Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2006)
“— Я занят… извините… меня ждут... А если вам хочется похвалить эту книгу, подите, пожалуйста, в тот угол… к тому крайнему столику… видите, там сидит старичок… в белом галстуке… подите и скажите ему все…
Это было сказано учтиво, но твердо.
— При чем же здесь какой-то старичок?
— Я ухаживаю за его дочерью. Она уже знает, что я великий поэт… А папаша сомневается. Вот и скажите ему.
Я хотел было обидеться, но засмеялся и пошел к старичку”.
Коротко напомню, что в тот вечер Чуковский с Маяковским вполне подружились, мемуарные источники впоследствии сообщили, что “старичком” был знаменитый архитектор Федор Шехтель, с дочкой которого, Верой, Маяковский тогда крутил роман.
Эти эффектные воспоминания Чуковский читал публично не один раз, их же наговорил на микрофон для документального фильма “Чукоккала” (1969), который оказался его последней киносъемкой. Трогательно, что любивший точность детали Корней Иванович для “Чукоккалы” аттестовал Шехтеля чуть-чуть иначе: “…Видите, там сидит старичок с белой бородкой. Подите и скажите ему все”. Сообщено это, напомним, устами Маяковского, все той же прямой речью. А может, приметливая бородка действительно напоминает галстук?
Сам Маяковский представлен здесь пятью записями: “А вы могли бы?”, “Послушайте!”, “Гимн судье”, “Военно-морская любовь” и “Необычайное приключение…”, которое уж никак не отнесешь к футуристической “продукции”. С этим стихотворением связано очередное блестящее подтверждение того соображения Шилова, что звукозапись является столь же необходимым подспорьем для филолога, сколь и черновая рукопись. В течение долгого времени пассаж:
Пойдем, поэт,
взорим,
вспоем
у мира в сером хламе!
— и т. д.
содержал в себе вместо “взорим” (семантически идущего от слова “зоря”) — “взорлим”, очевидно, в сознании публикаторов как-то корреспондирующееся с орлами. И только звукозапись дала точное слово.
Георгий Адамович писал, что многие стихи Маяковского были своего рода “материалом для декламации”, умиравшим, выдыхавшимся в книге. “Все в стихах Маяковского было рассчитано на слушателя, а не на читателя. Не случайно он ввел в русскую поэзию манеру печатать стихотворения не по целым строчкам, как прежде, а разбивая стих на две или три части — „уступами”. <…> Его печатный текст был только записью для исполнителя, и, естественно, были в такой записи авторские указания”. Надо сказать, что Маяковский и сам подтверждает эти наблюдения своей статьей “Как делать стихи”.
Об истории создания и существования маяковских записей Шилов писал много и подробно, и я не стану заниматься тут пересказами. Скажу лишь, что оригиналов фонозаписей, сделанных С. И. Бернштейном в 1920 и 1926 годах (на диске записи только 1920 года), не сохранилось. То, что мы слышим, — это работа с копией, счастливо сделанной в конце 30-х годов благодаря В. Д. Дувакину.
При переводе записей с валиков на тонфильмы и пробные грампластинки присутствовали знакомые, друзья и родные поэта.
“В динамике пробежал короткий шорох, и зазвучал голос:
В сто сорок солнц закат пылал…
Такой знакомый, бархатистый, благородных оттенков голос услышали мы снова… Иногда пропадали отдельные слова, изредка голос казался невнятным. Но это был живой голос Маяковского с его великолепными переходами от пафоса к иронии, с его убедительной простотой и покоряющей искренностью.
— Это чудо… — громко сказал Николай Николаевич Асеев”5.
Поскольку записей голоса Велимира Хлебникова не существует, Шилов включил в эту композицию публичное воспоминание переводчицы и приятельницы поэта Риты Яковлевны Райт-Ковалевой (рассказывающей в том числе и об авторской манере чтения В. Х.) и — чтение стихов Хлебникова профессором Романом Якобсоном (запись сделана в 1954 году, в Гарварде) и поэтом Семеном Кирсановым (1963). Получилось полноценное приношение памяти Председателя земного шара — от более чем неслучайных людей.
