много плакать. Эта примета – неправильная. Иной раз и всплакнешь, конечно, не без этого, но все-таки... тем не менее... как бы это поточнее выразиться?.. «Плохо-плохо, но слава Богу...» – так, по словам поэта Л., шутил один знаменитый советский маршал.
...Мы с Дмитрием Александровичем идем по Суворовскому бульвару и постепенно переходим через улицу Герцена на
ТВЕРСКОЙ БУЛЬВАР
Но прежде чем описывать наши траурные блуждания по Тверскому бульвару, добавлю, ибо только что вспомнил: на бульваре, близ скудного кафе «Луна», нынче заседают в садике современные хиппи – наци ль, паци, панки? – не знаю и в этом смысле, конечно же, отстал от жизни, оторвался от народа. Молодые люди часами сидят на скамейках, ничего не делают, ничего не говорят и лишь все время курят очень много дешевых папирос, чей дым иногда имеет специфический запах анаши. Они одеты в широкополые шляпы, рваные кожаные пальто, офицерские мундиры со споротыми погонами и отличные американские джинсы. Это – лица мужского пола. Дамы ль, девушки – не понимаю, не знаю, имеют вуальки над глазками, но в целом одеваются не столь экстравагантно, как их спутники, хотя возможно, что вычурность дамских нарядов стала нынче нормой, отчего они и не бросаются больше в глаза. Я не знаю, до чего досидятся на скамейках Суворовского бульвара эти молодые люди, и признаюсь, Ферфичкин, что сие меня больше не интересует, ибо верно сказано: «Все мы – другое поколение» (Евг. Попов. Билли Бонс. Повесть. Рукопись. М., 1981). Вот так-то!..
И еще, на этом Суворовском бульваре, в подъезде дома № 7–6 (архитектор Е.Л.Иохелис), построенного в 1936 году для сотрудников Главсевморпути, я частенько стоял зимой 1963 года, греясь у жаркой батареи со своей толстенькой подружкой, школьницей 10-го класса, девственницей, чье имя я сейчас забыл, а прозвище помню – Королева твиста. Она говорила, что так ее называют в школе, врала, наверное, толстуха с фамилией Козлова и именем (вот и вспомнил) Елена. Елена Козлова была очень глупая, но по-своему очень умная. Она не поддавалась мне, отчего мучала и меня, и себя соответственно. Морозными вечерами до одури ходили, скрипя снежком, потому что не было куда идти лежать, и бутылку не выпьешь, денег нет, стипендия не скоро. Зайдешь в подъезд дома Главсевморпути, стоишь там, стоишь у жаркой батареи... Жильцы проходят, злобно глядя... Тяжелая у меня была юность!..
Ой, тяжелая!.. Приходилось отправляться в Ленинскую библиотеку и там с горя читать Хаксли, Дос-Пассоса, Джойса, Замятина, Ремизова, раннего Эренбурга, Пантелеймона Романова, Зощенко, Добычина, Селина и других авторов, чьи книги нынче дают только очень ученым людям (за исключением Зощенко). Вскоре я прекратил встречи с толстухой, ибо романтический период моей жизни миновал и началась зрелость, дело, как говорится в одном романе. К тому ж и подружки к тому времени нашлись посговорчивее, не стану от тебя скрывать, Ферфичкин...
Да, дело, как говорится, вынужден в задумчивости повторить я, ибо опять не знаю, зачем я вновь и вновь вспоминаю какие-то мелкие нелепые подробности неизвестно чего. Не знаю... Но я ведь и вообще ничего не знаю, не знаю, например, зачем я пишу к тебе, Ферфичкин, так что в данном конкретном случае незнание мое музыкально, хаос временно терпит фиаско, и я, находясь внутри светящегося облака некой туманной гармонии, торжественно и строго двигаюсь дальше под скорбный звук траурных фанфар.
