Екатерина Завершнева - Высотка
С тех пор ожидаю увидеть здесь кого-то… какого-то оригинала, вроде этого хвостатого. Вид у него добродушный, но с хитрецой. А по мне сразу видно, что я рассчитывала на место у окошка.)
— Почему вы решили, что оно мое?
— Мне так показалось. Вы очень по-хозяйски на меня посмотрели, — ответил незнакомец, улыбаясь. — Но если я мешаю…
— Нет-нет, не уходите. Вообще-то вы угадали. Эту скамейку притащил мой… э-эээ… приятель — в качестве подвига.
— И был прав. Отсюда отличный вид на Ленгоры.
— Это если встать у края, у балкончиков. А со скамейки лучше всего видны звезды, но теперь не сезон. Света слишком много. И у меня сейчас плохое зрение. И настроение тоже.
(Ну вот, нагрубила зачем-то хорошему человеку. Надо бы извиниться…)
Вон те башенки мне часто снятся. Как будто я живу там, на большой высоте, в облаке, и со мной кто-то еще. Он появляется только ночью и я не могу разглядеть его лица. Знаю, знаю — миф о Психее, проходили. Но от этого знания ничего не меняется — ни во сне, ни в жизни… И еще созвездия…
(Зачем я ему это рассказываю? Любишь ты сразу и про главное. Ладно, раз уж начала…)
В сновидениях звезды всегда соединены между собой тоненькими ниточками или пунктиром, как на картах. Почему так?
— Для ясности. Во сне наша жизнь наводится на фокус. Иногда, если мы особенно непонятливы, нам подсовывают пропись или тетрадь в линеечку. Какое у вас любимое созвездие?
— Наверное, Лебедь. Он летит сквозь Млечный Путь, а на шее у него белый платок. Яркая такая звезочка.
— Бета Цигнус, Альбирео.
— Откуда знаете? Первый раз встречаю человека, который разбирается в звездах.
(Хотела добавить — не хуже меня, но что-то помешало.)
— Работа такая. Однако я не представился — Никита Соловей.
— Очень приятно, я Ася. Зверюшкина. А Соловей — это фамилия или прозвище? Вы умеете свистеть? Я умею. Я здорово умею свистеть в монетку. Дайте монетку — покажу.
— Сейчас посмотрим, — роется в карманах. — Увы.
(А с ним хорошо молчать. И говорить хорошо — как будто знаешь сто лет. Пожалуй, это лучше, чем сидеть здесь одной и разбираться со своей гендерной идентичностью.)
— Никита, вы ангел?
— Я физик. Астрофизик, если быть точным. Ваш друг Петя говорит, что я единственный человек в Москве, с которым можно поговорить про монополь Т’Хоофта — Полякова.
— Вы знаете Петю?!
— Не то слово. Мы школьные друзья.
— Почему же я про вас ничего не слышала?
— Дело в том, Ася, что я давно уехал отсюда, скажем так, за границу, и в Москве бываю редко. Зашел навестить кое-кого в ГЗ, завтра собираюсь с Петей пересечься.
— Зачем же ждать до завтра? Пойдемте к нему в лабу, представляю, как он обрадуется!
— Он сегодня занят, так что можем еще немного здесь посидеть.
(Вот бы с Петей сейчас поговорить!.. Хотя Петя не поймет. Он как разрывался тогда между мной и Баевым, так и теперь — то мне благоволит, то Баеву, то Митьке, ничего от него не добьешься. Мычит как теленок — не знаю, не знаю…)
— Почему у меня такое чувство, что если я повернусь к вам спиной, вы исчезнете?
— Я случайный собеседник — наверное, поэтому. Вы думаете, что разговариваете со мной, но на моем месте — для вас — находится кто-то другой. Может быть, Петя.
— Кстати, откуда вам известно, что Петя мой друг?
— Никакой мистики, — смеется, в уголках глаз мелкие морщинки. Сколько ему лет? На вид постарше нас будет или это только кажется? — Поговорили по телефону, Петя дал ваши координаты: Б-1331, правильно? И посоветовал на крыше поискать, если вас нет дома. Остальное по приметам.
— Петьке надо в милиции сидеть, фотороботы составлять.
— И про то, что вы любите всех подначивать, он тоже рассказывал, так что я вооружен.
(Говорила же, крыша — это хронотоп! Тут сингулярность какая-то заложена, как на полюсе — все может произойти.)
— Раз вы все знаете, Никита Соловей, посоветуйте, ехать мне или не ехать?
— Я должен сказать наугад — «да» или «нет»?
— Хотя бы. Не могу принять решение, не получается.
— Есть сомнения?
— Вот именно.
— Тогда оставайтесь.
— Если я останусь, сомнений будет еще больше.