Мемуарную часть — вслед за Корнеем Чуковским и Ритой Райт-Ковалевой — на этом CD завершает Лидия Либединская. Я пишу эти слова именно в тот день, когда литературная Москва прощается с ней — автором книги “Зеленая лампа”, дочерью поэтессы Татьяны Вечёрки, родственницей Льва Толстого, легендарной свидетельницей многого и многих. Светлая ей память.
В звучащем альманахе она любовно рассказывает (ЦДЛ, 1983) о своей многолетней дружбе с “рожком российского футуризма” — Алексеем Крученых, которого она много лет опекала, устраивая ему ежегодные дни рождения в своей квартире.
“Несмотря на свою репутацию бешеного футуриста и новатора, в личной жизни Крученых обнаруживал большую душевную нежность и человечность”, — вспоминал об этом ниспровергателе композитор Артур Лурье.
Шесть аудиотреков авторского чтения Алексея Крученых сделаны на квартире Лили Брик в 1951 году. Алексею Елисеевичу было тогда 65 лет. Он любил читать на завтраках в свою честь; и тут тогдашний муж Л. Брик Василий Абгарович Катанян обязательно включал свой знаменитый катушечный магнитофон на запись.
Вот это футуризм в чистом виде! Лучше, как говорится, один раз услышать.
…Мне трудно судить, что осталось в интонации бывшего авиатора-футуриста (он, кажется, и самолетики рисовал себе в оны годы на обрамленном рыжими волосами лбу) — Василия Васильевича Каменского. По-моему, почти ничего. Ну, может, когда он выдает свое знаменитое из поэмы “Степан Разин”, то, что он в свое время читал и молодому Маяковскому, и Бурлюку, и Хлебникову:
Сарынь на кичку!
Ядреный лапоть
пошел шататься по берегам…
А так — слышится “важный”, сдобренный какой-то отчетливой “советскостью”, почти “официальный” голос семидесятипятилетнего писателя.
Завершается альманах голосом также немолодого Давида Бурлюка (стихотворение “Закат-маляр широкой кистью...”). Место и время звукозаписи не указаны. Непонятно, почему для диска не использовался материал огромного вечера Давида Бурлюка в Музее Маяковского в 1956 году. Это был почетный приезд лояльного к Советам эмигранта, Лев Шилов успел с ним даже подружиться, много его фотографировал, делал с ним беседу для газеты, наконец, тщательно записывал тот знаменитый вечер… Не понимаю. Может, Шилов приберегал ту запись для отдельной пластинки? Кстати, наш знаменитый звукоархивист очень гордился тем, что благодаря Бурлюку он получил дополнительные краски для понимания интонации Маяковского: читая стихи друга и “ученика”, Давид Давидович воспроизводил именно ту музыку, которая слетала с губ будущего “горлана-главаря”. Обнаруживались парадоксы.
Алексей Крученых. “Встают на цыпки тучки…” (из разных книг Алексея Крученых). Памяти Сергея Филиппова.
Методическое пособие для работы в филиалах ГЛМ.
© Государственный Литературный музей.
Общее время 42.25. Звукорежиссер проекта Сергей Филиппов. Составитель Александр Бабулевич. Тираж 20 экз.
Здесь 10 (десять!) треков с голосом Алексея Крученых (1886 — 1968). Некоторые его стихи также читают поэты Сергей Бирюков (8) и — под музыку Александра Крамера — Игорь Лощилов (2).
Товарищи!
Со всей ответственностью я заявляю, что в больших объемах читать стихи Алексея Крученых может и должен только поэт Сергей Бирюков, как уже сказано, Председатель Международной Академии Зауми, кавалер Ордена Почетной Отметины и т. п.
Только он имеет на это и моральное, и художественное право.
Я серьезно.
Сергей конгениально интонирует: где нужно кричать — кричит, где нужно шептать — шепчет; а главное (я это чувствую интуитивно), он точно следует букве и духу крученыховских творений. Это интересно слушать, параллельно заглядывая в текст.
…Забавно, что открывается пластинка коротким стихотворением (которого, кстати, я не нашел в книге, выпущенной в 2001 году, в малой серии “Новой Библиотеки поэта”), совершенно нехарактерным для самого Крученых. Зауми в нем, в общем-то, нет: тут скорее, судя по эксплуатации Лермонтова, имеется чисто постмодернистский ход (цитирую по записи):
Стаканчик-два я выпил грогу.
На воздухе мои размялись плечи…
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу.
Об УМЕРЕТЬ не может быть и речи!!