(Тоже мне, физик. А я-то хотела его как «Книгу Перемен», вторая строка сверху. Или он почувствовал и, как заправский психотерапевт, отражает. Что я ему, то и он мне, знакомая техника. Еще надо эмпатически угукать. Помню, мы устраивали голосование — у кого из наших преподов самое эмпатическое угу. В. П. занял почетное второе место, с небольшим отрывом от вечно первого Пузырея.)
— Скажите лучше, может ли человек узнать свою судьбу, если она не подает ему знаков? Я ничего не чувствую. Сейчас решается моя жизнь, а у меня анестезия на всю голову.
— Это означает, что двери открыты, — глубокомысленно заметил Никита.
(Шутит или всерьез? Глубины многовато — как для шутки, так и для серьеза.)
— Это означает, что мой выбор будет случайным.
— Другими словами — ничего не предопределено.
— Нет, гораздо хуже. Где-то там на меня махнули рукой, вычеркнули из списка действующих лиц.
— А если все ровно наоборот? — Никита вынул из кармана сигареты, предложил мне, закурил, закинул ногу на ногу. На Кубика похож — складной, как перочинный ножик. Как кузнечик. — Может быть, вы не нуждаетесь в особых знаках… Хотите, чтобы вас непременно поучали, что можно, а чего нельзя? Вели бы за ручку, так?
— Я хочу на что-то опереться. Вокруг меня пустота.
— Или простор. Это похоже на то, о чем вы говорили. Жить на большой высоте.
— И кто этот человек, в комнате?
— Может быть, вы его пока не встретили, или уже забыли, или просто не разглядели в тумане вашем, в облаке.
— Все это слова — может быть, похоже, как будто…
— Таковы правила игры — мы ничего не знаем наверняка.
— Где-то я это уже слышала. Или читала. Или мне Петька говорил.
(Утешил, называется. Однако мне пора собираться, если я все-таки буду собираться. В шесть у лифта. Сколько сейчас? Вечно у них часы на башенках сломаны…)
— Пора. Спасибо вам, Никита Соловей. Вы мне очень помогли.
— Не знаю чем, но я рад.
До свиданья, всего хорошего. Шесть наверняка было, может быть, даже семь. Баев давно проснулся и собраться при нем будет непросто. Машинку выручать не пойду — пусть Митька не думает, что со мной такими методами можно управляться. Что я, Митьку не знаю? — он уже остыл, утих и двадцать раз переиграл туда-обратно. Мы же в цирке, нам только по кругу. Зайду к Вану, впервые сама, плюну на то, что он обо мне думает…
Бочкарев: у Митяя гениальная башка, ему, между прочим, аспирантуру предлагали — при том, что он в прошлом году сессию чуть не завалил, из-за жены. У нас тоже не дураки сидят — видят, кто есть кто. А Митяйка все нахрапом берет. Сел — и за ночь выучил. Мне бы такие мозги… Если бы не ты, Зверева!.. Живешь с Баевым, в Митькиной комнате, в ус не дуешь… Эти ваши штучки с Митькой, конечно, не моего ума дело, но знаешь — я бы так не смог.
И посмотрел укоризненно.
(Смог бы ты, Лешенька, и не так смог бы, потому и говоришь. Кто третьего дня зажал меня в предбаннике с вопросом, как пройти в библиотеку? Хорошо, что Кубик из комнаты выглянул… Надо было врезать тебе по физиономии, но не обучена я, и сразу не сообразила, к чему дело идет… Господи, девке двадцать лет с гаком, а она до сих пор ни черта не соображает…
Что бы ты подумала на месте Кубика? Баев через два дня на третий, Митька на стульях и этот, в предбаннике… Ах да, Гарик еще… Ну, положим, Кубик не подумает, он свой. А Кот — существо простодушное, о чем вижу, о том и пою. Вот они Митьке-то и напели… влили в уши яд… Мало тебе жены — изволь. Вторая серия, римейк…
Осточертело, сил никаких нет… но не буду же я, в самом деле, доказывать…)
Уехать, уехать. На месяц, на два, в глушь, в Саратов. Пожалуй, это мысль. Как минимум пять человек вздохнет спокойно.
Не стыдно тебе, Зверева, держать в напряжении пять человек?
(Хм, пять человек. А кто пятый-то?)
Just another word for nothing
1.07, утро, но не раннее (точнее не скажу — часы встали).
Батарейка села, часы встали. Еще немного — и я буду хохмить, как Мыкола. Впрочем, мне сегодня передышка вышла. Десантников нет, Баев отсутствует…
Вскочила, чтобы записать, пока помню. Хотя такое забудешь!.. Странный сон, жутковатый. И все взаправду, как будто только сейчас с Митькой говорила…
Начинается с того, что я просыпаюсь — где? в нашей комнате? Ночь, я на диване, а наверху еще одно спальное место, вроде полки. Сажусь в постели, стукаюсь головой — полка низкая. Пытаюсь наощупь понять, что происходит, натыкаюсь на чью-то руку, она сверху свешивается. Спрашиваю — кто здесь? Голос, Митькин: это я, иди ко мне.
